Не без ужаса я представил, что неосторожно вырвал перекладину из стены и теперь там, над плиткой ванной комнаты, зияют два рваных, в сыпучей известке и побелке, отверстия. “Что я скажу Вовиной однокласснице? Что я натворил!” Кое-как высвободившись из-под клеенки, я всмотрелся в то место, где только что была перекладина, и с чувством необыкновенного облегчения понял: ничего страшного не случилось. Перекладина крепилась на пластмассовых ушках, одно из которых просто перевернулось, выронив на меня железную трубку вместе с крепившейся на ней клеенкой. Я водворил перекладину не место и вышел из ванной. Никто ничего не услышал. Вова просил у своей одноклассницы взаймы, она отвечала, что у нее нет денег. У меня не было сил разговаривать. Я сел за стол и сидел молча, совершенно отупевший. В тарелке, с красной накипью по краям, лежал лепесток вареной капусты. Друзья мои стали собираться, а я никак не мог собраться с духом, чтобы встать. - Эй, увечный, подъем! - позвал меня Вова спустя несколько минут. На кухню зашла его одноклассница, стала собирать посуду. Мне отчего-то захотелось ей рассказать, что у меня и у моих товарищей - у нас нет женщин, давно уже нет, почти три месяца. И до этого у меня их долго не было, может быть, еще целый месяц. Но тогда я еще помнил о них, а сейчас совсем забыл, и мне стало гораздо легче. Мы никогда не говорим о женщинах и не обращаем на них внимания, если идем по улице. Мы все время куда-то идем. Но я не стал говорить об этом, вспомнив другую историю, очень трогательную. Как однажды, вот этой зимой, в самом ее начале, вышел из подъезда и увидел маленькую девочку на качелях. Мне захотелось ее покачать. Именно так я говорил, глядя в тарелку и невыносимо трудно произнося слова: “мне… за… хотелось… ее… по… качать… а она ответила…” Она ответила: - Не трогай меня. Ты некрасивый. Договорив, я все-таки встал и пошел одеваться. Долго натягивал ботинки, слушая плеск воды и звук расставляемой вымытой посуды. Потом искал рукава куртки, почему-то находя то всего один рукав, то сразу три. Пацаны уже курили в подъезде, ожидая меня. Помыв посуду, она вышла закрыть за мной дверь, но я не выходил и молча смотрел ей в лицо, которого не различал сейчас и никогда бы не вспомнил потом, если б захотел. - Я дам тебе телефон, а ты мне позвонишь, - сказал я твердо, чувствуя, что меня тошнит. Она пожала плечами, уставшая. Я порылся в кармане и достал квадратный твердый листок. - Дай мне… фломастер… я напишу. Она взяла со стойки у зеркала карандаш и подала мне. Послюнявив грифель, я вывел номер, понимая, что немного забыл свой телефон и наверняка ошибившись в трех цифрах из шести. - На, - отдал я ей ровный квадрат с начертанными криво цифрами. - Что это? - гадливо сказала она и бросила поданное ей на пол. На другой стороне телефонного номера был мгновенный снимок мертвой старухи. Старуха крепко сжала губы. Четко виднелись ее коричневые веки и белые впавшие щеки. - Какая гадость, - сказала девушка брезгливо, глядя на фото. - Откуда это у тебя? Зачем ты это носишь в кармане? Ты сумасшедший. Забери немедленно!
Я уже не знаю, откуда мы снова нашли денег; кажется, они обнаружились после драки у ночного ларька. Помню, что Вова, наделенный непомерной силой, уронил двух парней, хватая их за шиворот и кидая на асфальт как немощных. Мы пили водку в подземном переходе, и наш хриплый хохот продолжало, кривляясь, ломкое эхо. Вадя куда-то запропал, и мы уделали всю бутылку вдвоем с Вовой. Из закуски у нас была одна крохотная ириска, которую я нашел в кармане, всю в табачных крошках и мелкой шерстке - от подкладки. Ириску я раскусил надвое и вторую половину отдал Вове. Глотнув, мы едва откусывали от сладкого, хрустящего на зубах комочка и кривили лица. - Вова, ты никогда не думал… что каждый год… ты переживаешь день своей смерти? - спросил я. - Может быть, он сегодня? Мы каждый год его проживаем… Вова! Вовка крутил головой, не понимая ни одного моего слова. Потом вернулся Вадя, и мы пили еще, но я совсем чуть-чуть. Набрал в рот несколько глотков и почти все выплюнул. Я вышел на улицу и залил железную стену ночного ларька дымящейся мочой. Застегнув штаны, увидел, что рядом на корточках сидит женщина. Она встала, натянула брюки и вернулась в ларек, закрыв за собой тугую дверь. Мы нисколько не удивились друг другу. Забыв о своих товарищах, я побрел домой. Денег на такси у меня не было, трамваи уже не ходили, и я шел пешком, еле догадываясь, куда иду, иногда лишь возвращаясь в рассудок и опознавая приметы своего района. Дорога к дому лежала через железнодорожные пути. До сих пор не помню, сколько их там, три или четыре: все в гладких, тяжелых рельсах, которые то сходятся, то расползаются. В одном месте по рельсам был выложен деревянный раздолбанный настил. Еще подходя к путям, я услышал грохот приближающегося поезда, товарняка. Иногда мне приходило в голову считать вагоны товарных поездов, но, досчитав до пятидесяти, я уставал. “Если я не перейду пути сейчас же, я упаду, не дождавшись, пока он проедет, тягостный и долгий… Упаду здесь и замерзну!” - понял я, не проговаривая это, и, собрав силы, побежал. Грохот надвигался. Запинаясь о шпалы, не найдя настила, я бежал наискосок, чувствуя стремительно надвигающееся железное тулово, гарь и тепло. В правом зрачке моем отражался фонарь с белым длинным светом. Скользнув ногою, я упал на бок, в гравий насыпи, и сразу, в ту же секунду увидел, как перед глазами со страшным грохотом несутся черные блестящие колеса. Я перебирал в ладони гравий, чувствовал гравий щекой и несколько минут не мог вздохнуть: огромные колеса сжигали воздух, оставляя ощущение горячей, душной, бешеной пустоты. Шесть сигарет и так далее По рукам догадался: он не противник мне. И сразу расслабился. Он вошел шумно, бренькая ключами на пальце, позер. Я выглянул в окно: так и есть, на улице, под тихим и высоким, в свете фонарей, дождем, стояла его длинная машина, красивая как рыба. Он сразу нахамил бармену ехидным голосом старого педераста, уселся на высокую табуретку напротив стойки, громко придвинул пепельницу, кинул пачку на стол. Позер, я же говорю. Он был в плаще. - Спишь, чмо большеротое? Рабочий день еще не начался, а ты спишь уже. Зажигалку давай, долго я буду неприкуренную сигарету сосать? Бармен Вадик поднес ему огонь. Позер несколько секунд не прикуривал, глядя на Вадика, нарочно увильнув сигаретой от язычка зажигалки. Вадик придвигал огонек, позер отклонял голову, насмешливо перебирая толстыми губами, сжимающими фильтр. Я очень убежден, что таких людей стоит убивать немедленно, и никогда не жалеть по этому поводу. Но я вышибала здесь, мне платят за другое. Даже за Вадика я заступаться не обязан. Бармены вообще жулье, в конце ночи обязательно будет скандал: кто-нибудь из гостей обнаружит, что в счет им приписали несколько лишних блюд, никем не заказанных. Удивляюсь, что барменов не бьют: гости предпочитают бить друг друга и посуду. Хотя сейчас Вадика жалко. - А чего девочек у вас нет? - спросил позер, наконец, прикурив. Вадик что-то пробурчал в ответ, в том смысле, наверное, что рано еще. - Может, мне тебя трахнуть, а? Бармен протирал бокалы, не отвечая. Позер улыбался, глаз от Вадика не отводя. Я все это видел из подсобки, где ботинки зашнуровывал. Меня всегда ломает от такой мужской несостоятельности: бедный Вадик, как же он живет такой. Он выше меня ростом, нормального телосложения. Белесый, вполне милый парень. У него девушка есть, приметная, приходит иногда до открытия клуба с учебничком, читает - она студентка. Вадик наливает ей кофе, она аккуратно пьет, не отрывая глаз от страницы. Слышала бы она сейчас, видела бы. Никто Вадику не запрещает сказать позеру что-нибудь обидное, обозвать его земляной жабой, толстогубой мразью. И если позер попытается ударить бармена, мне придется вмешаться. Но Вадик неистово трет бокалы. Я зашнуровал ботинки и вышел, присел на табуретку у барной стойки, возле позера. Здесь и догадался: он не противник мне. Пухлые пальцы, розовые; кулак вялый и мягкий, как лягушечий живот, этой рукой давно никого не били. - Ты чего бузишь? - спросил я, глядя на него. Он виду не подал, конечно, - спокойно на меня отреагировал. - Не, нормально все, общаемся просто. Да, Вадим? У бармена имя написано на бирочке, прицепленной к рубашке. Вадик кивнул. - Угостить тебя пивом? - предложил позер. - Угости, - сказал я. Пить на работе мне нельзя, но хозяин еще не пришел. К тому же я все равно пью понемногу каждую ночь, делая вид, что скрываю это от хозяина, - а хозяин в свою очередь делает вид, что не замечает, как я плохо, без вдохновенья, таюсь от него. Вадик налил мне пива, и я с удовольствием разом выпил почти весь бокал. Иногда я даю себе зарок не угощаться за счет гостей, дабы не сближаться, но каждый раз нарушаю данное себе слово. Сейчас позер начнет со мной разговаривать. Где полушутя, где полухамя, трогать по живому цепким коготком и смотреть на реакцию: обычная привычка урлы, слово за слово выяснять, кто перед тобой. - А ты где прятался, когда я пришел? - спросил он. - Я тебя не увидел. Ты незаметный, - ответил я, встал и, тихо отодвинув бокал, ушел на свое обычное место. Это деревянная стойка у входа в клуб; слева стеклянная дверь на улицу, справа стеклянная дверь в помещение клуба. За стойкой две высокие табуретки. На одной сижу я, Захар меня зовут, на второй мой напарник, его зовут Сема, но я называю его Молоток, потому что у него замечательная фамилия Молотилов. В отличие от меня он не курит и никогда не пьет спиртного. Еще он килограммов на сорок тяжелее меня. Он умеет бить, скажем, в грудь или в живот человеку так, что раздается звук, словно от удара в подушку. Глухое, но сочное “быш!”, “быш!” Я так не могу. Уверен, что Молоток сильнее, чем я, но почему-то он считает меня за старшего. У него всегда хорошее настроение. Он вошел с неизменной улыбкой, с вечернего, последождевого холодка, похрустывая курткой, потоптывая ботинками, весь такой замечательный и надежный, рукопожатие в четыре атмосферы, сумка с бутербродами на плече. Ему все время надо питаться. И сам он выполнен просто и честно, как хороший бутерброд, никаких отвлеченных мыслей, никакой хандры. Разговор начнет с того, что на улице похолодало, потом спросит, не пришел ли Лев Борисыч - хозяин клуба, следом расскажет, какой сегодня вес взял, выполняя жим лежа. - Что это за черт сидит? - спросил Сема, кивнув на позера. Я пожал плечами. Про Вадика рассказывать не хотелось.
Начали подходить первые посетители. Деловитые молодые люди, строгие бледные девушки: привычная ночная публика, все еще трезвые и вполне приличные. Едва ли кто-то из них может нас всерьез огорчить. Молодые люди слишком твердо несут на лицах выражение уверенности - но это как раз и успокаивало. Чтобы обыграть их, достаточно поколебать на секунду их уверенность. Здесь вообще надо работать предельно быстро и агрессивно. Драка начинается с резкого шума: что-то громко падает, стол, стул, посуда, иногда все это разом. Мы срываемся на шум. Сема всегда работает молча, я могу прокричать что-нибудь злое: “Сидеть всем!”, например, хотя сидеть вовсе не обязательно, и, может быть, даже лучше встать. Цепляем самых шумных и - вышибаем. За двери. Эти секунды по дороге от места драки к дверям - самые важные в нашей работе. Здесь необходим злой натиск. Человек должен понять, что его буквально вынесли из кафе, - и при этом ни разу не ударили. Он теряет уверенность, но не успевает разозлиться. Если мы его ударим - он вправе обидеться, попытаться ударить в ответ. Влипнуть в драку с посетителями - пошлое дилетантство. Мы стараемся этого себе не позволять, хотя не всегда получается, конечно. Я слышал, что в соседних клубах были ситуации, когда злые пьяные компании гасили охрану, изгоняли вышибал с разбитыми лицами на улицу. Я бы очень тосковал, когда б со мной случилось такое. Но, признаться, в этом нет ничего удивительного: на всякого вышибалу обязательно найдется зверь, который и сильней, и упрямей; тем более если этих зверей - несколько. А нас с Молотком - двое. На такой клуб и четверых мало, но Лев Борисыч, наш, я говорил уже, хозяин, бесподобно экономен. Молодые люди показывали нам билеты - синие полоски бумаги, с оттиском печати и ценой. Сема веселыми глазами косил на девушек. Как всегда стремительно вошел, легко пронося огромный живот, Лев Борисыч; еле заметно кивнул нам, рта для приветствия не раскрывая. Молоток поздоровался с ним, безо всякого, впрочем, подобострастия - он вообще приветливый. Я смолчал, даже не кивнул в ответ. Лев Борисыч все равно так быстро проходит, что я вполне могу поздороваться с ним, когда он меня уже не видит, открывая дверь в помещение клуба. Вот пусть он думает, что все именно так и обстоит: передо мной давно машет стеклянным туловом тяжелая дверь, с трудом разгоняя тяжелый запах одеколона хозяина, а я еще произношу свое “…аствуйте… ысович!..” Куда он спешит, никак не пойму. Всю ночь будет сидеть в кабинете с чашкой кофе, изредка пробираясь в конторку билетера, прибыль подсчитывая, и выглядывая на улицу: кто там еще подъехал. Неужели для столь важных занятий нужно так торопиться? Иногда Лев Борисыч выходит в зал, стараясь быть как можно незаметнее; и если начинается драка, он исчезает беспримерно быстро. Зато он знает обо всем, что происходит в клубе, например, сколько я выпиваю кружек пива за ночь или сколько воруют бармены за тот же промежуток времени - и не выгоняет барменов ежедневно затем, что и новые тоже будут воровать. Впрочем, штат все равно меняется постоянно, только нас с Молотком не трогают. Может, оттого, что мы и не держимся особенно за эту работу, а может, потому, что мы еще ни разу не облажались. Я так давно обитаю в ночном клубе, что забыл о существовании иных людей, помимо наших посетителей, таксистов, нескольких бандитов, нескольких десятков придурков, выдающих себя за бандитов, проституток и просто беспутных шалав. Несмотря на то что я вижу всю эту публику еженочно, я представления не имею, чем они занимаются, откуда берут деньги. Ну с проститутками и таксистами все более-менее ясно, а остальные? Я здесь работаю каждый день, но пить сюда не приду ни за что: в клубе за пятнадцать минут можно оставить столько, сколько мне хватит на неделю житья. Взяли бы они меня к себе, эти щедрые люди, я бы их охранял за дополнительную плату, мне все равно. И Семе. Какое нам дело до вас. А вот им до нас очень часто дело. Многие как думают: вышибала он для того и создан, чтобы помериться с ним силой и дурью. Главное - набраться всерьез и потом идти к нам в фойе: “А чего мы так смотрим? Хотим меня вышибить? А я с друзьями…” Но и эти, конечно, не самые проблемные клиенты. Проблемы могут быть вот с теми, кто мимо нас с Молотком сейчас прошел. Пять человек, в дверь только бочком, плечи, большие руки, и тяжелое спокойствие на лицах. Они нас даже не заметили - это всегда и напрягает. Одеты в куртки и легкие свитерки - и при этом, говорю, плечи. У меня тоже плечи, но на мне два свитера и “комок”, оттого и плечи. Молоток покрупнее, конечно, но и он не конкурент им. Он даже не стесняется в этом признаться: - Видел? И головой покачивает. Молоток, конечно, не испугается и будет стоять до последнего, если что. Но шансы-то, шансы - никакие, да. Мы с Молотком называем их: “серьезные люди”. Никогда не упьются до неприличия. Сидят за длинным столом, отгороженным тяжелой шторой, в углу клуба, подальше от танцзала. Разговаривают неспешно, иногда смеются. Лев Борисыч обходит их стороной. Его подозвали как-то, вполне приветливо. Лев Борисыч присел на краешек лавочки и сидел, словно он воздушный шар придавленный - только и искал повода, чтоб вспорхнуть и улететь. Так и сделал, едва от него отвернулись, пробурчав что-то о делах или звонке: кто-то звонить должен. В три часа ночи, ну. Они приезжают редко, раз в месяц, наверное, и каждый раз я удивляюсь, насколько ощутимо исходит от них ясная человечья мощь. “И на женщин внимания не обращают”, - отметил я, глядя, как они привычно рассаживаются за шторкой, передвигают стол, словно у себя дома. Не обращают внимания вовсе не потому, что женщины им неинтересны, но потому, что женщины у них уже есть, любые. Вручили стоявший на столе графин с цветами подошедшей официантке и даже не сказали: “Унеси”, - она сама, постояв мгновенье с графином в руках, догадалась.
***
В танцзале врубили музыку. Первая пара молодых ребят прошла туда, нерешительно: как входят в воду. Ничего, через полчаса все расслабятся. Иногда, под утро, я вхожу в танцевальный зал и, совершенно отупевший, смотрю на красных и подвижных людей. Возникает такое же ощущение, как в детстве, когда горячий и ошалелый, пять часов кряду штурмовавший снежную горку, ты вдруг выпадаешь из игры и минуту смотришь на всех удивленно: кто мы? отчего шумим? почему так звенит в голове? “Как же странно эти люди ведут себя, - думаю я, уставший, утренний, сонный, глядя на спины, затылки, ноги, ладони. - Они же взрослые, зачем им так размахивать руками, это же глупо…” Но на другой день снова иду на работу, почти забыв это ощущение. И если помню его, то не понимаю, не могу прочувствовать. - Тебя зовут, - сказала мне секретарь Льва Борисыча, просунув меж стеклянных дверей птичью, черную, маленькую головку с яркими губами. Ни разу меня не вызывали ко Льву Борисычу. - Что это вдруг? - спросил я весело у Молотка. Он сделал непонимающее лицо. Мы оба подумали, что, наверное, проштрафились. Только не совсем понятно, когда это случилось. Я спрыгнул с табуретки, толкнул дверь и сразу увидел, что Лев Борисыч уже идет ко мне и машет издалека рукой: не ходи, мол, сам, сам буду сейчас. - На улице, на улице поговорим, - сказал он негромко; у него есть привычка каждую фразу повторять по два раза, словно проверяя ее вес: не слишком легка ли, не слишком ли дешево он ее отдал. Мы вышли и несколько секунд двигались молча, отходя от дверей клуба, от людей, куривших у входа. Я косился на живот Льва Борисыча: “Не мерзнет ведь… - думал, -…в одной рубашке…” - Я могу надеяться на конфиденциальность, Захар?.. На конфиденциальность нашего разговора? - Безусловно, - произнес я, постаравшись сказать это очень серьезно, и даже проникновенно. - Хорошо, хорошо… Мы же работаем вместе, я вижу, как вы работаете. Меня устраивает ваша работа, устраивает. Есть какие-то мелочи… мелочи… Но в сущности все устраивает… - Лев Борисыч говорил все это быстро, глядя в сторону, в кусты, на асфальт так внимательно, словно хотел найти оброненную кем-то монету. - И мы хотим расширяться… Пришло время, есть возможности. Красный фонарь, понимаете? У нас здесь будет красный фонарь. Я хотел бы, чтобы вы возглавили охрану заведения. Ну, понимаете, бывают всевозможные… эксцессы… эксцессы. Да? Здесь он впервые взглянул на меня, кратко и внимательно. - Я согласен, - ответил я просто. Меня это почему-то развеселило. Охранник бардака, об этом ли мечтала моя мама… Замечательная работа. Замечательная - с двумя “ч”. - Хорошо, хорошо, - сразу перебил меня Лев Борисыч. - Нам, наверное, нужно будет расширить штат. Я просто не хотел бы, чтобы вы уходили из бара, - вы опытный. Мы возьмем человека… У вас нет на примете? На примете нет человека? Мы возьмем. Одного. Подумайте. И Лев Борисыч ушел. Я закурил, - не идти же мне за ним, след в след. Повозил ботинком воду в луже. Мне посигналили, я оглянулся: из-за поворота, включив ближний свет, медленно вывернул джип, очень мощный, с московскими номерами. Водитель, брезгливо глядя на меня из-за стекла, сделал резкий жест: одновременно поднял вверх ладонями руки. “Чего стоишь, тормоз!” - означает этот жест. Джип в это время катился на нейтральной скорости, но я не уходил. Надо было сделать слишком быстрое движение, чтобы дать проезд: мне не пристало двигаться поспешно, я не официант. Водитель вдарил по тормозам, когда джип уже почти наехал на меня - все это, впрочем, продолжалось не более двух секунд. Я сделал два шага в сторону с дороги, ступив в грязь на обочине. Джип проехал мимо. Водитель на меня не смотрел. Из джипа, увидел я, двигаясь вслед, вышли двое мужчин - один совсем невысокий, но очень подвижный, потирающий руки, беспрестанно поворачивающий в разные стороны маленькую голову на крепкой шее. И даже по затылку, казалось, видно, что он часто, много улыбается. “Машин сегодня много как”, - заметил я, подходя к клубу. Молоток любопытно смотрел на меня. - Ну, чего? - спросил он веселым шепотом. - Блядский притон собираются здесь открывать, - ответил я, сразу наплевав на свои обещания Льву Борисычу. - И что? - не понял Молоток. - Хотят не только, чтоб девочки работали, но и мальчики. Они сейчас пользуются спросом. По поводу тебя спрашивал. Напрямую постеснялся к тебе обратиться. Ты как? Не хочешь подработать? - Да пошел ты! - Молоток захохотал, и я тоже засмеялся. - Охрана им нужна, - сказал я серьезно, но не согнав еще улыбку с лица. - А чего нет? - весело отозвался Молоток. - А какая разница! Зарплату прибавят нам? - Прибавят, - уверенно ответил я и сразу вспомнил, что про зарплату Лев Борисыч ничего не сказал, даже не намекнул. - Где у вас тут штык? - спросил новый посетитель, немного поддатый, с усиками, улыбчивый, но с неприятной придурью во взгляде. Лет, наверное, сорока. - Какой штык? - спросил Молоток. - Ну, билетик наткнуть, - криво улыбаясь, ответил мужик. Молоток неприязненно взял у него билетик, скомкал и бросил в мусорное ведро. Мужик застыл с улыбкой на небритом лице. - Заходи, заходи, что стоишь, - приветливо отозвался Молоток. “Молодец, Семка”, - подумал я весело, но по выражению, с каким мужик зашел в клуб, понял, что на этом все не закончится: он еще вернется, придумав ответ для нас. Я покурил два раза, перекинулся парой шуток с Молотком, вместе мы оценили сегодняшних стриптизерш - их привезли на машине, они прошли мимо нас быстро - всегда проходят быстро, никогда не здороваются, неприветливые. Большая сумка у каждой на плече. Все время думаю, что там у них в сумках, если они на сцене появляются в распашонке и юбчонке, которые мне в карман поместятся. Ну, туфельки еще - и все… Стриптезерши были безгрудые и вблизи вовсе не красивые - причем тем самым, редким типом некрасоты, о которой женщины догадываются сами. Такие лица часто бывают у провинциальных проституток.