Отец назвал решение малодушным. Всей своей ссохшейся душой Маша соглашалась с ним, но ничего не могла с собой поделать. "Кем ты станешь без диплома - уборщицей? Четверка - не повод сдаваться. У меня самого в матрикуле, - этим словом во времена отца называли зачетную книжку, - тоже попадались четверки, но рук я не складывал, хотя, между прочим, еще и работал на производстве". Воодушевленно, как о счастливых временах, он рассказывал о вузовской юности, когда ему, недавнему выпускнику рабфака, приходилось совмещать учебу в Политехническом с работой на заводе Марти. Этапы славного пути, идя по которому отец стал главным инженером научно-исследовательского института, требовали усилий и самоотдачи. Эти рассказы Маша слышала не раз, но теперь, после скверного экзамена, едва сдержала себя, чтобы не выкрикнуть ему в лицо саднящую правду.
Через три дня, страдая от родительских упреков, она устроилась уборщицей в сберегательную кассу - на Невском, угол Литейного. Заведующая, оформлявшая ее документы, предупредила, что работа временная, в сентябре возвращается постоянная женщина, на лето уехавшая с сыном в пионерский лагерь.
В сберкассу Маша приходила к закрытию и, дождавшись, когда освободится помещение, принималась мыть, начиная с туалета. К девяти заступал дядька из вневедомственной охраны, и Маша отправлялась домой: пешком, как в ушедшем году, она шла по распаренному Невскому - прежним маршрутом, словно брела из Публички. Солнце ложилось косыми лучами, и под их смиренным светом она представляла себе, что ничего не было. Страшный паук казался кошмаром, терзающим во сне. От этого сна еще можно было очнуться, и, засовывая руку под платье, она щипала себя до синяков. Однажды, дойдя до Гостиного, Маша вдруг осознала, что паук ее не обманывал: давным-давно, в детстве, словно предупреждая о своем неминуемом появлении, он запал в ее сознание и терпеливо дожидался, пока она подрастет. О себе он напоминал гадким словом коммунальных скандалов. Теперь, когда паук расправился с нею, Маша понимала материнское молчание и недогадливую деликатность отца. Родители молчали потому, что слово, вылетавшее из соседской глотки, не относилось ни к отцу, ни к матери: паук метил в дочь. Дождавшись, он расправился с нею, прокусив кожу: на Машиной шее остались ранки от его челюстей. Ядовитый след паук оставил намеренно, чтобы люди, с которыми Машу сводила ее нынешняя взрослая жизнь, могли различить его свежий знак - с одного взгляда.
Они различали. Заведующая, оформлявшая документы, внимательно прочитала Машину карточку и подняла на нее глаза: взгляд, короткий и собранный, остановился на Машиной шее. Маша повела плечом, сбрасывая, но предательский укус мгновенно заныл и воспалился так, что рука сама собой потянулась к шее - почесать. Взгляд был коротким, но Маша отлично узнала: этот взгляд заведующая переняла у паука. Впрочем, так она больше никогда не смотрела, а, напротив, хвалила Машу за усердие и даже выписала ей премию - десять рублей.
На исходе августа Маша сообщила родителям, что ее нынешняя работа заканчивается, но днем позже встретила одноклассницу, поступившую в университет на вечернее. Вечерникам полагалось работать, по крайней мере, приносить специальные справки. Галя сказала, что узнавала и выяснила: свободные ставки есть в Библиотеке Академии наук, в иностранном хранилище. Сама она устраиваться не хочет, но может объяснить Маше - как и куда.
Сумрачное здание библиотеки высилось на площади за университетскими корпусами. Начальник отдела кадров взглянул на паучий укус равнодушно, забрал трудовую книжку и приказал выходить на работу первого сентября.
День выпал солнечным. Она оглядывала стайки нарядных школьниц и думала о том, что еще в прошлом году не понимала своего счастья. О неимоверном счастье студентов Маша не дерзала и думать. Их счастливые голоса летели из открытых окон, когда она, поправляя пестрый шейный платочек, бежала от троллейбусной остановки по университетскому двору. Проходной двор тянулся вдоль стены Двенадцати коллегий и выводил на библиотечную площадь. Он был длинным, и ко времени, когда Маша его одолела, голоса студентов разбрелись по аудиториям и стихли над чистыми тетрадями.
Заявки из читального зала поступали в хранилище каждый час, и с этого момента словно включался механизм, отсчитывающий минуты. На поиск заказанной книги их отводилось ровно сорок. Старшая штамповала заявки и распределяла их между младшими сотрудниками. Вдоль бесконечных рядов стеллажей, помеченных номерами шифров, Маша катила тележку и, сверяясь с требованиями, замирала у боковых проходов. Про себя она звала их штольнями. Штольни были сумрачными и узкими. Нащупав язычок выключателя, Маша зажигала подслеповатую лампочку, висевшую под потолком. Внимательно вглядываясь в книжные ряды, она углублялась в просвет, страстно желая одного: пусть этот шифр окажется пониже. Ходовые номера большей частью, действительно, располагались на нижних рядах, но случалось и так, что нужный шифр стоял на самом верху. Тогда, пристроив на полку стопку заявок, Маша цеплялась пальцами за края, и, перехватывая, карабкалась вверх к пыльному свету лампочки, чтобы, упершись обеими ногами, вынимать один за другим тома периодических изданий: читатели, заполнявшие требования, частенько не вписывали номер тома, полагаясь на опыт библиотекаря, способного отыскать нужную статью по названию. Ноги, упиравшиеся в края стеллажей, предательски дрожали, но, зажав под мышкой найденный том, Маша уже сползала вниз.
На исходе отведенного времени младшие библиотекари появлялись на божий свет, толкая перед собой груженые тележки. Старшая раскрывала каждую книгу, сверяя данные, и первое время частенько случалось так, что новички бегом бежали обратно, потому что орлиным оком она выявляла любую ошибку: "Здесь шифр другой, с литерой. Иди и смотри".
Подобранные книги сдавались с рук на руки курьеру. До следующей партии оставалось минут пятнадцать, в течение которых дозволялось отдохнуть. Одетые в черные халаты и платки, повязанные до бровей, они сидели, сложив руки. Едкая книжная пыль, с которой не справлялась уборочная бригада, висела в воздухе, и кончики пальцев, день-деньской шаривших по страницам, были черными. Касаясь лица, они оставляли на коже свинцовый типографский след.
Библиотекари ходили в общий буфет на первом этаже, и читатели, стоявшие в очереди, безропотно пропускали вперед черные призраки, даже в обеденное время не снимавшие халатов. Читатели одевались нарядно, и, сидя за своими тарелками в дальнем углу, черные исчадия хранилищ окидывали очередь тяжелыми взглядами.
Иногда выпадали счастливые дни, когда старшая изымала кого-то из часового круга и вручала пачку требований по межбиблиотечному абонементу. Эта работа не подчинялась обычному жесткому расписанию: книги, подбираемые по МБА, нужно было доставить к столу до исхода дня.
Толкая перед собой тележку, счастливчик углублялся в длинные коридоры, чтобы вынырнуть обратно несколькими часами позже. Если пачка таяла быстро, можно было, затерявшись в какой-нибудь дальней штольне, вытянуть что-нибудь наугад и, устроившись на полу, читать. Последовательно изучая дальние полки, Маша наткнулась на ряды стеллажей, расположенные особняком и - что показалось ей особенно странным - не помеченные табличками шифров. Книги, собранные здесь, были сплошь дореволюционными. Вынимая одну за другой, Маша обнаружила, что они снабжены особыми шифрами, отличными от тех, с которыми они работали ежедневно. Сдавая дневной урок, она спросила у старшей, и та неохотно объяснила: книги - собрание ученого-историка, завещавшего свою библиотеку Академии наук. В завещании значилось единственное условие: не расформировывать. "Книги там - разные, - старшая сказала уклончиво. - Если рассортировать, некоторую часть можно бы и выдавать на руки, а так - ни себе, ни людям", - в ее голосе мелькнуло осуждение.
Теперь, когда объяснение было получено, Маша вернулась обратно и принялась разглядывать переплеты. В завещанной библиотеке стояли и разрозненные книжки, и собрания сочинений. Среди собраний она наткнулась на коричневые корешки с полустертым тиснением. Вывернув шею, Маша разобрала "...энциклопедия" и, ухватив за крайний, вытянула. Поднеся к свету, она пришла в изумление: на твердой кожаной обложке, украшенной орнаментом, значилось: "Еврейская энциклопедия". Маша листала, не веря глазам. На титуле стоял подзаголовок: "Свод знаний о еврействе и его культуре в прошлом и настоящем", а внизу, черным по белому - "Издание Общества для научных Еврейских Изданий и Издательства Брокгауз-Ефрон". В голову не вмещалось все: "Надо же, специальное общество..." - она раскрыла наугад и, бегло просмотрев фотографии, закрыла осторожно.
"Пробуждение еврейской нации", "Странствующий Израиль", "Сущность еврейского вопроса" - таких книг набралась целая полка. "Пространный еврейский катехизис. Религиозно-нравственная законно-учебная книга". - взвешивая в руке тяжелый том, Маша вчитывалась в название. Слово "еврейский", набранное русскими буквами, выглядело непостижимо. Никогда прежде, читая современные книги, она не встречала его напечатанным, словно само сочетание букв, обозначавшее отцовскую кровь, не подлежало книгопечатанию, доживая свой век написанным от руки. Таким, выведенным черной тушью, она видела его в отцовском паспорте.
"Пробуждение еврейской нации", "Странствующий Израиль", "Сущность еврейского вопроса" - таких книг набралась целая полка. "Пространный еврейский катехизис. Религиозно-нравственная законно-учебная книга". - взвешивая в руке тяжелый том, Маша вчитывалась в название. Слово "еврейский", набранное русскими буквами, выглядело непостижимо. Никогда прежде, читая современные книги, она не встречала его напечатанным, словно само сочетание букв, обозначавшее отцовскую кровь, не подлежало книгопечатанию, доживая свой век написанным от руки. Таким, выведенным черной тушью, она видела его в отцовском паспорте.
Между переплетами попадались картонные формуляры с карточками инвентаризаций. Первая датировалась 1937 годом. На этих карточках, замещающих недостающее, узким, довоенным почерком было начертано, что данная книга в библиотечном собрании отсутствует, и стояла чья-то чернильная подпись.
За спиной послышались шаги. Стуча каблуками, кто-то двигался вдоль стеллажей. Сунув на место том, жегший руку, Маша затаилась. Шаги простучали мимо.
Не приближаясь к еврейской полке, она обследовала соседние. Похожие карточки обнаружились во множестве. Вынимая одну за одной, Маша убеждалась в том, что не знает авторов исчезнувших книг: их фамилии, вписанные в формуляры, не встречались ни в учебниках, ни в дополнительной литературе. Об этом она тоже спросила старшую, и, кинув на Машу короткий паучий взгляд, та ответила, что знать не знает, мало ли куда подевались, - блокада, война...
Завещанная библиотека тянула к себе неотступно. Улучив свободный час, Маша скользила вдоль стеллажей и, пугливо прислушиваясь, продолжала обследование. Последняя инвентаризация проходила в 1963 году. Внимательно сверяясь с карточками, Маша обнаружила, что на этот раз в рядах пропавших без вести значились знакомые имена: к примеру, из двух томов "Петербурга" Андрея Белого на полке уцелел только второй. Странная мысль тревожила Машу: она не могла выразить ясно, но это соотношение известных и неизвестных имен, пропавших из собрания в разные годы - до и после войны, - выдавало разный почерк. О почерках выдающих преступников Маша знала из художественных фильмов. Размышляя, она склонялась к мысли, что в этих хранилищах действовала не одна рука. Судя по оставленным прорехам, у этих рук были принципиально разные цели.
Закравшиеся сомнения разрешились в феврале, когда стремительно распространился слух о том, что охрана накрыла вора: один из сотрудников, которого Маша раз-другой видела мельком, таскал из хранилища книги. Охранник, сидевший на выходе, обыкновенно проверял только пропуска, но тут, видно, что-то заподозрив, попросил расстегнуть сумку. Говорили, что тем же вечером к вору нагрянула милиция и обнаружила залежи отборных томов. Ворованные книги предназначались для продажи: шепотом библиотекари называли известные и соблазнительные имена. Что предприняли дальше, никто точно не знал, но сотрудники рассудили: скандал решено не раздувать. Во-первых, большая часть украденного благополучно вернулась, а во-вторых, пришлось бы делать сквозную проверку, результатов которой никто, в первую очередь само начальство, не брался предсказать.
К весне навалилась усталость. Цифры и литеры стояли перед глазами. Однажды, когда мама открывала конфетную коробку, подаренную на Восьмое марта, Маша заметила на картонном ребре длинную цепочку цифр, в которой автоматически опознала один из шифров. Ясно, словно готовилась войти в штольню, она увидела ряд журнальных переплетов - на крайней левой полке. С этого дня, как будто цепочка конфетных цифр стала последней каплей, она задумала вырваться на свободу - любой ценой.
В разговоре с братом Маша попыталась вернуться к университетской стезе, но Иосиф окоротил сурово: "Не питай иллюзий. В этой машине, может, и есть зазоры, но все они - не про тебя. Добро бы еще - на матмех...Туда еще можно проскочить". Ссылаясь на свой и чужой опыт, он убеждал Машу в том, что в ее положении надо действовать с умом. В свое время, имея отличный аттестат, он сумел пробиться в Технологический, правда, и времена, как выразился Иосиф, были слегка другие. "На технический возможно и теперь. Тут кадровикам приказано прикрывать один глаз: сама понимаешь, выпускники должны на них работать". Стараясь объяснить доходчиво, брат привел пример: "Знаешь, говорят, с филфака охотно вербуют в разведку. Так им проще: легче выучить шпионским премудростям филолога, нежели заставить шпиона свободно заговорить по-иностранному. Так и с нами - технарями. Проще закрыть глаза и отбирать поступающих по уму, чем потом прикрывать военно-технические неудачи расовой чистотой инженерских рядов. Если не хочешь в технический, можно рискнуть на экономику, все ближе к твоей любимой истории". Скрепя сердце Маша согласилась, и с воодушевлением, с которым Иосиф всегда брался за трудное дело, он взялся подготовить ее по математике, но не в рамках школьной программы, а по-другому, с запасом, - так, как готовят в математических школах.
После майских Маша подала заявление об уходе, и оставшиеся до экзаменов месяцы занималась с утра до вечера. Брат гонял ее по всем темам и где-то в середине июля, устроив жестокий экзамен, признал, что она готова к испытаниям.
Время экзаменов подступало неумолимо, но вровень с тем, как росли ее математические познания, поднимался и ужас пройденного. Снова, как в прошлом году, родители заговаривали о будущем, но Маша отмалчивалась. К середине июля ужас стал невыносимым, и, еле шевеля губами, Маша призналась брату. Она говорила о том, что страх подступает к горлу, сводит пальцы. Бывают минуты, когда она готова все бросить и никогда - на пушечный выстрел - не подходить к институтским стенам, за которыми таятся паучьи испытующие глаза. Брат выслушал внимательно. "Так, - он поднялся и заходил по комнате, - будем считать, что у нас техническая задача. Надо решить любой ценой. Предлагаю расчленить ее на факторы, имеющие - в зависимости от вероятности их влияния на результат - положительный или отрицательный знак. Ты подготовлена отлично. Этот фактор работает на нас. - Он ходил от стены к стене, как будто Машина комната стала его лабораторией, и рассуждал вслух. - Положительному фактору противостоят два других, влияние которых способно свести на нет все преимущества первого. Как ни крути, их требуется нейтрализовать". Маша слушала, не понимая. То есть, конечно, она понимала, что, говоря об отрицательных факторах, он имеет в виду. Эти факторы были присущи ей от рождения, а значит, могли исчезнуть только со смертью.
Остановившись у книжного стеллажа, брат оперся локтем. "Что и говорить, они не равнозначны, но нам надо действовать наверняка. Фамилия - явно не русская, но, - он помедлил, - неплохая. В конце концов, свет клином не сошелся, не только они - интернационалисты". Взгляд Иосифа скользнул по корешкам, и, примерившись, брат вытащил синеватый том: "Рассказы эстонских писателей", - она прочла мельком, недоумевая. Скользя пальцем по содержанию, он соображал про себя. Наконец, победно присвистнув, Иосиф принял решение: "Отлично. Просто и со вкусом: Тоомас". - "Кто?" - Маша не могла взять в толк. "Мой дядя и твой отец. Арго Михаил Тоомасович - эстонец. Место работы - объединение "Светлана", мастер сборочного цеха. Мать: все бы хорошо, кроме социального положения: Глебова Антонина Ивановна, русская... Ладно, сделаем так: объединение "Светлана", рабочая, сборочный цех. Кстати, в рабочих семьях семейственность только приветствуется". - "А если они проверят?" - Маша ужаснулась. Отныне, по опасной выдумке брата, она должна была выучить легенду, похожую на шпионскую, словно становилась разведчицей, уходившей на задание в логово врага. "Во-первых, не надо переоценивать их усердие, а, во-вторых, на войне как на войне", - он произнес непреклонно, как будто прочитал ее мысли. "Военная машина", - Маша закрыла глаза.
"Брось, - Иосиф сел рядом, - бояться нечего. Тем более, - он улыбнулся, - мы же с тобой аргонавты. Глядишь, и доплывем... - Он поднялся и заходил по комнате. - Нет, ты, пожалуй, та самая голубка..." Маша улыбнулась.
Достигнув плавучих скал, сближающихся и расходящихся, аргонавты выпустили вперед птицу. Она успела пролететь, повредив лишь перья хвоста. Сочтя это благоприятным предзнаменованием, кормчий направил корабль между скалами. "Арго" сумел проскочить, но повредил корму. После этого плавучие скалы застыли навечно, но все-таки между ними остался узкий проход. "Ладно, - она ответила, - ладно. Голубка так голубка. Бог с ним, с хвостом".
4У дверей стояла недлинная очередь. Она двигалась довольно быстро, и Маша, занятая своими мыслями, не успела как следует испугаться. Лысоватый дядька, руководивший девочкой-секретаршей, указал на стул. Девочка подала бланк, и, мысленно сверяясь с затверженной легендой, Маша заполнила: графу за графой. Стараясь не выказать робости, она подошла и протянула. Лысоватый возложил на нос очки и углубился в работу. Первым долгом он заглянул в аттестат и, пробежав глазами, кивнул неопределенно. Потом разложил заполненные листы и, уткнувшись, зашевелил губами. "...Так-так, Тоомасович... эстонец... Хо-ро-шо", - он поднял на Машу глаза и, скользнув, остановился на шее. Почти физически она чувствовала, как под этим взглядом паучий укус начинает вспухать. Вот сейчас он ткнет опытным пальцем, и, подхватывая лживые документы, она побежит из этого здания - в пустоту. Лысоватый укуса не видел. Он сложил рот в довольную улыбку и, возвращаясь к написанному, протянул: "Поня-ятно". Новая улыбка раздвинула его губы, когда, пробормотав: "Мастер сборочного... рабочая", он закрыл развернутый лист и красным карандашом решительно вывел в правом верхнем углу аккуратную букву: "Р". Лист, помеченный красным, лег в небольшую пачку, и опытным глазом библиотекаря Маша увидела: все они помечены одинаковым шифром. Рядом лежала другая пачка, потолще, и, заглянув украдкой, Маша заметила, что там буквенных шифров нет. "Идите и готовьтесь", - лысоватый напутствовал по-доброму, словно радовался тому, что ее случай - пусть и не самый обычный, но вполне благоприятный, как ни взгляни.