– Или на лестничных площадках, – кивнул Холмогоров, показывая на листы, лежащие на коленях попутчика.
– Ну да, – согласился тот. – Строгаем, как можем, еле успеваю сценарии читать. Даже в поездах приходится.
– Ты режиссер?
– Нет. Режиссер у нас Решетов. Он же и генеральный директор компании. Я при нем главным редактором. А больше редакторов нет. Надо бы взять, только Решето на всем экономит.
Решетова Саша помнил хорошо.
– Послушай, Иван…
– Я Василий, – поправил попутчик. – Вася Горелов. С твоей женой в одной группе учился. Забыл, что ли?
– Прости, оговорился.
Теперь Холмогоров сообразил: рядом с ним был тот, кто в студенческие годы вечно занимал деньги и не всегда отдавал.
Они проговорили до самого прибытия. Посидели даже в баре вагона-ресторана, где выпили по паре кружек пива. Когда расставались на вокзале, Горелов спросил:
– Ты сейчас сразу домой к жене, или еще дела какие-то?
Саша пожал плечами, раздумывая, стоит ли говорить правду, и все же признался:
– Так мы в разводе. Поеду в какую-нибудь гостиницу.
– Зачем? – удивился Василий. – На фига тебе деньги выбрасывать, поживи у меня. Квартира не в центре, правда, но зато место тихое и комната отдельная тебе обеспечена.
Район и в самом деле оказался тихим и был застроен хрущевскими пятиэтажками. Квартира Горелова была крохотной, зато трехкомнатной, и Горелов обитал здесь в одиночестве. Холмогорову он выделил шестиметровую клетушку, в которой едва умещались раскладной диван, узкий платяной шкаф, рабочее кресло и стол, похожий на располневшую к старости тумбочку.
– Повезло мне, – рассказывал хозяин, – у меня была однушка, а потом случайно узнал, что некая старушенция меняет свою, вот эту, на меньшую с доплатой. Доплату она попросила копеечную и все боялась, что я не отдам ей деньги. Так переживала, бедная… А я ведь всегда отдаю, если ты помнишь. Перезайму, но долг верну обязательно.
– Помню, конечно, – неконфликтно согласился Саша, оглядывая тесное пространство.
Жить в такой комнате, конечно, нельзя. Прийти поздним вечером, бухнуться спать, утром выпить кофе и умчаться – это возможно, а проводить здесь все время… Но пришлось лежать на диване, потому что пойти было некуда. Горелов вычитывал сценарий в другой комнате. Диван был жесткий, и от него пахло пылью. Холмогоров вышел на малюсенькую кухню, заглянул в холодильник и обнаружил – внутри пусто. Тогда оделся, осторожно прикрыл за собой входную дверь и отправился искать магазин.
Когда уже подходил с тележкой к кассе универсама, услышал звонок своего мобильного. Достал аппарат и посмотрел на экран – номер вызывающего абонента был скрыт. И все же Саша ответил на вызов.
– Как Питер? – спросил незнакомый мужской голос. – Как жена встретила?
– Пока не видел ее, – ответил Холмогоров. – Сегодня вечером рассчитываю навестить. Или завтра.
– Не тяни. А то мы поручим это дело другому, и любительское видео на известную тебе тему отправится в прокуратуру.
После чего пошли гудки. Александр сунул телефон обратно в карман и выругался.
Кассирша осуждающе вскинула голову:
– Молодой человек, вы в общественном месте, а не в лесу.
К концу дня к Горелову приехал его начальник – режиссер и генеральный директор студии «Рашен филм компани» Рудольф Решетов. Втроем сели за стол, чтобы отметить встречу. Впрочем, Холмогоров сразу понял, зачем Рудик нагрянул к подчиненному так внезапно: скорее всего, Вася доложил ему, кого приютил у себя дома. После второго тоста режиссер спросил:
– У тебя свободное время есть? А то мы тут новый проект запускаем. В принципе, роли распределены, но если у тебя есть желание, то главная роль твоя. Очень интересная, кстати.
– Цена вопроса?
Решетов помялся, посмотрел на Горелова, потом на телевизор.
– Сколько ты сейчас получаешь?
– Две тысячи евро за съемочный день.
Рудольф присвистнул.
– В Москве все с ума посходили. Но тысячу я смогу тебе выплачивать. Всего запланировано двадцать четыре серии. Сколько эпизодов с твоим участием будет, сейчас сказать не смогу, но если начнем снимать только их, то за три недели, может, за месяц, управимся.
– Тридцатник, значит? – быстро подсчитал Холмогоров. Затем кивнул. – Договоримся так: тридцать пять тысяч, и я отработаю все за двадцать дней. Кого хоть играть придется?
– Киллера, – включился в разговор Горелов. – Сюжет – весьма и весьма. Киллеру поручают убрать девушку, на которую свалилось огромное наследство. Он принимает заказ, идет на встречу, чтобы получить аванс, фотографию жертвы, адрес. А по дороге случайно знакомится с той самой девушкой, спасая ее от напавших хулиганов. Короче, возникает любовь. Затем парень берет у заказчика снимок. А отказаться уже не может, иначе его самого грохнут. И тут начинаются приключения…
– Мало попросил, – перебил Холмогоров. – Я даже догадываюсь, на каком канале сериал пойдет. Но раз уж слово дал, значит, отработаю, а надо было все-таки подумать.
– Если будешь у Васи жить, мы сможем сэкономить на оплате гостиницы и доплатим к гонорару, скажем, три тысячи, – поспешил заверить Решетов. Тут же подумал, вздохнул: – Ладно, пять тысяч доплатим, вот и получится тридцать пять. Только ты уж отработай по полной.
– И еще одна просьба, – вспомнил Саша. – Главный редактор с работой не справляется. То есть справляется, конечно, но с трудом успевает.
– Да я, – попытался возразить Вася, – в некотором смысле только…
– Ну вот, он даже отрицать боится. Короче, ему нужен помощник.
Рудольф побагровел, но Холмогоров сделал вид, будто не замечает.
– Есть хороший работник, очень ценный.
Решетов потряс головой.
– Я думаю…
– Это моя жена – Надя Черкашина.
Режиссер посмотрел на Васю и, продолжая разглядывать своего подчиненного, кивнул.
– Считай, что договорились. Завтра же подготовим договор с тобой и с ней. Вместе и подъезжайте.
Сидели за столом до позднего вечера, обсуждали будущий проект. Потом Горелов пошел провожать начальника. Холмогоров тоже вышел – подышать воздухом. Усадили Рудика в такси, повернули к дому, и Вася произнес с грустью:
– Видишь, он какой – даже водителя себе не хочет нанять, на всем экономит. А прибыль-то у нас приличная. Куда он только…
Горелов не успел договорить – в кармане Холмогорова затренькал мобильник. Опять звонили со скрытого номера.
– Долго ты еще прохлаждаться будешь? Смотри, а то терпение уважаемого человека лопнет!
– Я же обещал завтра, – ответил Саша, – значит, завтра. Чего теребить меня лишний раз?
Затем посмотрел на Васю и объяснил:
– Первый канал меня на один проект напрягает, но там телероман, а значит, целый год ничем другим не будет возможности заниматься.
– Ну да, – согласился Горелов, – деньги-то хорошие.
Глава 7
Надя вернулась домой, переполненная ощущениями. Печально, конечно, что с Еленой Юрьевной такое случилось. Но пожилая дама воспринимает приближающийся конец спокойно, словно долгие годы жила ожиданием этого момента. Сегодня при расставании она шепнула Наде:
– Жизнь – самое неизлечимое заболевание, которое, как ни крути, всегда кончается смертью.
– Человек жив, пока его помнят, – сказал услышавший слова бабушки, Павел. – Примитивно звучит, но если разобраться, люди, оставившие после себя великолепные здания или картины, от которых не оторвать взгляда, или музыку, снимающую боль и усталость, бессмертны. Они будут жить вечно, даже если их имена забудут.
Теперь Надя понимала, что внук Елены Юрьевны имел право так говорить. Глядя на его картины, нельзя было оставаться спокойным. Она смотрела на созданный им морской пейзаж и видела даль, которая едва угадывалась за волнами, набегающими на берег. Может, Павел ничего не изобразил за этой дымкой, а ей, зрительнице, казалось, что где-то там, среди облаков и морской пыли, скользят бледные силуэты парусников.
– Как так получается? – спросила Надя тихо.
Но Павел не понял, о чем она говорит, пояснил с улыбкой:
– Да я и сам удивляюсь, как при такой пастозной живописи мазок выходит прозрачным. Хотя нет, знаю. Просто я мастехином писал, кистью так краску не положишь. Можно, конечно, безопасной бритвой, но у меня тогда лезвия под рукой не было.
– Бритвой? – удивилась Надя.
Впрочем, неважно, чем художник работал, важен результат. Все работы у Павла были прекрасны.
– Вы ведь еще и копии делаете? – спросила она.
А внук Елены Юрьевны, не отвечая, неожиданно задал свой вопрос:
– Может, перейдем на «ты», вы не против?
Вскоре общение стало совсем непринужденным. Павел показывал работы, объяснял, когда и где он их писал. Надя слушала внимательно, переспрашивала иногда. Вдруг вспомнила о Радецкой и подумала: как-то нехорошо интересоваться чем-то иным, рассуждать о прекрасном, отмечая, какой приятный собеседник Павел, когда Елена Юрьевна одна в больнице.
– Жаль бабушку, – произнес ее собеседник именно в тот момент, словно угадал, какая мысль возникла у Нади, – но она предвидела, точно знала, что будет именно так, что мы будем разговаривать с вами… с тобой. Здесь или в другом месте. Бабушка даже оформила на тебя дарственную и сообщила в Амстердам в музей Ван Гога, что у картины теперь другой владелец.
– Когда Елена Юрьевна это сделала?
– Полгода назад или около того. Меня не предупредила, вероятно, опасалась, что я постараюсь ее отговорить. Я узнал об этом не так давно. А во всех каталогах уже наверняка указано, что полотно принадлежит именно тебе.
– И ты не расстроился?
– Так ее же вещь. Как я могу возразить? Раз она так решила, значит, знала, что делает. К тому же я теперь полностью поддерживаю ее решение.
Слышать такие слова было чрезвычайно приятно.
Обо всем этом Надя вспоминала, когда вернулась домой. А позже, уже лежа в постели, поняла, что именно сегодня стало окончательно ясно: Холмогоров не вернется к ней никогда. И сейчас подумала об этом спокойно, словно всегда знала это.
Утром она проснулась с ощущением каких-то перемен. Словно ход времени изменился и внезапно наступила весна, но не слякотная, а самый ее разгар, когда начинает вылезать трава, по утрам светит солнце и поют птицы. Надя посмотрела на шторы и увидела за ними серые сумерки, а возле рам искрились в свете уличных фонарей разводы морозного дыхания, отчего в душе возникло легкое разочарование. Потом пришла мысль: в мире вряд ли что может измениться к лучшему так внезапно. Как и в ее собственной жизни.
Журнал «Подмостки», где она работала, умирал. Правда, умирал давно, а теперь наступила агония: почти все сотрудники разбежались, остались главный редактор, главный бухгалтер, Надя и пенсионер Ключников, совмещающий работу в трех редакциях (старичок трудился еще обозревателем в журнале «Ночная жизнь» и вахтером в «Высокой моде»). Ввиду такой занятости и потому, что занимался поиском рекламодателей, в «Подмостках» Ключников появлялся редко, а Надя была вынуждена приходить в редакцию каждый день и просиживать там до вечера. Только она не просиживала, а работала. Вот и сегодня надо подниматься и идти, хотя очень хочется поваляться в постели подольше.
Собираясь на работу, она включила телевизор, желая послушать городские новости, потом фен, чтобы высушить волосы, а потому не услышала телефонный звонок. Вернее, услышала, но подумала, что звук доносится с экрана, а когда поняла, что надрывается ее аппарат, удивилась, кто может ей звонить в такую рань. Сняла трубку с надеждой: вот сейчас раздастся голос главного редактора, который сообщит о кончине журнала и о том, что на работу можно больше не приходить. Мысль пронеслась сквозь сознание в одно мгновенье, Надя даже успела представить, как трудно будет найти новую работу.
– Ну, слава богу! – прозвучал в трубке знакомый голос, однако не шефа «Подмостков», непонятно чей. – А то я уже волноваться начал: утро, ты не снимаешь трубку, не случилось ли чего… Что ты молчишь? У тебя все в порядке?
Только после этих слов она сообразила, кто говорит, и еще больше удивилась. Саша? Почему? Зачем?
– Все в порядке, – ответила Надя, – собираюсь на работу.
– Прости, что давно не звонил. Мотаюсь по площадкам, даже дома в Москве редко бываю. Много раз хотел позвонить, но каждый раз не решался.
Хотел позвонить? А разве он не знал, что бывшая жена не желает с ним разговаривать и даже слышать о нем, мечтает его забыть? Ну, может, не сразу забыть, и если бы Саша и правда позвонил…
– Тебе что-то надо? – спросила Надя. – Извини, у меня нет времени на разговоры, и так уже на работу опаздываю.
На самом деле время было. Да и спешить в редакцию тоже нужды не имелось.
– Если честно, мне тебя не хватает, – с грустью в голосе произнес Холмогоров, – но речь не о том. У меня к тебе предложение. То есть я хочу спросить: ты не думала работу сменить? Дело в том, что одной кинопроизводящей компании срочно требуется редактор. Зарплату предлагают неплохую. Только надо срочно решать, потому что желающих много. Им нужен квалифицированный, образованный человек, а среди всех моих знакомых только ты полностью соответствуешь их требованиям.
– Спасибо, но…
– Не отказывайся сразу, подумай, – не дал договорить Саша, – подумай лучше, что тебе по душе. Я позже перезвоню, а лучше подъеду, и мы поговорим.
– Ты разве в Питере? – удивилась Надя.
– Ну да, – признался Холмогоров. – Давно хотел вернуться сюда, потому что меня с этим городом многое связывает. Лучшее время моей жизни, лучшие годы прошли здесь. И самые светлые воспоминания тоже связаны с ним, единственная девушка…
Александр помолчал. Потом вздохнул и спросил:
– Когда мне позвонить, чтобы условиться о встрече?
Надежда растерялась и сказала первое, что пришло в голову:
– Вечером.
– Тогда я подъеду, чего зря по телефону болтать. Приду, расскажу все подробно… Тогда до вечера.
Холмогоров закончил разговор, раздались гудки, а Надя продолжала стоять возле аппарата с трубкой в руке. Наконец положила ее на рычаг и опустилась в рядом стоящее кресло. Рада ли она тому, что бывший муж позвонил? А ведь когда-то вздрагивала от каждого звонка, надеясь, что это он вспомнил о ней… Но Саша не звонил. А сегодня как ни в чем не бывало объявился. Вдруг предложение работы – только повод для того, чтобы увидеться с ней и возобновить отношения? Нет, последнее вряд ли – у него наверняка кто-то есть. Но работа, новая работа, ей нужна. Даже очень нужна. А Саша? Может, Холмогоров и вправду хочет вернуться? Иначе зачем бы он стал петь дифирамбы городу, в котором у него осталось все…
Надя продолжала думать об этом и в вагоне метро, и позже, когда открывала своим ключом дверь редакции, когда просматривала материалы, подготовленные в очередной выпуск. Почти все было написано ею, и теперь она читала статьи и рецензии, не вникая в текст, словно это были чужие строки, чужие суждения, мысли незнакомого ей человека. «Театр как вид искусства не умрет никогда, потому что имеет перед кино одно преимущество – преимущество живого общения, соприкосновения с подлинной, хотя и выдуманной жизнью, которое ощущается во всем: в тембре не искаженного записью голоса актера, в скрипе кресел в зале, в запахе цветов и тепле собственных ладоней, рождающих аплодисменты. Да, у кино есть свои преимущества: из десятков дублей можно выбрать лучшие, а потом смонтировать из них фильм. В кино может быть настоящий ветер, и льющийся с неба дождь, и молния не бутафорская, а самая взаправдашняя, и крупный план имеется. Но в фильме никогда не найдется места единению зрителей и актеров, никогда не будет взглядов глаза в глаза, счастья зрителей дышать одним воздухом со своими кумирами. Нет в кино и счастья творцов – возможности выйти в последний раз на подмостки, чтобы умереть на любимой, истертой собственными подошвами сцене…» Неужели это она написала?
С Надей случилось какое-то раздвоение личности. Одна ее часть пробегала глазами строки статей, а другая размышляла совсем об ином.
Если Холмогоров не обманул и какой-то студии в самом деле требуется редактор, то она готова пойти туда. Но не потому, что работа обозревателя театральных постановок ей не нравится. Просто то, что нравилось ей, умерло само по себе. Не в ней умерло, а вообще, как скончался журнал «Подмостки», отчего попытки его реанимировать сродни попыткам сделать искусственное дыхание трупу.
Чьи-то шаги прозвучали в коридоре. Вероятно, это пришла бухгалтер – дверь ее кабинета скрипнула, потом хлопнула закрываемая форточка. И снова в редакции наступила тишина. Надя работала, читала и не понимала, зачем она это делает. Потом поняла, что изображает работу, чтобы избавиться от других мыслей, которые стучатся в ее сознании. Сегодня позвонил Холмогоров, набивающийся на встречу и придумавший мифическое предложение вакантного места. А если предложение о работе ложь, значит ли это, что он просто прощупывает почву для своего возвращения? Если бывший муж хочет вернуться, то что делать ей? В смысле, хочет ли она этого?..
Сразу после полудня появился Ключников. Пенсионер воткнул в розетку электрический чайник и достал пакет с бутербродами, от которого пахло вареной колбасой.
– Не хочешь чайку? – спросил Ключников и показал на свой сверток.
Увидев, что Надя покачала головой, задал еще один вопрос:
– Ближайший номер уже сверстан?
– Место для рекламы оставлено.
– Это хорошо, я как раз ее принес.
Коллега кинул в стакан пакетик с чаем и залил его кипятком.
– Реклама ночного клуба подойдет?
– Нам сейчас все сгодится, – ответила Надя.
– Там текст и фотографии. Они просили побольше снимков дать. Правда, на всех запечатлены стриптизерши возле шестов.
– Если снято красиво, то…
Надя замолчала, поняв, что чуть было не сказала глупость.
А Ключников усмехнулся: