— Так что же с прощением? — спросил Баклавский. — Кит прощен, но лишен права голоса? И скажите, дон Марчелло, вы всерьез верите, что, покурив сушеные бобы, можно услышать их? Что бобы чем-то принципиально отличаются от кокаина или опиума?
— Насколько я знаю, — сказал священник, — хотя меня вряд ли можно причислить к специалистам в подобных вопросах, еще никому не пришло в голову бороться с дурманом во всех его проявлениях. Табак, опий, морфий, кокаин, алкоголь — все пагубные субстанции отравляют тело человека и калечат душу. Но только синим бобам уделено столь пристальное внимание власти. Значит, отличие есть? У кого бы спросить?
— У Канцлера, — пожал плечами Баклавский.
— И вы сказали: «услышать их». Правильно — «услышать его»! Его! Что бы ни говорили великие мореплаватели и премудрые астрономы, а в высшем, метафизическом смысле мир стоит на спине у Кита. Единого Кита с миллионом сущностей. И если все твари океана устремляются в одну точку, то где-то в другом месте проседает суша. Вы же слышали, сын мой, о мифических островах, опустившихся в морскую пучину? Атлантида, Мадейра, Эль Бермудо — о них осталась только память. А в этот раз — очередь Кето. Ни одному кораблю не выплыть из гигантской воронки, ни одному человеку не уйти от Страшного Суда.
— Дон Марчелло, — поморщился Баклавский, — мотивация сковородки годится лишь для торговцев и докеров. В подпорке нуждается слабое дерево, а дуб с бурей справится сам. Когда в человеке ослабевает внутренняя сила, он ищет помощи на стороне.
Священник развел руками.
— Иногда дуб вырывает с корнем… Меня удивляет, Ежи, что при всей ереси, которую вы проповедуете с умным видом, я никак не могу назвать вас безбожником. Вы упорствуете, пытаетесь отделить себя от окружающего мира, выстроить свои законы. А в моем приходе есть люди гораздо более образованные и тонкие, не чета вам или мне. Не одними модистками и клерками сегодня живет церковь. Вот ваш помощник не пренебрегает долгом перед Господом…
— Савиш? — не поверил Баклавский. — Мой дражайший Савиш, щеголь и сердцеед, игрок и театрал, не проспавшись после субботнего варьете, предстает пред вами во всем смирении? Чудны дела твои, Господи!
— Не поминайте имя Его всуе, — поджал губы дон Марчелло.
— Савиша? — уточнил развеселившийся Баклавский.
— Инспектор!
Священник даже хлопнул ладонью по столешнице.
— Вы юродствуете, потому что пытаетесь защититься, вот что я вам скажу.
— Защититься, святой отец? От чего же?
— От одиночества, сын мой. Гнетущего, постоянного, грызущего вас изнутри, подвигающего на бессмысленные поступки, дурные мысли и тщетные поиски выхода. Пока свет небесный не коснется вашей обманутой души, вам никуда…
— Дон Марчелло, — перебил его Баклавский, — мы же только что так интересно беседовали о Савише! Скажите же мне, он и на исповедь ходит? И причащается? Нет, мне просто интересно! А то живешь рядом с человеком, работаешь, и год за годом прочь, а ведь ближе не становишься ни на йоту, понимаете? Вы видите одно, я — другое, кто-то — третье, и вот если бы все точки зрения объединить, сложить в мозаику, то, может, тогда и стал бы придуманный образ походить на самого этого человека. А так…
— Приходите ко мне на службу, Баклавский, — примирительно сказал священник. — Я не хочу уговаривать вас. Современный мир и так переполнен пропагандой и рекламой. Даже страшно подумать, что нас ждет через двадцать-тридцать лет. Я просто зову. Дружески. Я вижу, вы созрели. Осталось только переступить порог — внутри себя.
Баклавский отрицательно покачал головой.
— Может быть, позже, святой отец. Не торопите меня.
Положил банкноту уголком под тарелку, встал.
— А скажите, дон Марчелло… Вот, к примеру, Савиш… Он хороший прихожанин? — поинтересовался Баклавский, уже надевая шинель.
Священник поднял на него взгляд, полный странных противоречивых эмоций, будто его попросили нарушить тайну исповеди. Что-то угадать по выражению лица святого отца не представлялось возможным — так можно нюхать смеси сиамских приправ, пытаясь по ниточкам отдельных запахов восстановить изначальный букет.
— Он старается, — сказал дон Марчелло. — Доброго дня!
Баклавский вышел из жаркой харчевни и, жмурясь, подставил лицо ледяным ласкам ветра. Чанг едва заметно качнул подбородком в сторону книжной лавки на другой стороне улицы. Баклавский посмотрел туда, куда указывал помощник. Спиной к ним над развалом грошовых изданий склонился щуплый сиамец в неприметном сером пальто.
Беседа со священником отвлекла от насущных мыслей, что-то разбередила в душе. Баклавский сказал Чангу, что пройдется пешком до конца бульваров и куда точно подогнать машину, а сам повернул к Круадору. Май, видя, что шеф не расположен к беседе, отстал на несколько шагов.
Улица художников брала начало от Бульваров и ленивыми изгибами текла по краю Горелой Слободы, обрываясь на подходах к Мертвому порту. С раннего утра рисовальщики спешили занять свободный простенок, чтобы явить миру свои холсты. Здесь не водилось гениев и мастеров, выпестованных в Художественной Академии. Круадор осаждали самоучки в поисках мимолетной уличной славы.
Среди плоских портретов и несуразных пейзажей Баклавский краем глаза углядел что-то необычное. Совершенно безумный горбатый человек со щеточками кистей разного калибра, вживленных под ногти правой руки, по-клоунски скакал перед целым каскадом миниатюр, только что не хватая прохожих за руки.
Его картинки казались похожими, как близнецы, — на каждой разноцветные кубы разных размеров пересекались, толкались, перетекали друг в друга без видимого смысла. Художник не озаботился даже тем, чтобы подобрать своим творениям пристойные рамки — неровно обрезанные куски картона размером с почтовую открытку смотрелись дико среди позолоченного резного великолепия Круадора.
— Как называется эта? — наугад спросил Баклавский, пытаясь поймать какую-то закономерность в серебристо-синей шахматной мешанине.
— Это — «Зима над океаном», — обрадовался вопросу художник. — Я больше всего люблю маринистику. Глаз смотрит, а душа отдыхает. Сначала у меня, пока рисую, а потом у вас — каждый раз, как соизволите задержать взгляд.
— И как тут разобрать, где океан, где что?
Художник пожал плечами:
— Я так вижу.
— И как, покупают? — Баклавскому показалось неудобным уйти сразу.
— За бесценок, — рассмеялся горбун. — Студенты в основном. Для подарков, когда с деньгами туговато.
— И сколько такая «Зима» стоит? Накануне зимы?
— Семнадцать монет, — прищурился художник, оценивая состоятельность Баклавского. — Но отдам за пятнадцать… Хотел сказать, за тринадцать.
Горбун совсем поник, понимая, что вряд ли случайный буржуа раскошелится на его мазню.
— И еще, — добавил он, — возьмите лучше другую.
Привстав на цыпочки, из верхнего ряда картинок выцепил уверенным движением одну, видимо на самом деле отличая ее от прочих.
— Тринадцать — плохое число, — сказал он, — лучше четырнадцать. Называется «Киты уплывают». Подписать?
Баклавский и сам не заметил, как превратился в покупателя. Отдал десятку и пятерку, отрицательно покачал головой на попытку художника порыться в карманах в поисках сдачи. Тот в меру учтиво приложил руку к груди.
— Обязательно подписать, — необидно рассмеялся Баклавский. — Станете знаменитым — продам ее с аукциона, обеспечу себе спокойную старость.
Горбун, ткнув кисточкой указательного пальца в лежащую на стульчике палитру, черканул размашисто на обороте.
— Положено бы в углу, на самой картине, да они у меня очень маленькие.
— А что ж без фамилии? — спросил Баклавский, расшифровав замысловатую загогулину.
— А меня всегда зовут просто по имени, — ответил художник. — Пабло — и все. До фамилии еще дорасти надо.
Картонку он аккуратно обернул газетной бумагой, и черно-синие кубики, закрученные в белые буруны, скрылись под суетливым шрифтом «Бульварных новостей». Над уплывающими китами теперь рекламировали зубной порошок, объявляли о суде над неким Айртоном Сезвиком, предлагали деньги за информацию о Диком Ирландце. Будто китов и не было.
— Таких китов можно было сторговать за пятерку, — заметил Май, когда они сели в мобиль.
6. Мертвый порт
Нет ничего неприятнее, чем выпускать из рук верную добычу. За сорок минут тщетного ожидания Баклавский несколько раз пытался уснуть, оккупировав удобное савишевское кресло. Но спасительная дрема не пришла. Ответ из Дворца — тоже. И старик-инженер подвел.
Ровно в четыре часа пополудни Баклавский подошел к телефонному аппарату и соединился с головной конторой службы. Сухо приказал старшему патрульному снять охрану с площадки досмотра и обеспечить погрузку задержанных ранее контейнеров торгового дома «Любек и сыновья». Да, на их судно. Нет, не препятствовать. Да, в графе «результат досмотра» проставить «отсутствие разрешения на снятие пломб».
Ровно в четыре часа пополудни Баклавский подошел к телефонному аппарату и соединился с головной конторой службы. Сухо приказал старшему патрульному снять охрану с площадки досмотра и обеспечить погрузку задержанных ранее контейнеров торгового дома «Любек и сыновья». Да, на их судно. Нет, не препятствовать. Да, в графе «результат досмотра» проставить «отсутствие разрешения на снятие пломб».
Выпил чаю.
Переоделся из смокинга в форму.
Сверил с Савишем отчеты за неделю.
Зачем-то вышел на пустую площадку досмотра.
Здесь, в Мертвом порту, все выглядело иначе. Ни одного крупного судна не швартовалось у покосившихся причалов, не мельтешили сиамские джонки, полдюжины китобойных баркасов вразнобой покачивали мачтами на легкой зыби, которую тем не менее не мог погасить слишком короткий волнолом вдали, у маяка Тенестра.
Из-за облаков чуть правее Монте-Боки проглядывало уставшее октябрьское солнце, высвечивая на берегу то одно, то другое здание. Белые и красные буи фарватера двумя редкими змейками утягивали взгляд в открытый океан. Вправо по берегу горбились унылые серые сараи складов, с прорехами в крышах, сорванными с петель воротами, проломленными пандусами. В разговорах никто не звал это место Стаббовыми пристанями, ведь адмирал Стабб уже давно мертв — как и созданный им порт.
Еще дальше, за брошенными складами, к воде подступала паутина сетей. Нехороших сетей, особых. Современная наука не признавала очевидный факт их существования. Прогресс, оседлавший пар, подружившийся с металлом, углем и нефтью, пасовал перед вереницей узелков, выходящих из-под пальцев слепых девушек. Необъяснимые, а значит, неподконтрольные силы заставляли китов отворачивать от сетей плетельщиц, так волк не рискнет пересечь линию флажков. Только кит — не волк…
А Кетополис делал вид, что не существует самого этого заколдованного места — Плетельни. И многие, в том числе Баклавский, старались забыть о городе в городе, огромном квартале, огороженном сетями на берегу старой бухты. Вход куда без приглашения невозможен.
Стало зябко. Баклавский все всматривался вдаль, где бесконечные сети подрагивали на тонких белых шестах. Хотя он искал встречи с Белой Хильдой, еще вчера не приходило в голову, что придется зайти в этот лабиринт. Время шло к шести, и до прогулки в Плетельню оставалось всего ничего.
— Ежи, — Савиш неслышно подошел сзади. — Там «пневма», из порта перекинули. На твое имя. Да не переживай ты из-за этих контейнеров, в самом деле!
Баклавский еще раз обежал взглядом бухту. Маяк подмигнул ему хищным красным глазом. Любековский сухогруз уже больше часа как миновал старую бухту и ушел на север. Увозя в трюмах так и не опознанные «ВиПи» и «ЭсЭф», о которых, спасибо Одноногому, начальник Досмотровой службы Кетополиса даже знать не имел права.
Чанг, зная привычки шефа, снова заварил крепкий чай и поставил серебряный поднос на стол в кабинете Савиша.
Капсула «лично в руки» была не простая, а с черно-желтой каемкой и наполовину стершейся каракатицей на боку. Уголовная полиция.
Баклавский свернул крышку и выудил пальцем свернутый трубочкой листок. Развернул, прочел. Еще и еще раз.
Текст отличался знакомой лаконичностью:
«Лучше ты ко мне, чем я за тобой.
Мейер.
P.S. Ежи, старина, во что ты вляпался?!»
Ниже был приписан номер телефона.
Баклавский придвинул аппарат. Савиш куда-то вышел. На том конце ответили сразу, жизнерадостно и слегка запанибратски:
— Уголовная!
— Следователя Мейера, пожалуйста!
— Он на выезде. С помощником соединить?
Баклавский не рассчитывал, что Мейера может не оказаться на месте. Старый, но не забытый друг, четверть века назад протиравший штаны за соседней партой в Механическом колледже, пытался предупредить о неприятностях.
— С помощником соединить?…
И уже подозрительнее:
— Кто его спрашивает?…
А во что — вляпался? Баклавский, чувствуя, как резко заколотилось сердце, бросил трубку на рычаг. Во что я мог вляпаться? Вся моя работа — одно сплошное балансирование на шатком помосте. Но «вляпался» — это не обычные обвинения в содействии сиамским контрабандистам. План по конфискату всегда выполняется вдвое, в обеих бухтах покой и порядок — не то. Кто-то видел в порту Зоркого? Плохо, но не смертельно. Мне не за что трястись, но откуда же это мерзкое предчувствие?
Еще одна капсула вылетела в лоток приемника, и колокольчик заставил Баклавского подпрыгнуть. Протянул руку, повернул цилиндр торцом к себе. Это письмо тоже адресовалось не Савишу, а ему. Обратный адрес пятизначный — значит, от частного лица — и смутно знакомый…
Кит побери, наконец сообразил Баклавский, от моего домашнего номера отличие только в последней цифре!
«Уважаемый сосед!»
Крупные безупречные буквы — как морские пехотинцы на параде, одна к одной, — выдавали руку чертежника со стажем.
«Уж не обессудьте, что провозился с Вашей просьбой дольше, чем предполагал. Задали старику задачку, ничего не скажешь, прямо-таки головоломного свойства.
Тем большее удовлетворение я получил, когда искомые ответы были найдены, пусть и совершенно не там, где Вы предлагали искать. Надеюсь, что вернете Вашему покорному слуге чок-дэ, скрасив его одиночество неспешной беседой у камина под хороший херес или бренди, на Ваше усмотрение. Камин уже есть, дело за правильным напитком».
Вот старая перечница, развеселился Баклавский.
«Итак, перейду к делу:
VP-4705. Пневматический клапанный блок распределения давления. Сменная часть агрегатов для горнопроходческой техники.
VP-4711…»
Баклавский вчитывался в каждую строчку, выложив на стол рядом с письмом блокнот, чтобы сверяться со списком. Похоже, здорово рвануло в Ганайских копях — пневматика, механика, гидравлика — узлы всех типов шли на замену разрушенным. «Для горнопроходческой техники».
Поэтому когда Баклавский добрался до последних пяти записей, то сначала долго раздумывал, для чего может применяться «SF-7520. Блок протяжки формирующей ленты для подачи цилиндрических объектов диаметром не более 1,5 см» при добыче угля. И потом уже прочел строчку до конца.
«Компонент оснастки боевого шагающего автоматона».
— Савиш!!! — заорал Баклавский и опрокинул стакан с чаем на зеленое сукно.
Солнце уже клонилось в объятия океана, почти уперевшись в черную колонну маяка Тенестра. Патрульные один за другим спрыгивали с пирса на громыхающий борт «Стража» — единственного судна Досмотровой службы, предназначенного для открытой воды. В котлах глухо рокотала вода, над спаренными трубами дрожал почти прозрачный дым.
— Точно обойдешься без Мая?
Савиш кивнул:
— У «Стража» свой капитан и штурман. Маю скучно будет. Нагоним мерзавцев часа через два. Через три — максимум. Два предупредительных, третий на поражение. Развернем как миленьких.
Баклавский придержал его за локоть.
— Все разговоры в команде — пресекай. Здесь какая-то история… гнилая и опасная. Побереги ребят, пусть просто делают свое дело. Приведи сухогруз назад, сразу под разгрузку. Я от Хильды наверняка успею добраться в Новый порт, но, если что, сбивай пломбы и вскрывай все. Под мою ответственность. Все бумаги будут подписаны. Задача ясна?
Савиш с серьезным видом козырнул:
— Не сомневайся, Ежи, прищучим. И пусть нам потом хоть погоны рвут!
Перепрыгнул на палубу «Стража». Еще раз насупленно и преданно взглянул на Баклавского. Забурлили винты, зазор между бортом судна и пирсом стал расти, открывая неспокойную воду, машина, судя по звуку, встала на ход, и «Страж», чуть зарываясь в резкую встречную волну, двинулся к выходу из бухты.
На причале остались Баклавский, Чанг, Май и двое патрульных из здешней конторы. Между пирсами альбатросы затеяли драку из-за всплывшей кверху брюхом кефали. Солнце раскололось о маяк пополам.
Откуда же тревога, подумал Баклавский. Ну, не боишься же ты слепую Хильду? Не время для детских страхов — сейчас, когда закрутилось сразу столько важных дел. Вопросы надо закрывать по одному. Сначала — Плетельня. Потом — Любеки. Потом…
— Господин инспектор, — еще один патрульный торопливо сбегал по ступеням, — звонят из головного: вам «пневму» еще сюда перебрасывать, или вы уже уезжаете?
— Пусть шлют, — сказал Баклавский. — Прочту, когда вернусь. Чанг, мобиль?
— В готовности, шеф.
— Тогда не будем тянуть.
7. Плетельня
— Давайте я с вами! — еще раз настойчиво предложил Чанг. — Не то место, куда можно идти в одиночку.
Мобиль остановился на замусоренной пустынной улице Ножницы, зажатый как в тисках между брандмауэром доходного дома и стеной склада жиров и масел. За спиной тикал податчик, скидывая в топку угольные брикеты. Дрожи от работающего двигателя почти не чувствовалось — сиамец отладил машину собственноручно. Впереди дорога расходилась двумя кривыми рукавами. Правый уходил вверх и втыкался в одну из оживленных улиц Слободы. Баклавскому был нужен левый.