Из клуба, раскрыв пасть то ли ветру, то ли отсутствующему дождичку, вышел тот самый, что спрашивал, где у нас штык. - А мы в Афгане так не ходили… - сказал он с пьяной иронией, оглядывая нас с Молотком, возвращающихся в фойе. “Созрел, так я и думал…” - Чего он сказал, я не понял? - спросил Молоток, когда мы уселись на свои табуретки. Я пожал плечами. Я тоже не понял. И он сам не понял, что сказал. Но ему же надо пасть свою, дозалитую водкой, раскрыть, - он раскрыл. Ему явно не терпелось сказать нам что-нибудь еще: торопясь, затягиваясь по нескольку раз подряд, он выкурил половину сигареты и вернулся к нам, запутавшись на минуту, в какую сторону открыть дверь. Вошел в фойе, стоял, покачиваясь и улыбаясь, рот у него не закрывался, виднелись прокуренные, но крепкие еще зубы. Отстегнул зачем-то барсетку с пояса, держал ее в руке. Входившие с улицы сторонились его. - Чего встал посередь дороги, как сорняк? - поинтересовался я. - Мешаю? - переспросил он ехидно. Я не ответил. Он подошел к нашей стойке, положил барсетку. Долго искал в карманах, видимо, сигареты. Выложил нам на стойку какие-то бумажки, медную мелочь. Нашел, наконец, пачку с обломавшимися сигаретами, всю в табаке. - Посмотри за барсеткой, - сказал мне, щуря пьяный, смешливый взгляд. - Я еще покурю. - Убери, - попросил я просто. - Да ладно, - сказал он и повернулся к выходу. Я легко ударил по барсетке, и она отлетела в угол фойе к мусорному ведру. - Вот ты какой, - протянул он, повернувшись. - У нас в Афгане… - Грибы с глазами. Я же тебе сказал: убери. Он стоял с минуту, снова раскачиваясь на каблуках. Потом все-таки поднял с пола свое имущество. Разглядывал его еще с минуту. Подошел ко мне и неожиданно обхватил правой рукой, то ли приобнимая, то ли придушивая, за шею. - Вот ты какой… ты какой… - приговаривал сипло и зло. Молоток посмотрел не меня, чертыхнувшись, но по моему лицу понял, что все в порядке. Не очень торопясь, правой рукой нашел большой палец охватившей меня жилистой, крепкой лапы и резко оттянул его, одновременно ударив мужика локтем левой в грудь. Хэкнув, мужик выпустил меня. Я схватил его за грудки: - Ты что, придурь афганская? Не танцуется тебе? А? Чего тебе не пляшется, шурави? Скучно? - тряс я его. - Вали тогда отсюда! Вытолкнул его на улицу, чуть не рыча от раздражения. Не сдержался, вылетел следом за ним и столкнул с каменных приступков клуба. Сема тоже вышел на улицу. Смотрел, ласково улыбаясь, на меня. - Разозлился? - спросил, глядя как “афганец” отойдя недалеко, снова занялся поиском сигарет. - Разозлился, Захар? - еще раз спросил Сема, но так, что можно было не отвечать - и не обидеть этим. Я и не отвечал. Просто потому, что сразу отвлекся. Что-то нехорошее назревало на стоянке авто. Московские ребята, которых я встретил на дороге, припарковали свой могучий джип так, что он мешал выехать другому джипу, попроще. Но в этом, попроще, джипе сидели те самые пятеро, породистых, - “серьезные люди” мы их с Молотком называем. И вот эти пятеро, похоже, уже минуты три не могли выехать. Это очень долго для них - три минуты. Поначалу они сигналили, - я еще когда общался с “афганцем”, слышал сигналы, - и никто не выходил к ним. Сейчас двое из “серьезных людей” вылезли из своей машины, и один из них не без интереса пинал черный джип московских гостей по колесу. Срабатывала сигнализация, десять секунд верещала, потом обрывалась, и он снова пинал по колесу, каждый раз все злее. “Наверное, надо пойти позвать этих… чертей столичных…” - подумал я, но не пошел, решил постоять, покурить, посмотреть: невозможно оторваться от вида раздраженных и очень сильных людей. - Сейчас что-то случится, - сказал Молоток весело. Даже у него появилось предчувствие, хотя обычно его интуиция дремлет. Я мелко кивал головой, словно в такт музыке: случится, случится, случится. Москвичи появились, ленивые, улыбающиеся, когда я уже разглядывал окурок, примеряясь, куда его бросить: до урны дойти или пусть здесь валяется, под ногами. Раздраженным из столичных гостей выглядел только водитель - все-таки его машину пинали. Но по всему было видно, что водитель вовсе не главный из них. Двое его пассажиров поначалу даже не спустились со ступенек клуба к машине, разговаривали о чем-то, поглядывали по сторонам, смеялись. Тот, что повыше, щурился, глядя в спину пошедшему к джипу водителю. Второй, ростом едва ли не в полтора метра, весело крутил головой и все потирал руки, маленькие свои ладони. Отчего-то казалось, что ладони у него шершавые. Водитель подошел к машине нарочито медленно. “Серьезные люди” его ждали, не уходя. Лица их были привычно спокойны. У двери своего джипа водитель остановился, не торопясь открывать дверь. Я не заметил, кто первый заговорил, он или поджидавшие его, и что они говорили, тоже не слышал - мешала музыка, громыхавшая в клубе. Высокий москвич начал порываться тоже пойти к машине, но его спутник с шершавыми ладонями придерживал товарища за рукав. Нечто лукавое было в поведении невысокого - он явно не боялся ничего, и даже… напротив… выжидал, да. Появился, выйдя из клуба, позер и сразу ушел, что-то почувствовав. У джипа вроде бы ничего не случилось, ну, легонько толкнули водителя в плечо, он тоже взмахнул рукой, но разве это драка, разве это повод. Ни драка, ни повод, ничего, - однако невысокий быстро, как на четырех ногах, слетел со ступенек, и я, вовсе потеряв его из вида, догадался о происходящем только спустя несколько секунд, когда те двое из “серьезных людей”, что стояли у джипа, неожиданно исчезли из поля зрения. Упали. Не поверив своим глазам, я двинулся к джипу. Одновременно из своей машины выскочили еще трое “серьезных людей”. Пока мы с Молотком подошли, эти трое тоже попадали в лужи. Зато встали двое тех, что пали первыми, - но и они не устояли долго. Не было никакой драки, в том виде, как я привык ее видеть, и разгонять, здесь, в клубе. Никто не взмахивал руками, не подпрыгивал, не раздавалось тех жутких звуков, когда бьют в человеческое лицо. Невысокий, будто забавляясь, перекатывался от одного противника к другому, подсекал их неуловимым движением, и они, здоровые, как медведи, все уже грязные, с надорванными на шеях свитерами, сразу валились, даже не успевая взмахнуть рукой или чем еще там можно взмахнуть, когда очень хочется ударить. По инерции я влез сразу в самую гущу дерущихся - верней, пытающихся драться, - и оказался в двух метрах от невысокого. Он развернулся ко мне. На лице его была все та же улыбка, и показалось, что он подмигнул, направляясь ко мне танцующими, мягкими движениями. Я понял, что спустя полторы секунды тоже буду лежать на асфальте. - Тихо-тихо-тихо! - весело, глядя ему в глаза, только в глаза, говорил я, отходя назад, выставив вперед две руки с раскрытыми ладонями и все-таки надеясь ударить его хотя бы раз, а лучше не раз, если он сделает движение, любое движение ко мне, против меня. “Ногой ударю… Сейчас я ударю его по голени, в кость”, - решил я, улыбаясь счастливо. Все эти несколько секунд мы как братья смотрели друг на друга, с любовью. И здесь его отвлекли, кто-то из “серьезных людей”, совершенно несерьезно извалявшийся в грязи, наскочил сбоку, сразу же упал, но невысокий уже двинулся дальше, веселый и бодрый. Его спутник, заметил я, не дрался вовсе, зато очень грозно кричал, подбегая к упавшим, хватая иногда их за волосы. - Чего, суки борзые? Приболели тут? Давно вас тут не пугали? - спрашивал он. К тому моменту, когда павший подымался, этот москвич уже стоял возле другого, ковыряющегося в луже. Ему, похоже, было удобнее общаться с лежащим собеседником. Водитель их, так вообще влез в машину, и прогревал ее, и даже, кажется, курил при этом. “Вот с ним и надо говорить”, - понял я. - Не лезь никуда! - крикнул Молотку и сторонкой, сторонкой подбежал к водителю московского джипа. - Отгоняй свою машину! - заорал я ему в лицо, - Отгоняй, говорю! Он среагировал на голос, включил заднюю скорость и тут же стал, ничего не в силах разглядеть в зеркале заднего вида. - Молоток, вытаскивай там из-под колес, кто есть! - заорал я. Сема кивнул, сразу же вытащил кого-то за ноги, махнул мне рукой: пусть едет. Джип, отсвечивая мощными боками, выехал, я проследил глазами его движение и случайно заметил, что те двое подростков на иномарке, которых Молоток обхамил, встали неподалеку от клуба. “Ждут, когда нас затопчут, уродцы… Хотят прийти доклевать, падальщики…” “Серьезные люди” уже без меня разобрались, что делать - по крайней мере, один из них. Он сел за руль, тоже пытаясь выехать - убраться отсюда, пока дорога свободна. - Молоток, загружай их в машину! - крикнул я. Дождавшись, пока джип “серьезных людей” выкатит с парковки и встанет в исходную, дрожа, светя фарами на дорогу, я раскрыл все три, кроме водительской, двери и стал собирать битых. - Давайте, сваливайте отсюда! - то ли просил, то ли приказывал я, поднимая здоровых, но обмякших мужиков, подтаскивал их к машине, запихивал в салон. Оставались еще двое. Этот веселый, карликового роста малый терпеливо дожидался, когда они поднимутся, чтобы снова их уронить, и никого не подпускал к своим жертвам. - Угомони своего друга, дай им уехать, - кинулся я к высокому москвичу, красному, суетливому. - Давить их надо тварей! - орал он. - На кого подняли! Давить! - Давай, короче, уводи его, заколебали! - заорал и я, неожиданно грубо подталкивая его, и это подействовало. Раскинув ручищи, будто для объятия, высокий на несколько мгновений отгородил своего маленького друга, и этого времени нам с Молотком хватило. Мы впихнули в машину оставшихся двоих. По лицу одного из них, откуда-то из-под волос, текла кровь. Джип “серьезных людей” сорвался с места. Московский, бронированный черный зверь снова вернулся к зданию клуба, неспешно припарковался и утих. - Надо догнать их! Давить! - снова дурью заорал высокий москвич, но мелкий махнул рукой и вернулся, чуть ли не подпрыгивая на ступеньках, в клуб. Появился Лев Борисыч - сначала быстро осмотревшаяся голова из двери, потом все остальное. - Что случилось? Случилось что-то? - спросил он негромко, зыркая глазами, словно выискивая, не упало ли что-нибудь ценное где-нибудь неподалеку. - Все хорошо, Лев Борисыч, - ответил я, улыбаясь. - Небольшие эксцессы… Все хорошо. - Ничего не разбили? Никто не пострадал? - Ничего не разбили, все живы-здоровы, Лев Борисыч. И он ушел, оглядываясь по сторонам, но ничего не находя.
- Захарище, е, ты молодец! - весело признался Сема. - А? Нас бы замесил этот гребаный самурай. Как ты догадался, что их надо развозить? - Я в глаза ему посмотрел и сразу догадался, - отвечал я, тоже улыбаясь. Минуты три мы смеялись, пересказывая друг другу, как все было. Это хорошее ощущение, когда кажется, что - миновало, самое дурное уже миновало. Осталось немного: встретить утро, оно уже близко. К нам в фойе вышла девушка, в замечательно идущем ей платье, тоже улыбаясь. Большое, чистое лицо, безусловно, красивое. Высокие каблуки, спокойные руки, манеры. Взрослая только, лет тридцати трех. Но разве это недостаток. - Что у вас тут случилось? - спросила она, глядя только на меня. Я ее, признаться, заметил, когда она только пришла в клуб - одна. И потом, когда она, опять в одиночестве, сидела на высокой табуретке возле барной стойки, потягивая коктейль, я тоже ее видел. Подумал тогда: “Очень красивая, поэтому к ней никто сразу не подходит. Не верят, что одна пришла… Да и как эти малолетки к ней подойдут, придурки…” Молоток сразу все понял - ни на что у него нет чутья, а на такие моменты есть. - Пойду посмотрю, как там в зале… - негромко сказал он и ушел. Мне это не нужно, но разве Молоток поверит. - Подрались тут, дурни одни… - ответил я, спокойно глядя в улыбающееся лицо. Никакой я не психолог, не коллекционер тонких рук, тебе раскрытых, ни тел горячих и податливых - но я обо всем догадался по тому, как она смотрела на меня. Она смотрела, не отрывая глаз - и прямо в глаза, с ясной улыбкой на подрагивающих иногда губах. - Ты почему все время в берете? - спросила она. Так и думал, что ей все равно, какая тут драка была, кого и с кем. Надо было что-то спросить, вот она и спросила, и забыла сразу же о своем вопросе. - В берете? - переспросил я и достал сигарету - вовсе не от волнения, а просто потому, что давно не курил. Пока доставал, подумал, что она наверняка должна заметить обручальное кольцо у меня на безымянном. Но кольцо ее оставило равнодушной, она все так же улыбалась, разглядывая меня, иногда немного склоняя голову набок. Такие, взрослые, девушки умеют держать паузу, слушать паузу и вообще не спешить никуда. С ними не обязательно поддерживать разговор, можно смотреть друг на друга, словно играя в простую игру: ну, какая ты? ты красивая, да? и смотришь на меня? а зачем? И она тебе отвечает на все эти вопросы, ничего не говоря. Ответы ее тоже в форме вопросов: а ты сам не понимаешь? - так отвечает она, молча, - ты ведь все понял уже, понял ведь? Понял, да. - В берете, потому что у меня нет волос на голове, и если так сидеть весь вечер, без берета, то это очень привлекает и даже иногда веселит посетителей. Я снял берет, обнажив свою наголо бритую голову. Это был очень открытый жест, почти интимный: вот, смотри, ты же просила. Если бы она сняла туфельку и положила мне ножку на колено - “…и ты смотри, как у меня накрашены пальчики на ногах…” - это было бы почти то же самое. Она протянула руку - чтобы провести ладонью по моей голове, колется ли, - но я поймал ее, легким, почти кошачьим движеньем, за запястье. - Какой ты… ловкий. Разве тебе жалко? “Как ты говоришь хорошо, - подумал я. - Многие девушки говорили со мной здесь, и ни одна не спросила так: “…разве тебе жалко…” - Не надо, - сказал я и отпустил, не задержав ни на мгновение ее руку, пульсирующую в моих пальцах, с тонкими венами, теплую и нежную, как птица. Если бы задержал - мелодия, которую мы, казалось, уже начали разыгрывать, слыша друг друга, продлилась бы. Но я не сделал этого. Она не поверила сразу: наверное, просто не хотела поверить, что так все сразу оборвалось. Подумала, что я смутился немножко. Улыбнулась, приободряя, но улыбка эта повисла в воздухе, никто на нее не ответил. Я затянулся глубоко, медленно выдохнул дым. Наконец, тоже улыбнулся, но другой улыбкой, в иной тональности: ничего не будет, никакой мелодии, я не играю. И надел берет. - Ну, я пойду еще потанцую, - сказала она весело. - Когда ты будешь танцевать, я приду посмотреть, - ответил я ей в тон. Она вышла, и я знал, что она больше никогда не подойдет ко мне. И не жалел. Смотрел на фильтр сигареты. Это всего шестая за сегодняшнюю ночь. Какая дурная ночь, бережет мое здоровье. Иногда я успеваю выкурить целую пачку. А это лишь шестая, которую я бросил сейчас и в урну не попал. Посмотрел на часы: четвертый час. Три с копейками. Нет, неужели так мало я курил… Достал пачку. Только шесть сигарет не хватает, правда. Голова моя разомлела уже. Домой хочется, надоели все. Прибежала официантка, новенькая, Аля ее зовут. Не знаю, что это за имя, Аля. Алина, что ли. - Слушай, иди, скажи этому мудаку, чтоб он не смел меня трогать. Он трогает меня за ногу, - сказала мне Аля, раздувая ноздри. - Какому мудаку? - Иди, я покажу. “Отчего она думает, что я должен отгонять от нее мужиков, - думал я лениво, сползая с табуретки. - Одела самую короткую юбку, которую только можно представить… И ноги свои… красивые… всем показывает… “Иди, я покажу”, что за манера… Я же ей не говорю, куда ей ходить”. Ноги у нее длинные, да, сама только несимпатичная. А ноги замечательные. - Вот этот. Я кивнул головой и пошел к столику, за которым сидели все те же трое, столичные гости. Ногу официантке погладил их водитель. Он смотрел, как я подхожу. - Будьте добры, не трогайте больше официанток, - сказал я ему, наклонившись. - Хорошо? Водитель пожал плечами. - Я никого не трогал. - Ну, еще лучше, - ответил я и отошел. “Овца, - подумал я снова, - надо юбку одевать поприличнее, не на детский утренник пришла…” Я еще не успел вернуться в фойе, - оно пустовало, что недопустимо, потому что может кто-нибудь проскочить без билета, - только-только входил туда, и меня за плечо остановил высокий москвич. - Ты оскорбил моего друга, - сказал он. - Я никого не оскорблял, - ответил я устало. Но это уже была другая, почти безвольная усталость, не та, что в начале вечера, возникавшая от предсказуемой человеческой наглости, которую я так легко мог сломить. - Он никого не трогал, и ты его оскорбил, испортил ему вечер. - Ну, как не трогал, если она жалуется? - отругивался я. Молоток еще куда-то пропал. - Так, не трогал, - голос у него был поставлен хорошо, и, разговаривая, он кривился от близкого, готового выплеснуться бешенства, которому мне нечего было противопоставить. - Я думаю, тебе стоит пойти извиниться, - сказал он. “Да пошло все к черту”, - подумал я и вернулся к столику. - Ваш друг утверждает, что вы никого не трогали, - сказал я смотрящему в сторону водителю. - Если так: приношу извинения. Надеюсь, что все было именно так. В любом случае, не стоит мешать работе наших девушек. Невысокий, тот, кого Сема назвал “самураем”, в это время пил сок из трубочки, и лицо его кривилось, как у маленькой, желающей чихнуть обезьянки. Я все-таки вернулся в фойе и даже вышел на улицу с таким ощущением, словно во мне стало неожиданно мало крови. В метрах тридцати от клуба все светила фарами иномарка с теми подростками, которых обидел Молоток. Вышел Вадик, будто стесняясь. - Захар, там… Этот высокий москвич… Сказал Але, что ее задушат, если она будет жаловаться. Я кивнул головой, ничего не в состоянии решить. Подержал в руках сигарету, впервые не хотелось курить, мутило немного, и голова кружилась. Вошел в зал, сразу попался на глаза позер, пьяное и потное лицо его расплывалось, словно у него отсутствовали лицевые мышцы. Откуда-то появился Молоток. - Все нормально? - спросил он. Я снова покачал головой: нормально. - Ты где был? - поинтересовался я, хотя мне было все равно. - А этот афганец опять в клубе, - сказал Молоток, видимо, не расслышав вопроса. - Забежал, когда мы этих чертей разнимали… Выгнать его? - Не надо, - ответил я. Мимо нас, задев меня плечом, прошел позер. “Надо что-то сделать, - думал я. - Что-то надо делать. Надо собраться. Они же как звери, все чувствуют…” - С бокалом, - кивнул на позера Молоток. - Уважаемый, на улицу с бокалом нельзя, - сказал я позеру. Он покосился на меня брезгливо, отпил вино и выплюнул его на ступени, едва не попав в стоявшую ниже девушку. - Вернись в зал, - еще раз попросил я. - Тебе уже объяснили, как себя вести? - ответил позер, повернув ко мне свое расплывшееся, омерзительное лицо; в губастом, приоткрытом рту его, как что-то живое, готовое выпасть, шевелился влажный и толстый язык. “Господи, он-то откуда знает”, - подумал я тоскливо. - Вот веди себя, как тебе сказали, - процедил позер. Я сглотнул вязкую слюну и увидел, что рядом, делая странные движения пальцами рук, словно разминая их, стоит “афганец”, слушает нас. Опять медленно и редко закрапал дождь. Мимо, вальяжный, с очень довольным лицом, прошел высокий москвич, спустился уже со ступеней, но вдруг обернулся: - Ну, ты все понял, да? - сказал он мне громко. Я не отвечал. Молоток непонимающе озирался, заглянув пару раз мне в лицо. - Ты меня не слышишь, что ли? - спросил москвич, вернувшись назад, подойдя ко мне в упор. - Я все слышу, - ответил я раздельно. Он кивнул головой и направился к джипу. Афганец за моей спиной засмеялся хрипло. Позер делал странные движения лицом, словно не давая выпрыгнуть тому, кто поселился в его рту. - Вам говорят, с бокалом нельзя, - сказал, наконец, позеру не понявший ничего толком Молоток. - Не трогай меня, - ответил позер, развернулся, случайно плеснув вином прямо на грудь Молотку, и вернулся в клуб. - Черт! - шепотом выругался Молоток и стал отряхивать вино с груди. - Обмочились, хлопчики! - воскликнул “афганец” и снова захохотал. - Иди на хер, - сказал ему Молоток, и “афганцу” стало еще смешнее, он уже сипел от смеха.