– Отрицательный результат будет засчитан в плюс…
Ванзаров простился, оставив пристава в раздавленных чувствах.
За последний час Давыдов словно нырнул из бани в ледянку и обратно. Давненько ему так не бодрили кровь в полиции. Он решил, что это дело стоит того, чтобы заняться им лично. Ну, хоть для того, чтобы доказать штатскому умнику, что пехотные офицеры кое-чего стоят. Даже если они носят мундир пристава и не знакомы с психологикой…
• 15 •
Военный человек в мирном городе страдает от отсутствия войны. Особенно если посчастливилось вернуться живым и невредимым. Мирная жизнь – это, конечно, превосходно, трамваи ездят, барышни прогуливаются, и вообще кофе можно попить, не прячась под бруствером окопа. Все вроде бы чудесно. Только скучно. Не хватает этого ни с чем не сравнимого чувства, когда живешь полной жизнью, потому что в любую секунду можешь умереть. Не хватает простых человеческих отношений, когда точно знаешь, кто рядом с тобой. Когда подлость невыгодна, потому что смертельно опасна в бою. А предательство искупается не извинением, а расстрелом. Такие мелочи придают войне особое обаяние, которое не заменить никакими мирными финтифлюшками.
Полковник Миллеров скучал ужасно. Приехав в столицу, чтобы отдохнуть от пятнадцатимесячной командировки, он вдруг обнаружил, что отдыхать ему вовсе не хочется. Имея на то полное право и все возможности, Миллеров не пользовался ничем.
Вместо того чтобы позволить себе лучшую гостиницу, «Европейскую» или «Эрмитаж», он снял скромную квартирку на окраине города. Питался в соседней кухмистерской, где подавали готовые обеды за пятьдесят копеек, офицерский мундир надевать права не имел, а дорогим портным предпочел магазин готового мужского платья, где ему кое-как подогнали по фигуре пиджак с брюками. Из развлечений Миллеров понимал только бильярд, но сколько можно гонять шары, да и двойной от борта быстро наскучит. Доступное женское общество его не сильно привлекало, а семья была далеко, в Киеве. Миллеров ни в чем не нуждался, имел все, что мог пожелать, от него требовалось просто пожить в столице неопределенное время, развлекаясь как будет угодно. Лишь бы был под рукой, а для любознательных господ найти простое и веское оправдание въевшемуся в кожу африканскому загару.
Привыкнув выполнять приказы, Миллеров честно исполнял все, что от него требовалось. Он бездельничал дни напролет и наконец так устал, что обрадовался бы самому захудалому артобстрелу, а стрекот станкового пулемета англичан стал бы лучшей музыкой.
Миллеров давно бы плюнул на все и вернулся к себе в Киев, чтобы в своем «садочку» под спелыми яблоками и наливными грушами радоваться дорогой жене и мечтать о любимой войне. Но он дал слово офицера. Это кандалы, которые так просто не скинешь. Надо было искать себе развлечение. И Миллеров нашел. Он стал представлять, что находится не в столице империи, а во фронтовом городке. Его задача: выискивать наилучшие позиции, определять направления возможной атаки и заранее предусматривать пути отступления. В общем, играть в штабную игру на местности, которой он занимался с большим успехом в армии буров. В городе задача оказалась куда интересней. Миллеров часами бродил по Петербургу, представляя, где лучше всего разместить батальоны, расставить артиллерийские батареи и пулеметные точки, по каким улицам лучше всего атаковать кавалерией, а на каких устраивать ловушки для неприятеля. Конкретного противника у этой войны не было.
Сначала Миллеров представлял, как бы он брал императорскую резиденцию в Зимнем дворце. Для этого не потребовалось бы много боевых групп. Для обеспечения решающего перевеса достаточно занять ключевые перекрестки вокруг Дворцовой площади, отрезать возможность подхода подкреплений по мостам, а главное – обеспечить превосходство артиллерии над местностью, используя для этого бастионы Петропавловской крепости, что смотрела на дворец с другой стороны реки Невы. Миллеров прикидывал, что, если штурмовым отрядам не удастся захватить крепость, придется вводить в Неву какой-нибудь небольшой крейсер, чтобы отрезать Зимний с воды. Идея эта показалась малореалистичной: где взять крейсер, когда у него под командой только отряды пехоты.
«Завоевав» дворец, Миллеров принялся рассчитывать, как бы подавил восстание возможного неприятеля. Для штаба неприятеля он выбрал крупное отдаленное здание на другом конце города. Ткнув почти наугад пальцем в карту, полковник попал в Смольный институт благородных девиц. Что ж, ничем не хуже любого другого. Расположение института было схоже с дворцом: около реки. Но брать его было несколько сложнее. Застройка тут куда реже, много пустых пространств. На той стороне Невы нет постоянного моста, да и кому он там нужен: на Охте начинались огороды и молочные фермы финских крестьян. Для захвата в кольцо сил потребуется больше, без артиллерии не обойтись. Но неразрешимых проблем Миллеров тут не видел. Если под рукой есть натренированные, верные отряды, невыполнимых задач вообще нет. И регулярная армия будет бессильна. Бурская война это наглядно показала.
Политических игр Миллеров не знал. Профессиональный штабист играл в войну, не думая о власти, государственном строе, абсолютной монархии и прочей ерунде. Но и эти игры были пройдены вдоль и поперек. От полной скуки он стал выдумывать, что послал сам себя разведчиком в глубокий тыл неприятеля. Теперь надо не только разведать местность будущего театра военных действий, но не попасться самому. Миллеров стал незаметно наблюдать за прохожими на улицах, но вел себя как неумелый конспиратор, кем, в сущности, и был. Эта игра дала неожиданный результат: Миллеров мог поклясться, что за ним следят.
Не умея вычислять филёров[8], обостренным чутьем военного он стал замечать одинаковые фигуры то на одном конце улицы, то на другом. Они настолько не интересовались Миллеровым, что в конце концов это стало подозрительным.
Петербург – город маленький, не чета просторам Южной Африки, но все же три раза за день засечь одних и тех же типов показалось странным. Проходив неделю, Миллеров установил свершившийся факт: за ним идет слежка. Любая его попытка поймать филеров или приблизиться к ним заканчивалась ничем. Загадочные личности растворялись в толпе или исчезали в проходных дворах. Проходил день, казалось, все закончено, и это была его ошибка. Но стоило так подумать, как полковник замечал новых личностей, что попадались в его игру. Кто они такие, зачем им понадобилось следить за мирным горожанином, отставным полковником, – было решительно не ясно. Все, кому положено, знали, что Миллеров вернулся в Россию. А всем прочим до этого и дела не должно быть.
Делать выводы или сообщать друзьям Миллеров постеснялся. Что о нем подумают: боевой полковник боится каких-то теней. Да и где? На улицах столицы. Чтобы не тревожить воображение, Миллеров решил завершить эту игру. Он благородно перестал обращать внимание на слежку. Хотя иногда, бросив случайный взгляд, убеждался: загадочные личности никуда не делись. Миллеров решил сделать вид, что к нему это категорически не относится.
• 16 •
Синьор Трезини окончательно убедился, что в этой стране не умеют веселиться. Где это видано в Европе, чтобы на два месяца были запрещены увеселительные балы? Что такого в этом Великом посту, что людям нельзя веселиться? Невозможно понять! Ладно, весну можно вычеркнуть. Очень хорошо. Может быть, другие сезоны дадут выручку? О нет! Летом вся публика выезжает на эти проклятые дачи, где дает самодеятельные спектакли и все прочее. Кажется – только греби монеты. Но не тут-то было. Публике лень, видите ли, возвращаться в город, чтоб взять приличные театральные костюмы! Они играют классику, даже великого Гольдони, в чем придется! В обносках! О боже! Хорошо, лето вычеркиваем. Быть может, осень? О нет, осенью они пребывают в дурном настроении, в тоске и капризах, никаких осенних балов! Да что же это! Вычеркиваем и осень. Но тогда зима – славное время, чтобы кружиться на балу, когда за окнами мороз?! Куда там! Один-два рождественских бала, а прочее время эти дикие люди катаются на санках, играют в снежки и устраивают святки, после которых голова раскалывается, как гнилой лимон. А все сбитень этот ужасный, от которого невозможно оторваться… Как тут вести дела? Кошмар!
Ошибка синьора Трезини была слишком серьезна. Получив небольшое наследство, он стал прикидывать, как бы его приумножить. А тут, как нарочно, подвернулся шанс за бесценок купить склад карнавальных костюмов. Но кому нужны карнавальные костюмы в Венеции? Синьор Трезини стал прикидывать, где бы открыть дело. И надо было случиться такому, что ему повстречался русский, который за бокал кьянти поведал, что Россия – веселая страна. Люди живут так весело, что только и делают, что вселятся. А в столице империи – тем более. Куда ни ступишь – веселье. Он так устал от веселья, что решил жить в тихой и скучной Италии… Синьор Трезини понял, что это шанс, который дает ему судьба…
Он приехал в Петербург и открыл салон маскарадных костюмов. Вывеска была отличной, и место выбрано замечательное – на Васильевском острове… Синьор Трезини принялся ждать, когда же к нему выстроится очередь из желающих арендовать венецианский костюм…
Прошло десять лет. Синьор Трезини был в долгах как в шелках, продать склад не мог, сколько ни пытался. И вернуться в Италию тоже не мог: климат теплый, но питаться одним солнцем было затруднительно. И тут синьор Трезини наконец догадался, что тот проклятый русский имел в виду что-то совсем другое, когда рассказывал про веселую жизнь. Синьор Трезини не совсем еще разгадал тайну. Но в одном уверился окончательно: эти русские не умеют веселиться…
Дверной колокольчик жалобно всхлипнул, и на пороге появился молодой человек среднего роста и крепкого сложения, самого ходового размера. Синьор Трезини взлетел из-за прилавка и выразил симпатию редкому клиенту. Любое его пожелание он готов был исполнить сию же минуту.
Молодой господин осмотрел ряды самых лучших костюмов и заметил, что они превосходного качества, в лучших традициях венецианских карнавалов. Сердце синьора Трезини радостно забилось. Наконец-то появился знаток, разбирающийся в тонкостях карнавальных костюмов. Он спросил, как обращаться к столь дивному клиенту. Ему назвали приятную фамилию, не такую русскую, какую синьор Трезини порой не мог выговорить, а почти итальянскую.
– О, синьор Ванзари! – в волнении проговорил он. – Чем я могу быть вам полезен?
– Я пока еще не решил, что выбрать. Быть может, у вас есть альбом?
Для такого клиента ничего не жалко! Синьор Трезини выложил на прилавок папку, в которой были собраны эскизы его коллекции. Господин листал ее с интересом, отпуская точные и верные замечания. Наконец ему попалась гравюра с классическим глухим плащом, tricorno и маской bauta, какой можно пугать детей: с вытянутым вперед острым подбородком, крючковатым носом и пустыми круглыми глазницами.
– Великолепно! – сказал синьор Ванзари, постукивая пальцем по рисунку. – Это то, что мне нужно. Могу взглянуть?
Синьор Трезини выразил глубочайшее сожаление: как раз этот костюм у него не так давно взяли. Но он немедленно подберет ничуть не хуже, с масками gatto, volto или с поистине ужасной Medico della Peste, какую так любят мужчины по причине ее ужасности.
– Как жалко, что меня опередили, – вздохнул синьор Ванзари. – Предполагаю, кто это был… Синьор Трезини, с вами можно посекретничать? – Он подмигнул.
О, как это было приятно! Синьор Трезини готов секретничать сколько угодно!
– Дело в том, что вскоре случится небольшая, сугубо мужская вечеринка. Мне крайне важно знать, кто под какой маской будет прятаться. Не могли бы описать моего друга?
Синьор Трезини шутливо погрозил пальцем: ох и хитрец, почти как настоящий венецианец. Конечно, он помнит редкого клиента, их так мало. Друг синьора Трезини был описан как мужчина среднего роста, немного сухощавый, спину держит прямо, как бывший военный, взгляд строгий, черты лица резкие, носит прямой пробор, волосы русые.
– Не может быть! – искренно поразился синьор Ванзари. – Вы шутите?
– Уверяю вас, это именно он!
– Я просто отказываюсь верить! Это не может быть! Его… не может быть в столице!
– Однако это был именно он, ваш друг!
– Отказываюсь верить, – заявил синьор Ванзари.
– Хотите, докажу вам? – спросил синьор Трезини.
Предложение было принято. Хозяин вытащил из конторки книгу учета и развернул к дорогому посетителю.
– Извольте взглянуть, синьор Ванзари, он расписался лично, – палец синьора Трезини указывал на жесткий, прямой росчерк: «г-н Вандам».
– Вы совершенно меня убедили, – сказал синьор Ванзари, стараясь запомнить почерк. – Полагаю, мой друг оставил вам в залог полную стоимость костюма?
– Ну, разумеется!
– Когда он собирался вернуть костюм?
– Точно даты не назвал, на днях… – ответил синьор Трезини. – Да вы и лучше меня знаете, когда у вас вечеринка!
Синьор Ванзари посмеялся над своей оплошностью, посмотрел на карманные часы и вдруг вспомнил, что чрезвычайно спешит, но сегодня вечером обязательно заглянет и выберет свой костюм. Непременно. Он поклонился и быстро исчез, оставив синьора Трезини в отличном настроении. Удача наконец вспомнила о нем. Владелец салона карнавальных костюмов прикинул, как сегодня заработает парочку монет. Такого приятного господина не грех было обобрать как следует.
• 17 •
Московский художественный театр, модный и молодой коллектив самодеятельных актеров, давал великопостные гастрольные представления уже два вечера. На первом был показан «Борис Годунов», принятый хорошо, но спокойно. На второй вечер давали «Вишневый сад». Спектакль, чрезвычайно успешный в Москве, петербургской публикой был встречен прохладно. Как и критиками. На третий вечер художественный руководитель театра, Константин Станиславский, подумывал заменить «Доктора Стокмана» чем-нибудь, что повысит интерес публики. Пьеска знаменитого норвежского драматурга была скучна, заумна и поднимала столь высокие моральные проблемы, что не каждый зритель их переживет. В Москве спектакль прошел незамеченным. Станиславский опасался, что гастроли могут совсем провалиться, если Петербург заскучает от норвежской зауми.
Беда пришла внезапно. Случилось то, чего никто не мог предполагать. Зал театра Корша, наполненный отборной публикой, профессурой, интеллигенцией и студентами, невероятным образом превратился в кипящий котел. Пьеса скучнейшая: провинциальный доктор борется против того, чтобы в их небольшом городке открыли дорогой курорт. Он считает, что источник воды не целебный, а опасный для здоровья. Его честность встречает ожесточенное сопротивление горожан и власти. Всем нужен этот курорт, чтобы разбогатеть, кроме доктора Стокмана. Моральная история была воспринята публикой как политический манифест. В каждой реплике доктора Стокмана увидели политический подтекст: протест против власти, ее лицемерия, жадности и продажности. Зрители услышали то, что так мечтали услышать публично. Говоренное миллион раз в дружеских кружках вдруг прозвучало публично.
Вспыхнула искра, из которой возгорелось пламя. Зал неистовствовал. Седовласые профессора вскакивали с мест и стоя устраивали овации безобидным репликам. Станиславский, игравший доктора Стокмана, безграничным успехом был напуган. И хоть каждое слово было согласовано с цензурой, но политическая манифестация, в которую превращался спектакль, даром не пройдет. Что делать, он решительно не знал. Отменять спектакль нельзя, дальше играть – страшно, а вымарывать что-то на ходу, так актеры перепутают, и выйдет страшный конфуз.
Публика, как нарочно, не думала утихать. Возбуждение нарастало. Когда доктор Стокман вернулся домой, побитый горожанами, и сказал: «Когда идешь отстаивать идеалы, нельзя надевать новый костюм», зал взорвался. Играть дальше было невозможно. Профессора и студенты били в ладоши и кричали от восторга. Овации продолжались около десяти минут. Напуганные такой бурной реакцией актеры кое-как доиграли до конца акта.
В антракте публика высыпала из зала, разгоряченная происшедшим. Слышались победные возгласы, будто только что свершилась долгожданная революция. Стоило лишь честным, умным, образованным и хорошим людям собраться вместе, объединиться и захотеть, чтобы ярмо продажного и ненавистного режима пало. Будто свобода далась в руки просто и чисто. Как и должно быть в теории. Фойе тетра бурлило, кто-то из интеллигенции плакал, что дожил до светлого часа.
Аполлон Григорьевич был не в своей тарелке. Он кряхтел, хмыкал и вертел сигаркой.
– Вот уж не думал… – наконец проговорил он, имея в виду, что вместо скуки высокого искусства случилось такое, за что следовало бы извиниться.
– Благодаря вам оказался свидетелем исторического события, – ответил Ванзаров.
– Прихлопнут теперь театрик, не иначе.
– Да, историю эту могут преподнести так, что головы поснимают. Хотя ничего крамольного не вижу. Наоборот – одна польза.
– Это какая же?
– Профессора скажут пару речей, студенты покричат, интеллигенция убедится, как важно стоять на страже моральных принципов, и все останется как прежде. Пар вышел, котел варит дальше.
Лебедев взглянул на друга с некоторым недоумением.
– Не поймешь вас, Ванзаров, когда шутите, а когда… – не договорил он.
– Мой совет: используйте психологику. – Ванзаров подмигнул.
– Ах, вот вы как! – Лебедев не нашел сил обидеться. – Тогда… не скажу вам о результатах экспертизы. Пока не выкурю сигарку…
– Буду страдать молча, – ответил Ванзаров.
Аполлон Григорьевич раздвинул спорящих господ, как тростинки, и удалился. Ванзарову захотелось оглянуться. Так бывает, когда кто-то долго и упрямо смотрит со стороны. Взгляд он заметил сразу. Его невозможно было не заметить. Он чуть поклонился. Ему кивком указали, что разрешают подойти. Пробравшись сквозь разгоряченные тела, он еще раз основательно поклонился, но руки ему не подали.