— Не совсем, — Пожарский недоверчиво прищурился. — А ну-ка поясни.
— Да как же?.. Ведь вот это все… — Зеленый Шприц обвел рукой гигантскую сферу, внутри которой мы находились, хотя, надо полагать, он имел в виду не только ее, но и весь полигон. — Это все будет целиком и полностью принадлежать нам! Нам и только нам! От вас нужно лишь немного: защитить меня от «G. O. D. S.», пока я не взял управление Исгором на себя. А потом мы или выгоним «гарантов» с полигона, или переманим их на нашу сторону — как знать, возможно, они нам еще пригодятся. Им ведь, так же как Трояну, абсолютно без разницы, кому служить! Для них главное, чтобы проект функционировал, а уж у меня-то он заработает, как швейцарские часы, даю гарантию!
— О боже! — воскликнула Арабеска. — Да наш доктор вконец сбрендил!
— А что ты намерен делать с Умником? — спросил я, глянув на Давида Эдуардовича и обнаружив, что тот внимает Свистунову уже без удивления и без испуга, а с многозначительной ухмылкой на лице.
— То же самое, что он планирует сделать с нами — ликвидировать его как первоочередную угрозу! — ответил Тиберий, успев, оказывается, обдумать и эту деталь своего грандиозного замысла. — Неужто вы всерьез верите, будто Талерман позволит нам уйти? Не знаю, что у него на уме, но будьте уверены: живыми он нас ни за что не отпустит! Да и какой нам смысл покидать сокровищницу с пустыми руками, когда мы способны обосноваться в ней и распоряжаться ее содержимым прямо отсюда? Откройте глаза! Какие вообще раздумья могут быть, когда стоишь перед выбором: или жизнь, богатство и власть, или позорное бегство и смерть?
— Браво, мой дорогой доктор! — подал наконец голос приговоренный Тиберием к смерти Умник. И подчеркнуто медленно, дабы не нервировать Пожарского, трижды хлопнул в ладоши. — Браво, господин Свистунов! Превосходно сказано, черт бы вас побрал! Наконец-то вы родили на свет воистину гениальную мысль! Знаете, а я уже начал было в вас разочаровываться. Но нет, вы все-таки не вытерпели и продемонстрировали мне свою жадную, завистливую сущность! С чем я вас и поздравляю, поскольку вы не поколебали, а лишь укрепили мою веру в прагматичную людскую натуру! Честное слово, нет ничего приятнее узнать, что я не одинок и в науке помимо меня встречаются другие бессердечные сволочи!.. И кто вообще такие эти «боги»… или «гаранты»… или как их там? Сюда что, помимо вас пробрались еще какие-то непрошеные гости?
— Помолчи! — велел заложнику Семен, после чего вновь обратился к Зеленому Шприцу. — Послушай, доктор, да ты хоть осознаешь, в кого мы превратимся, когда захватим власть над Исгором? Не говоря о том, какую дьявольскую репутацию и каких могущественных врагов мы себе при этом наживем?
— Репутация и враги — ничто в сравнении с тем, какие перспективы сулит нам этот проект! — отмахнулся от упреков Свистунов. — Здесь Талерман абсолютно прав: за Исгором и «Кладезем» — огромное будущее. И кто владеет их секретами, тот в итоге добьется в жизни таких высот, о каких прежде даже не мечтал. Вот почему, господин Мерлин, ваша поддержка мне просто жизненно необходима. Ведь кто еще кроме вас — гения мнемотехники, — сумеет проникнуть в память Умника и извлечь оттуда для меня всю недостающую информацию об Исгоре?
— А вот эта ваша идея мне уже категорически не нравится! — Давид Эдуардович осуждающе поцокал языком и покачал головой. — Я протестую! Так неспортивно! Вникать в чужие идеи собственным умом и усовершенствовать их — еще куда ни шло. Но чтобы взять и скачать мои открытия у меня из головы одним файлом, словно экзаменационные конспекты!.. Фу, как отвратительно! И вам не совестно?
— А что насчет моего излечения? — перебив Талермана, напомнил я Тиберию о своем существовании. — Оно, надеюсь, в твоих эпохальных планах еще значится или уже снято с повестки дня?
— Да-да, разумеется, о вас я тоже не забыл! Разве можно? — поспешил успокоить меня доктор. Хотя по мне, так это его, разволновавшегося не на шутку, нужно было поить успокоительным. — Вами мы займемся в самую первую очередь! Сразу, как только восстановим здесь порядок и господин Пожарский выведает у Талермана рецепт излечения вашей болезни. Вы же сами только что слышали: Умнику известен способ, как вам помочь. А значит, дело остается за малым: добиться вашего единодушного согласия с моим конструктивным предложением…
— Ну ладно, доктор, угомонитесь! Пофантазировали, и довольно! — вновь встрял в наш разговор заложник. — Отдаю вам должное: вы — настоящий адепт науки, готовый, как и я, свернуть горы на пути к заветной цели! Ваш поступок отважен, и жертва, какую вы вознамерились бросить на алтарь, достойна восхищения. Однако кто вам сказал, что я с этим смирюсь и стану вашим агнцем, обреченным на заклание? И почему вы так уверены, что я не предугадал этот ваш отчаянный выпад? Разумеется, предугадал. Плевая оказалась задачка — представить, как бы я поступил сейчас на вашем месте. Не знаю, заметили вы или нет, но между мной и вами на самом деле много общего…
Непривычно ужесточившийся тон Умника давал понять: он всерьез обеспокоен тем, что мы расторгнем перемирие и осмелимся на авантюру, на которую подбивал нас Зеленый Шприц. И поскольку творца Исгора вдруг обуял страх и он пустился блефовать, убеждая нас, что у него по-прежнему все под контролем, стало быть, докторский план имел реальные шансы на успех…
…И как же я жестоко ошибся, когда подумал, будто Талерман испугался и блефует! Кто бы сомневался, что он и это неплохо умел. Для Умника, способного сохранять невозмутимую мину при незавидной игре, пустить нам пыль в глаза было бы несложно. Однако все, о чем он сейчас толковал, являлось чистейшей правдой. Что, с одной стороны, делало ему честь, но, с другой — эта была не та правда, которая могла бы нас обрадовать.
— …Так много между нами общего! — подчеркнул Давид Эдуардович, глядя в пламенные очи готового к великим свершениям Тиберия, и обреченно вздохнул: — Кто знает, возможно, будь вы не столь амбициозны, мы бы с вами даже сработались… Но, увы, дорогой доктор, в моем проекте нет места двум злобным гениям. А посему простите великодушно, но я вынужден помешать вашим наполеоновским планам. Прощайте!
Свистунов открыл было рот, дабы сказать что-то в ответ. Но не успел он вымолвить ни звука, как по генератору позади него пробежал световой сполох. Он мгновенно преобразовался на обращенной к нам, боковой поверхности сферы в яркое пятно, а спустя еще миг оттуда вырвался ослепительный белый луч толщиной в руку.
Будь это лазер, он вмиг испепелил бы перед собой всех и вся и, ударив в стену стенда, начал бы прожигать себе путь в земные недра. Импульс же «Кладезя» оказался строго ограниченным, избирательным и чертовски метким. Луч угодил аккурат в спину Тиберию, но дальше не прошел, хотя мог бы нанизать на себя заодно и Умника, и удерживающего его Пожарского. Но последние двое продолжали стоять как ни в чем не бывало. А вот Зеленому Шприцу не повезло по полной программе. Так не повезло, как могло не повезти только сожженному заживо человеку.
Все случилось настолько быстро, что, когда желающий что-то сказать Свистунов разжал губы, он был еще жив, а когда его рот открылся, перед нами находился лишь столб пепла в виде человеческой фигуры. Да и тот в следующий миг рассыпался, превратившись в бесформенную серую кучу. Плоть пораженного лучом доктора невероятным образом миновала стадии горения и обугливания, поэтому мы не ощутили неизбежный при такой гибели горелый смрад. Да что там говорить — мы даже испугаться толком не успели, хотя было совершенно очевидно: постигшая Тиберия смерть могла с тем же успехом обрушиться на каждого из нас. Или, что еще вероятнее, испепелить разом всю нашу шайку, учитывая молниеносность и меткость карающей машины Умника.
Каким образом он отдавал ей приказы, мы понятия не имели. Впрочем, даже не будучи мнемотехником, он все равно мог управлять «Кладезем» силой своей мысли, если на том был установлен приемник телепатических волн. И стоило лишь Давиду Эдуардовичу пожелать, чтобы его оружие выстрелило не одним лучом, а сразу пятью, он освободил бы «Альтитуду» от врагов с легкостью, недоступной всей его охране и Гордиям, вместе взятым. Собственно говоря, зачем вообще Умник заключал с нами перемирие и, навешав нам на уши лапши, заманивал в этот зал-ловушку?
Но удивительное дело: «Кладезь» не стреляет! И Талерман по-прежнему находится в руках Семена, который после такой его выходки наверняка свернет заложнику шею. Я вижу, как взгляд Семена стекленеет, а лицо искажается гримасой ярости — верный признак того, что Умнику несдобровать. Когда сам сталкерский полубог Мерлин вдруг начинает гневаться, милосердия от него не жди. И Талерман это прекрасно осознает. Вон, гляньте, как он испуганно зажмурился и весь сжался. Чует, стервец, свою погибель, от какой его отделяют считаные мгновения. Которых тем не менее с лихвой хватит на то, чтобы приказать «Кладезю» обратить нас в прах.
Но «Кладезь», черт побери, не стреляет!..
Хотя нет, ошибочка: стреляет. Только не лучами, а… Чуть не сказал «газом». Его атака походила на газовую лишь в самом ее начале, когда от генератора в нашу сторону метнулось белесое облако. Оно смахивало не то на газ, не то на дым, и лишь за мгновение до того, как он нас накрыл, я понял, что это в действительности такое.
Мириады тончайших полупрозрачных нитей! Подобных тем, какие составляли каркас Давидова генератора, только многократно тоньше. Но не тоньше аномальных волокон, которые пронизывали меня от кончиков волос до мозолей на пятках. Впрочем, отличаясь по величине и разветвленности, все эти нити имели единую природу и исходили из одинаковых источников: семи энергетических сгустков, по виду и свойствам ничем не отличимых от алмазов. Разве что те из них, которые были вплавлены мне в тело, обладали гораздо скромными размерами, нежели глыбы, какие формировали сердечник «Кладезя»; карманная зажигалка и двухкамерный холодильник — так образно и кратко я мог бы сравнить их масштаб.
Молниеносно разрастающееся облако нитей летело к нам. Я инстинктивно зажмурился и отвернулся, ибо не желал, чтобы эта жуткая паутина забилась мне в глаза и ноздри. Что мы должны были ощутить при резком контакте с ней — просто толчок, толчок с многочисленными уколами или же растерзание на мелкие брызги? Придется вот-вот испытать это на собственной шкуре. Мы уже не могли ни избежать этой атаки, ни противостоять ей. Нам оставалось лишь стоять и ждать, чем она завершится…
Я простоял с закрытыми глазами, наверное, секунд десять или пятнадцать. И лишь потом осмелился приоткрыть их, дабы выяснить, почему со мной ничего не происходит. Слабо верилось, что волоконное облако вдруг остановилось на подлете или что оно обволокло нас, не причинив нам вреда. Если Талерман планировал нас убить, мы должны были уже умереть. Если всего лишь обездвижить — мы чувствовали бы боль или как минимум дискомфорт. Не знаю, что с остальными товарищами — их голоса до меня почему-то не долетали, — но мне не было ни больно, ни тесно, ни вообще сколько-нибудь противно и неудобно.
Я мог шевелить руками и ногами и мыслил вполне связно. Перед глазами у меня маячила душераздирающая картина рассыпающегося в прах доктора Свистунова. Я, кажется, только сейчас в полной мере осознал, что он погиб. Осознал и ужаснулся нашей невосполнимой утрате. Я еще не осознавал, что, возможно, погиб не только Свистунов, но и прочие мои спутники. Эта вполне вероятная ситуация не пришла мне в голову лишь потому, что сам я продолжал чувствовать себя живым и здоровым. И их единодушное молчание не вызывало пока во мне никаких подозрений.
Сквозь щелочки в полуприкрытых веках я не смог рассмотреть ничего, кроме сплошной белесой мути. Я распахнул глаза полностью, но видимость от этого не улучшилась. Опутавшая меня мгла была такой плотной, что сколько я ни вглядывался, так и не различил отдельные нити, которые ее составляли. Я решил окликнуть остальных и знал, что это у меня получится — покашляв, я без труда расслышал издаваемые моей глоткой звуки. Но не успел я подать голос, как у меня в голове пронеслась шальная мысль. Короткая, яркая и на первый взгляд совершенно безобидная. Ничего не значащее, отчасти даже дурацкое наблюдение, которое мы делаем чуть ли не на каждом шагу и практически сразу забываем.
Однако именно этой глупой и несвоевременной мыслишке было суждено вывернуть мой привычный мир наизнанку. Примерно так, как это сделал шесть лет назад Троян, сбивший мой вертолет, когда я — военный пилот — выполнял свое первое и, как оказалось, последнее боевое задание в Пятизонье…
Набирая в легкие воздух, дабы позвать друзей, я на миг подумал: а не вышвырнуло ли меня, случайно, из подземелий «Альтитуды» в заоблачные выси? Прямо как тогда, когда мне вдруг удалось перенестись из Новосибирска в небо над Мадейрой? Вот и сейчас, таращась в беспросветную муть, я ощутил острый ностальгический укол и желание снова пережить то приятное приключение, которое началось точно так же — с полета в затянутом облаками поднебесье…
— Плохая мысль, Мангуст! — прозвучал у меня в ушах отчетливый голос Талермана. — Очень плохая!..
И тут же мне в лицо ударил свирепый порыв ледяного ветра. Воздух, который я в эти мгновения вдыхал, будто взбесился. Он ворвался мне в легкие так, что те, казалось, едва не лопнули от его напора. Белая пелена тоже внезапно утратила однородность и понеслась мне навстречу нескончаемой чередой бесформенных пятен.
От холода и неожиданности у меня перехватило дыхание, и потому вместо крика я захлебнулся надрывным кашлем. Я бы мог сказать, что ветер сбивал с ног, но это было бы неверно. Когда он налетел на меня, я уже не стоял на ногах, а судя по ощущениям стремительно откуда-то падал.
— Только без паники! — вновь зазвенел у меня в ушах голос Умника. Стальной, командный голос, который совершенно не вязался со сложившимся у меня образом интеллигентного хозяина Исгора. — Слушай меня внимательно, не отвлекайся! Слушай и делай все в точности так, как я говорю. Ты меня понял?
— Д-да! — стуча зубами и от страха, и от холода, отозвался я. — Д-да, п-понял!
— Отлично! — отозвался Талерман. Где тот находился, неизвестно, но он точно не падал на пару со мной черт-те знает откуда. — Теперь сосредоточься и вспоминай! Москва-Сити! «Сломанная Клешня»! Башня, которая уцелела!
— И ч-что?! — переспросил я, пытаясь неимоверным усилием воли воскресить в памяти упомянутый Умником район Москвы.
— Москва-Сити! «Сломанная Клешня»! Уцелевшая башня! — повторил Давид Эдуардович, чеканя каждое слово. — Ты стоишь у нее на крыше!
— К-какая к-крыша?! — не врубился я, хотя образ упомянутого моим инструктором небоскреба пусть с трудом, но припомнил. — Г-где к-крыша?!.. Вот черт!!!
Нет, конечно, никакого черта рядом со мной не появилось, хотя, полагаю, он испугал бы меня сейчас куда меньше. Я помянул его от избытка чувств, когда окружающая меня мгла внезапно рассеялась и мне открылся вид огромного разрушенного города. На который я взирал — етит твою мать! — с высоты птичьего полета! И не только взирал, но вдобавок падал прямо на этот мегаполис, отчего расстояние между нами неотвратимо сокращалось.
Определить, что это за город — Москва? Питер? Новосибирск? — я не мог, поскольку мне было сейчас не до таких подробностей. Я задыхался от страха и мерз на лету так, что на землю мне, похоже, предстояло грохнуться уже куском льда. Паника спутала мои мысли, которые, утратив от холода гибкость, бестолково метались в голове и вели себя подобно барахтающемуся в проруби человеку. Едва с моих глаз спала белая пелена и я узрел, куда меня занесло, как все инструкции, какие только что давал мне Талерман, тут же выветрились из памяти. И если бы он вновь не заговорил со мной резким, властным голосом, боюсь, я больше не вспомнил бы ни о каких московских небоскребах.
— Ты стоишь на крыше «Сломанной Клешни»! — в третий раз впечатал Давид Эдуардович мне в мозг свою странную директиву. Впрочем, не более странную, чем то место, куда он меня зашвырнул. — Ты стоишь на крыше «Сломанной Клешни»!..
«Клешня»… Комплекс из двух возвышающихся друг напротив друга небоскребов, бывших Башен Федерации, чей облик и впрямь некогда напоминал гигантскую клешню рака. При Катастрофе западное здание комплекса обвалилось, но восточное уцелело и даже не претерпело заметных метаморфоз. Небоскребы не представляли для сталкеров стратегической ценности, поскольку при обстреле их военными вертолетами они превращались из крепостей в ловушки. Поэтому местные бродяги предпочитали устраивать свои базы в невысоких, устойчивых строениях с крепкими стенами и герметично закупоривающимися подвалами. А помпезные высотки типа «Клешни» облюбовывали лишь в качестве перевалочных и наблюдательных пунктов.
На вершине этого небоскреба мне бывать не доводилось, но на соседние — те, что также пережили Катастрофу, — я пару раз взбирался. Поэтому в общих чертах представлял, как выглядит крыша «Сломанной Клешни». И что бы я видел и чувствовал, если бы мне довелось очутиться на ней, я также мог легко представить. Но только в более спокойной обстановке, а не сейчас, когда я падал камнем из поднебесья на землю.
— Закрой глаза! — не унимался Умник. — Закрой их сейчас же! Ты стоишь на крыше «Сломанной Клешни»!..
Эврика! Вот что значит методический подход к проблеме! Зажмуриться оказалось гораздо проще, чем фантазировать. А фантазировать с закрытыми глазами было проще, чем с открытыми. Избавившись от зрительного раздражителя в виде несущейся мне навстречу земной тверди, я быстро вообразил себя стоящим на вершине легендарной высотки, с которой открывался отличный вид на всю Московскую локацию.
И что теперь?
Ветер вдруг заметно ослабел и потеплел, а меня поволокло в сторону ногами вперед. Так, будто кто-то изловил меня, падающего, за щиколотки арканом и взялся буксировать по воздуху неизвестно куда и зачем.