– По очень простой причине, – ответил Аникеев. – Первый и второй экипажи были слишком уж на виду. Если параллельно с общеизвестной целью миссии существует и некая скрытая, тайная цель, то к ней должны были готовить отдельно. И куда проще было готовить нас, которых ни журналисты, ни спецслужбы всерьез не принимали.
– То есть, по вашему мнению, команданте, все мы – двойные агенты? – невинным голосом спросил Бруно.
– Не уверен, что все, – ответил Аникеев, поразмыслив.
– И вы предполагаете, что все агенты сейчас радостно раскроются? – продолжал Бруно.
– Мы в миллионах километров от Земли, – сказал Аникеев. – Нас опережает китайский корабль, и у меня серьезное подозрение, что если они прилетят первыми – беда будет не только в потерянном приоритете. Мы потеряем что-то куда большее…
– Но мы же представители всего человечества! – продолжал веселиться Бруно. – Какая разница, кто ступит первым на Красную планету – предприимчивый американец, высокодуховный русский, веселый итальянец, гордый француз или трудолюбивый китаец?
– Я готов раскрыться, – внезапно сказал Гивенс. – Капитан прав, если мы не станем хотя бы чуть-чуть доверять друг другу, то до Марса не долетим. А я хочу долететь!
Он обвел всех вызывающим взглядом.
– Колись, – сказал Карташов негромко.
– У меня есть еще одна специальность, – сообщил Гивенс. – Я не только геолог-робототехник-связист.
– Многостаночник ты наш… – все так же тихо произнес Карташов.
– Я специалист по контактам, – сказал Гивенс. – Я проходил специальную подготовку по общению с иными разумными существами. К сожалению, ничего более я сообщить не могу. Все полученные мной знания заблокированы в памяти и будут открыты только в нужный момент. Уточняю: в какой момент, я тоже не знаю. – Он нервно рассмеялся и добавил: – Как видите, ничего страшного. Никаких скелетов в шкафу, разве что от зеленых человечков…
– Спасибо, Эдвард, – сказал Аникеев. – Спасибо большое. Андрей?
Карташов колебался лишь несколько секунд. Потом кивнул:
– Я не могу ничего добавить к сказанному Гивенсом. Собственно говоря, у меня точно такая же ситуация. Я знаю, что подготовлен для контактов. Точнее, узнал это уже на борту, раньше даже эта информация была заблокирована.
– Не правда ли, это замечательно, коллега? – с усмешкой сказал Гивенс, и они с Андреем обменялись рукопожатием.
– Кто еще хочет что-то сказать? – спросил Аникеев.
– Ты и скажи, – предложил Булл.
– Хорошо. Я не только командир экипажа, но и представляю здесь органы госбезопасности.
– Кей-Джи-Би! – Булл торжественно приподнял палец. – Я так и знал!
– Могу вас заверить, что у меня нет каких-либо особых приказов и планов, – продолжил Аникеев. – Я должен обеспечить выполнение официальной программы полета. Ничего более! И, разумеется, я не из КГБ, его давно нет. Я из ГРУ. А вы, коллега? ЦРУ?
– Эн-Эр-Оу. Управление космической разведки. Те же самые цели.
Аникеев подумал и протянул Буллу руку.
– Господи! – Жобан не смог скрыть своего возмущения. – Ваши имперские притязания… ваши шпионские игры… русский шпион, американский шпион… мы летим на Марс, господа! Неужели нельзя было оставить все это дерьмо на Земле?
– К сожалению, на Земле есть то, чему там не место, – внезапно произнес Пичеррили. – Раз пошла такая пьяница…
– Пьянка, – поправил Аникеев.
– Прости, команданте, привычка, – повинился итальянец. – Придется тогда и мне открыться, да?
– Тьфу, – сказал Жобан.
– Я не могу сказать вам, чьи интересы представляю, – сообщил Бруно. – Но я готов сообщить, каково мое задание. Простите, оно вам не очень понравится… – Он внезапно посерьезнел. – Мне приказано обеспечить невозвращение экспедиции на Землю.
– Что?! – воскликнул Карташов.
– Спокойно-спокойно! – Бруно миролюбиво поднял руки. – Только в одном случае! Если возвращение экипажа на Землю будет угрожать самому существованию человечества. Только в этом случае!
Повисла напряженная тишина. Потом Аникеев принужденно рассмеялся:
– Бруно, я боюсь тебя огорчить, но подобный приказ есть даже в нашем официальном задании. Варианты «Чума» и «Троянский конь». Я, как командир, имею право принять такое решение.
– А я имею возможность принять его раньше – или отменить твое решение, – спокойно сказал Бруно. – Извини, команданте.
Аникеев кивнул:
– Что ж… спасибо за откровенность. Ты не мог бы уточнить, почему возникла необходимость посылать отдельного человека с таким заданием? У всех нас на Земле остались друзья и родные. Никто из нас не полетит обратно, если это будет нести угрозу Земле.
– Прости, команданте, не могу, – вздохнул Бруно. – Я и так наговорил себе на смертный приговор… Ну а ты, Жан-Пьер?
– Я бортинженер и физик-ядерщик, – мрачно сказал француз. – А также роботехник, инженер систем связи… и, вероятно, единственный нормальный человек среди пятерых безумных джеймсов бондов!
– Мы все были предельно откровенны, – сказал Карташов.
Жобан закатил глаза:
– О, Господи! Нет, я не инженер! Я маленький принц, агент внеземной цивилизации, базирующейся на астероиде Б-612! Я журналист Тинтин, которого послали на Марс раскрыть его тайны! Я агент французской спецслужбы… простите, не могу придумать, какой именно, я их не знаю! Тьфу!
Повисла неловкая тишина.
– Извини, Жан-Пьер, – неловко сказал Карташов. – Мы все очень тебя ценим.
* * *Царственным жестом поправив горжетку, Яна спустилась с кровати и спросила:
– Так как, вы говорите, вас зовут? Семен Огнев?
– Да… но обычно я пишу под псевдонимом Проницательный… – признался Огнев.
– Хорошо хоть не Питомник… – непонятно сказала Яна. – Что же вы так долго?
– Бабулька там внизу… бешеная какая-то… – поглядывая на столик, сказал Семен. – Выходила с авоськой, картошку несла… наорала…
– Выходила из дома с картошкой? – спросила Яна, приподняв бровь. – Не входила?
– Да, как-то нелогично, – признал Огнев. – А потом девочка… на площадке…
– Какая еще девочка?
Огнев пожал плечами:
– Маленькая… с бантиками… с белым фартуком, с красным галстуком…
– С каким-каким галстуком? – еще с большим любопытством спросила Яна.
– С пионерским… – признался Семен.
– Вы хорошо сохранились для человека, помнящего пионеров, – заметила Яна. – Вы позволите, я надену халатик?
Огнев часто закивал, потом, сообразив, поднес к лицу телефон. Камера работала. Ага!
– Сейчас я покажу! – пообещал он. – Вот… вот она…
Он торопливо промотал запись к началу. Несколько секунд на экране болтались стены, ступени, перила – это Огнев бежал вверх по лестнице.
– Вижу, вы спешили, – одобрительно сказала Яна, заглядывая ему через плечо. Она уже была в халате, хотя горжетку почему-то не сняла.
– Вот! – ткнул Огнев пальцем в экран. – Ой… что это?
– Это точно не девочка в пионерской форме, – ответила Яна.
15 Ледяные штаны Карташова Александр Зорич
Они пересмотрели запись еще дважды.
Девочки в красном галстуке не было.
Зато был человек, одетый этаким женихом из дальнего Подмосковья: в черную молодежную куртку, черные джинсы, черные туфли. Бледное, простоватое лицо – разглядеть которое, впрочем, оказалось непросто. На съемке оно находилось не в фокусе, да вдобавок смазывалось движением: незнакомец тут же ретировался. И это было, пожалуй, единственным обстоятельством, которое роднило незнакомца с пионеркой-фантомом.
Огнев, влекомый внезапно осенившей его догадкой, подошел к столику, под которым нашел свой конец небывалый паук-мутант.
Приподнял столик, поставил на ножки.
Так он и думал. Вместо паука размером с тарелку там, в малоаппетитной кашице, были распластаны останки черного домового таракана.
А ножка кровати, само собой, оказалась и вовсе целехонька. Никто ее не грыз, никто не накрошил на пол два стакана опилок.
«Психотроника, – заключил Огнев, сам не веря, что он, шакал «желтой прессы», мысленно произносит это слово без тени иронии. – По нам кто-то долбит психотроникой. Но зачем?»
* * *Аникеев еще раз перечитал свежую радиограмму ЦУПа-М.
Это было «штормовое предупреждение» от астрофизиков. Через два часа курс корабля должен был пересечься с выброшенным Солнцем потоком быстрых протонов – смертоносной космической картечи, способной в известных условиях уложить наповал и слона.
Такие феномены известны в просторечье как «вспышка на Солнце». Обитателей Земли, защищенных магнитным полем планеты вкупе с толстой атмосферой, они не слишком беспокоят. А вот для космонавтов на борту «Ареса» солнечные протоны могли представлять смертельную угрозу.
Эту щекочущую нервы новость командир корабля поведал на общем собрании экипажа.
Как ни странно, почти все коллеги встретили ее с энтузиазмом. Особенно обрадовался Пичеррили – энтузиаст идеи пересчета траектории ради победы над тайконавтами в марсианской гонке. И хотя от рискованной затеи пока отказались, чувствовалось, что проблемы пролета мимо звезды по имени Солнце все еще будоражат его ум.
Как ни странно, почти все коллеги встретили ее с энтузиазмом. Особенно обрадовался Пичеррили – энтузиаст идеи пересчета траектории ради победы над тайконавтами в марсианской гонке. И хотя от рискованной затеи пока отказались, чувствовалось, что проблемы пролета мимо звезды по имени Солнце все еще будоражат его ум.
– Вспышка? Отлично! – воскликнул итальянец. – Мы загодя получим модель облучения в точке нашего максимального приближения к светилу!
– Вряд ли модель будет точной… – Аникеев был настроен скептически. – По тепловому излучению совсем не та картина получится.
– А знаешь, командир, – вступился Карташов, – Пичеррили прав. Это отличный повод провести полноценные учения по радиационной тревоге. А заодно – и по тепловой!
– По тепловой? – переспросил Гивенс.
– Да, – подтвердил Аникеев. – Все знают, что система охлаждения корабля основана на конструкции «разбрызгиватель-улавливатель», то есть капли хладагента летят непосредственно через космическую среду. Но не все помнят, что при усилении корпускулярной бомбардировки мы начнем терять рабочее тело системы охлаждения.
– Это неочевидно, – вставил Гивенс.
– Очевидно или нет, мы должны принять эту гипотезу за факт, – отрезал Аникеев. – А потому приказываю: реактор заглушить, оборудование списка «Б» отключить. Переходим в режим минимального энергопотребления. Также – раскрываем аварийные солнечные батареи. Они дадут нам минимально необходимое энергообеспечение и обеспечат дополнительную экранировку от Солнца.
– Про режим радиационной тревоги еще напомни, – подсказал Карташов.
– Напоминаю. Солнечную вспышку будем пересиживать в жилом блоке, который защищен баками с аргоном и водой. Покидать жилблок – запрещаю категорически.
* * *В отсеке было темно. Лишь один переносной фонарь освещал лица собравшихся. Как определил Жобан, именно здесь, в районе обеденного стола, ожидалась наименьшая плотность протонного потока. Ближайшие часы все члены экипажа были обречены провести вместе – локоть к локтю, душа к душе.
– Ну и какой досуг запланирован у нас для подобных случаев? – поинтересовался Джон Булл.
– Преферанс?
– Покер?
– Медитация на космическую пустоту?
Карташов щелкнул пальцами.
– У меня идея получше. Давайте устроим «Тысячу и одну ночь».
– Я не против, – Аникеев лукаво усмехнулся, – если ты имеешь в виду одноименный балет, конечно… Только вот женщины на борту отсутствуют!
– Я имею в виду истории, – уточнил Карташов.
– Историю? Античную историю? – оживился Пичеррили. Древний Рим был его тайной слабостью.
– История – это кошмар, от которого я проснулся еще в школе. – Карташов сиял, ему неподдельно нравилась его придумка. – Я же говорю не про кошмар, а про веселье! Давайте рассказывать истории. Из жизни.
– Как в Обществе анонимных алкоголиков? – поморщился Гивенс. – Дескать, я, Джо Шмо, ветеран войны в Ираке, всегда прятал бутылку виски в бачке унитаза. Но моя жена Эндж пронюхала об этом! Она страшно разозлилась и налила в бутылку воды из унитаза вместо виски… А я не разобрался и выпил, поскольку по цвету они почти не отличались!
– Прекрасно, Эд. Твоя история засчитана, – с серьезнейшим видом поощрил Гивенса Карташов.
Тот иронии не оценил.
– К дьяволу «засчитана»! Мой отец был алкоголиком! Я водил его на собрания Общества! С тех пор ненавижу истории, в которых люди выглядят дегенератами!
– Решено: таких не будет, – сдался Карташов. – Предлагаются… эротические приключения! Пусть каждый расскажет самую волнующую историю из жизни своей плоти!
– Не кажется ли тебе, Андрей, что в этом есть нечто… излишне подростковое? – холодно осведомился Булл.
– Тогда – о первом полете. Мы же все летали! – Карташов не сдавался.
Лица собравшихся за столом помолодели. Как видно, каждому вспомнился его первый полет.
– А по-моему, надо вот как, – предложил Пичеррили. – Один – про полет, другой – самую смешную историю, третий – самую загадочную… Четвертый – самую печальную. Пятый – историю своего большого торжества, триумфа. А шестой…
– А шестой – про любовь! – Глаза француза горели. Видно было, что, в отличие от выросшего в семье сельского пастора Джона Булла, сыну амстердамской скульпторши и парижского джазмена Жан-Пьеру идея понравилась.
– Я беру про любовь, – поднял руку Пичеррили.
Француз нахмурился.
– Excusez-moi, но любовь уже застолбил я.
– Не ссорьтесь, горячие космические парни, – примиряюще выставил ладонь Аникеев. – Мы сделаем шесть записок. На первой напишем «любовь», на второй – «полет», на третьей – «загадка» и так далее. И будем тянуть жребий.
* * *– Ну вот… Как всегда, мне самое сложное, – вздохнул Карташов, развернув записку. – Смешная история.
– А что тут сложного? – удивился Пичеррили. – Неужели в твоей жизни не было забавных случаев? Скажем, ты на выпускной бал от волнения надел два галстука вместо одного. У меня так и было, кстати.
– Проблема в другом. Со мной в жизни случилось слишком много дурацких историй. Мои студенческие годы только из них и состояли. Не знаю даже, как я со своей образцовой биографией клоуна пробрался в отряд космонавтов…
– В таком случае я осмелюсь выразить общее мнение и скажу, что твою историю мы все ждем с особенным волнением, – Аникеев ободряюще улыбнулся.
– Что же, – Карташов вздохнул. – Тогда держитесь.
* * *«Мне было восемнадцать, и я был по уши влюблен в преподавательницу высшей математики Нину Валериановну Авербах.
Кандидату матнаук Нине Валериановне стукнуло тридцать три года, она была подающим надежды сотрудником и, конечно же, доцентом. Но разрази меня гром, если на вид ей можно было дать больше двадцати пяти!
Ее фотография красовалась на Доске почета в холле университета. Входя в храм знаний, я всякий раз посылал «моей Ниночке» воздушный поцелуй. Никогда не забуду строгий абрис ее бледного лица, каштановые локоны до плеч и смелую линию бровей, которая подчеркивала ее взгляд, лучащийся внутренним благородством.
Когда она шла через аудиторию, стонущую над контрольной, шла, легонько постукивая себя лазерной указкой по бедру, я впадал в тихий экстаз. Причем, прошу понять меня правильно, мои чувства носили почти платонический характер!
Вершиной наших вероятных отношений я видел невинный поцелуй при луне. Хотя к тому моменту уже был сравнительно опытным в сексуальных делах мужчиной. Моими «бывшими девушками» считали себя целых три особы с нашего курса! Но это я немного отвлекся, уж очень мне хотелось вытянуть «самую эротическую историю»…
Увы, по высшей математике я успевал отвратительно. Три балла были пределом мечтаний. Когда Нина Валериановна объясняла, я, вместо того чтобы слушать, пялился на ее ножки. И больше всего на свете мечтал назвать ее «Ниной» без Валериановны».
– Преамбула многообещающая. – Француз потер ладони и сделал декамероновское лицо. – Но затянувшаяся.
В отличие от Жобана, Аникеев был доволен столь пространным началом на все сто процентов.
«Давай, Андрюша, пой соловьем, тяни время», – мысленно приободрил он товарища.
Во-первых, Аникеев совершенно не мог взять в толк, что ему делать с его историей. Ему досталась бумажка с надписью «триумф», а с триумфами в его жизни все было ох как непросто…
Ну, а во-вторых, командир был единственным членом экипажа, кто не поленился включить свой служебный наладонник.
Такой гаджет имелся у каждого. На него поступала информация с центрального борткомпьютера.
Командира волновали две группы данных: плотность протонного потока и градиент температуры на борту корабля.
Данные были пока что в пределах нормы. Почти в пределах нормы… Но все-таки командир оставался командиром. Обязанным непрерывно просчитывать ситуацию, просчитывать на три, на пять ходов вперед. И Аникееву сейчас позарез требовалось время для анализа. Которое, похоже, и обещал предоставить в его распоряжение красноречивый Карташов.
«Перед Новым годом Нина заболела. А я не был допущен к сессии из-за несданного зачета по высшей математике.
Не желаю утомлять уважаемых коллег рассказом об ухищрениях, к которым я прибегнул, чтобы набиться в гости к обожаемой математичке. Скажу только, что в один морозный день я все-таки подстроил так, чтобы оказаться у нее в гостях.
По своему академическому статусу Нина была «приглашенным ученым» и жила в кампусе нашего Новосибирского универа, в отличном преподавательском общежитии. Ох и набегался я по сорокаградусному морозу в поисках этого злосчастного общежития! В спутниковой карте, загруженной в мой телефон, была ошибка, стоившая мне получаса времени! Из-за этого у цветов сдохла обогреваемая упаковка, которая поддерживала внутри букета температуру плюс десять. Так что вместо многоголового ботанического чуда я донес до моей возлюбленной унылый, поникший веник.