– Ты мне чего-нибудь поинтереснее достань, – улыбнулся Виталий.
В этот момент у него на столе зазвонил телефон.
– Ну, я пошел, – сказал Откаленко, доставая из шкафа пальто.
Виталий кивнул в ответ и снял трубку.
– Да, да, вас слушаю, – сказал он и сделал короткую запись. – Спасибо.
Итак, адрес неведомого Севы у него теперь был, как и его фамилия – Глинский Всеволод Борисович. «Что ж, – бодро подумал Виталий. – В путь, так в путь, как сказал джентльмен…» Очень ему нравился этот диккенсовский неунывающий герой.
…Длиннейший новый дом на Смоленской набережной с бесчисленным количеством подъездов и квартир вобрал в себя необычайно пестрое и случайное население со всех районов Москвы. Всеволод Борисович Глинский занимал двухкомнатную квартиру в четырнадцатом подъезде на восьмом этаже. Там же была прописана и его мать. Судя по записи в домовой книге, работал Глинский в одном из институтов Академии медицинских наук в должности… ночного сторожа. Это странное открытие Виталия, надо сказать, нисколько не удивило. К чему-то подобному он был уже готов, учитывая некоторые особенности в образе жизни Севы, о которых не очень охотно поведала Рита, вроде частых отъездов, тяги ко всякого рода развлечениям и легкости в обращении с деньгами. Впрочем, обо всем этом Виталий скорее догадывался. Итак, ночной сторож. Это давало пищу для размышлений, поскольку внешний вид и манеры Глинского, как отметил про себя Виталий, больше соответствовали какому-нибудь преуспевающему кандидату наук из того же института. Удивительно обманчива бывает иной раз внешность. Словом, кое-какие подозрения оправдывались. Конечно, не главные, но весьма существенные, если еще прибавить, что сторожа обычно не самые частые посетители «Березки» и тем более не имеют там каких-либо знакомств, а Сева появился, как успел заметить в тот раз Виталий, из какого-то служебного помещения.
Сидя в бухгалтерии ЖЭКа, Виталий небрежно перелистывал домовую книгу под любопытными взглядами двух бухгалтерш, пожилой, полной, в очках, и молоденькой, с длинными льняными волосами и голубыми, сильно подведенными глазками. Обеим женщинам страстно хотелось узнать, кого разыскивает этот длинный молодой человек из уголовного розыска. Но узнать никак не удавалось, ибо расспрашивал Виталий о самых разных людях, ни на ком специально не останавливаясь. Тем не менее отвечали они на его вопросы необычайно охотно и подробно, выкладывая все, что знали. Уж больно симпатичным и веселым оказался этот молодой человек, просто одно удовольствие было с ним разговаривать.
Так Виталий узнал, что Глинский с матерью переехали сюда всего два года назад из другого района, и прежний их адрес Виталий тоже записал на всякий случай. А в квартире Глинских убирает раз в неделю лифтер их подъезда Анна Петровна, причем сама квартира находится на охране у милиции. «Во парадокс, – подумал в этом месте Виталий. – Мы еще его и охраняем». Кроме того, у Глинского оказалась машина «Жигули», красная, совсем новая. «Девятка», – со знанием дела добавила молоденькая бухгалтерша и кокетливо взглянула на сидевшего рядом Виталия. Глинский, оказывается, купил эту машину совсем недавно, взамен старой. «Самая дорогая модель, – отметил про себя Виталий. – Ай да вахтер».
Машина эта обычно стоит у подъезда. Однако Глинский часто уезжает, и нет его два-три дня, а то и неделю. А недавно поругался с соседом из-за места для машины, тот свою на его место поставил, пока Глинского не было. А зовут соседа Григорий Макарович, на одной площадке с Глинскими живет, инженер, а жена его – медсестра, очень симпатичная молодая женщина. За квартиру Глинский платит всегда аккуратно, даже вперед, и вообще человек культурный, даже непонятно, зачем он простым вахтером работает. «Я бы вам сказал, зачем», – подумал Виталий. Впрочем, вообще-то он хирург, но долго болел на почве переутомления и вот пока, говорит, ему не разрешают работать по специальности. И человек он услужливый, отзывчивый. «Вот, лекарство мне достал, – добавила пожилая бухгалтерша. – Всю Москву обегала, достать не могла».
Все эти сведения Виталий выцеживал по каплям из болтовни двух женщин, однако незаметно направляемой им самим невинными, казалось бы, и даже наивными вопросами. Работа эта была непростая, требовавшая напряжения и времени. Виталий и не заметил, как стало смеркаться. А заметив, ощутил вдруг усталость. Однако работа его на сегодня была еще далеко не закончена.
Распростившись, наконец, с обеими женщинами, Виталий вышел во двор, протянувшийся узкой полосой вдоль всего дома с тесными «карманами» для машин возле подъездов, где асфальт был расчерчен белыми косыми полосами. А за «карманами» разместились две тоже тесные детские площадки с беседками, качелями и песочницами, полными луж и снега.
Холодный ветер с реки вольно свистел во дворе, и Виталий плотнее запахнул пальто.
Он не спеша прошел вдоль всего дома, отметив про себя отсутствие красных новеньких «Жигулей» возле четырнадцатого подъезда. Затем он из стеклянной будки телефона-автомата на всякий случай позвонил Глинскому. К телефону подошла, видимо, мать, сказала, что Всеволода Борисовича нет дома, будет не скоро и настороженно спросила, что ему передать и кто звонит. «Нет, уж вы скажите, – настаивала она. – Всеволод просит узнавать». Виталий еле от нее избавился, и эта настойчивость ему не понравилась.
Потом он вошел в четырнадцатый подъезд и в каморке возле лестницы обнаружил старуху-лифтершу, вязавшую толстый темный носок. Старуха была грузная, в пальто, теплом платке, на кончик носа съехали очки.
– Можно к вам, бабушка? – спросил Виталий. – Погреюсь только.
– Это кто ж ты будешь? – старуха взглянула на него с любопытством поверх очков, не переставая, однако, вязать.
– Да из милиции. Охрану квартир проверяем. Который уж дом обхожу, – вздохнул Виталий. – Вот и до вас дополз, да, вроде, поздно уже.
– О, господи, – вздохнула старуха. – Охрана. Мы, что ли, не охраняем? Да ты садись, садись, отдохни. И верно, устал, – взглянула она на лицо Виталия. – Садись, а то так не поместишься, вон какой длинный вымахал. У нас тут тоже охранные квартиры есть. Недавно на восьмом Глинских взяли. Уж как добивались. А все же, почитай, год ждали.
– Часто уезжают?
– Ну, сам-то, ясное дело. А мать – старуха, как сыч, сидит. Добро бережет. За хлебом и то не выйдет. Я и молоко, я и хлеб. Ну, правда, ноги у нее, – вздохнула лифтерша. – Да и какие у нас, старух, ноги, – она махнула рукой. – А мне, видишь, всех жалко. И что это за нервы такие, ты мне скажи.
– Хороший вы человек, значит.
– Ой, не говори. И покоя нету от них. Тому услужишь, другому. Старики все. Ну, как же? А то и уберешь где.
– Выходит, доверяют.
– Ясное дело. Нешто я когда чужое возьму? Да мне хоть тут золото по всем столам разложи, я плюну, да отвернусь. Вон, хоть у Глинских этих самых, с восьмого. Чего только нету. И все заграничное. Из этой самой… Как ее?.. Ну, «Березки». Так сам намедни целую пачку оставил этих… Ну, как назвать? Денег не денег… Я уж сама подивилась. Вроде деньги русские, а не наши. Понял ты?
– Понял, – улыбнулся Виталий.
– Вот, то-то. И на кой они мне сдались? А старуха по пятам ходит, все зыркает. Видал? Не доверяет, а зовет. А вот Матвеевы, с одиннадцатого…
И старуха лифтерша с таким же упоением начала рассказывать о другой семье, где ее не обижали недоверием
Виталий молча слушал. Он по опыту знал: в таких случаях не надо перебивать, задавать вопросы, вступать в спор или самому рассуждать о чем-то. Надо, чтобы ни одно его слово старухе не запомнилось, и ей будет потом казаться, что она рассуждала сама с собой, и вовсе сотрется память о его приходе. В то же время она сама, истосковавшаяся по собеседнику, да еще такому внимательному, понятливому, во всем ей сочувствующему, будет говорить с удовольствием, припоминая все новые случаи и подробности. Только изредка осторожно надо направлять такой рассказ в нужное русло.
Вот так осторожно Виталий и перевел в какой-то момент разговор на автомобили, стоявшие у подъезда. И старуха немедленно подхватила новую тему, вполне естественно упомянув при этом ссору между двумя жильцами.
– Там, ведь, как получилось, слышь? – продолжала она с неиссякаемым увлечением, выдав новую версию происшедшего. – Они на двух машинах приехали. А Григория Макаровича-то не было. Ну, Всеволод Борисович на свое место стал. Эвон, – она снова кивнула на оконце, – самое левое. Там и номера ихние белым намалеваны. Ну, а приятелеву машину поставил на свободное. И пошли себе. А тут и Григорий Макарович, гляжу, едет. Ax, ox! Чья машина? Я говорю, вот приехали. Он туда. Долго, правда, их не было. Потом, слышу, спускаются. Из лифта выходят, уже собачатся. «Русским языком вам говорю, заняты мы были», это, значит, Всеволод ему. А тот в ответ, помню: «Но открыть дверь вы могли? Полчаса звоню». «Значит, – Всеволод отвечает, – не могли». Слыхал? Это он полчаса человека под дверью держал. Чего, спрашивается, делали? Ну, тот ему: «Я вам не мальчишка! Хамство, мол, это». Тоже верно, я скажу. Так, ведь?
– Так, так, – согласился Виталий.
– Ну, а Всеволод рукой от него отмахнулся, как от мухи, и говорит своему: «Давай, Валера, убери машину, нервничает гражданин».
– Валера? – невольно вырвалось у Виталия.
– Ну, может, VI… – старуха сбилась с рассказа, но тут же уверенно подтвердила. – Да нет, Валера. Сама слышала.
– Неважно, – махнул рукой Виталий. – И он, значит, убрал?
– Ну, ясное дело. Тоже машина, как у нашего. Только белая.
– Вот и сейчас ее нет, красной-то, – заметил Виталий.
– А он два дня, считай, как уехал, – кивнула лифтерша, ни на секунду не отрываясь от вязания. – Как этот приятель-то за ним приехал, так и укатили.
– Этот самый Валера?
– Он, он. Белобрысый, в очках золотых. А на лице, знаешь, такая… Ну, как оспа, – старуха поморщилась и пальцем потыкала себя в щеку.
– И уехали?
– Ага. Наш простился, говорит: «За мамой, Анна Петровна, присматривайте». А то я не знаю.
– Не женат, значит?
– Да зачем ему жена-то? – с новым увлечением подхватила лифтерша. – У него девок тьма, всех водит, матери не стесняется. Год назад у него Нина была, видная такая, вся в кольцах, душистая. Как, бывало, пройдет, в лифте потом полчаса ее дух стоит.
«Нина», – отметил про себя Виталий.
– …Ну, а потом козочка такая появилась. Верочка. Веселенькая. Только, вот, пятнышко у ей на шее, она его все косыночкой прикрывала. Раз на такси прикатила, а его дома нет. Она, значит, это по машине определила. Машины-то на месте не было. Я ей говорю: «Мамаша дома. Подымайся». «Ой, – говорит, – я ее боюсь. Лучше я тут у вас обожду». «Да, может, – говорю, – он до вечера не вертается?» «Не, отвечает, мы условились». Такая, знаешь, славненькая. Жалко прямо было. Ну, посидели, покалякали. Бухгалтером она на трикотажном производстве. «Ой, – говорю, – девка, бросит он тебя». «Не, смеется, нипочем не бросит, побоится». «Что ж, – говорю, – живот у тебя намечается?». А она опять смеется. «Кое-что, – говорит, – покрепче между нами». Так я в толк и не взяла.
«Вера, – снова отметил про себя Виталий. – Это что-то новое». И небрежно поинтересовался:
– Все-таки бросил?
– Ясное дело. Потом уже приходила, записку оставляла. Сказала: «Пожалеет». Как же, ваш брат пожалеет. Ну, а мне, ужас, как жалко ее стало. В глазах-то слезы, я же вижу. Ну, я ей варежки связала. Отнесла.
– Куда?
– Домой. Она со мной, считай, рядом живет. На Плющихе тоже.
– В одном доме?
– Не. Рядом, говорю. Мой семнадцать, а ее тринадцать. Первый этаж. Мать ее тоже еще молодая. С ей вместе работает. А отец на грузовой рулит. Они про нашего и слыхом не слышали. Ну, и я тоже смолчала. Чего я буду людей тревожить? Людям покой нужон.
– Это точно, – согласился Виталий.
Он тяжело поднялся со своего места и стал прощаться.
– Завтра, пожалуй, зайдем, – сказал он. – Устал. Да и время уже…
– Ну, и ладно, и ладно, – закивала старуха-лифтерша.
Выйдя во двор, Виталий оглядел небольшую стоянку возле подъезда и запомнил крайний левый номер, выведенный на асфальте. Место это было по-прежнему пусто.
Потом он направился к воротам, ведущим на набережную.
Темная вода неслышно колыхалась и рябила внизу, в ней отражались бесчисленные огни. Ветер дул с прежней силой. За спиной с ревом проносились машины. Прохожих почти не было.
Виталий, размышляя, сунул руки в карманы пальто и медленно двинулся вдоль каменного парапета набережной.
Итак, Сева прорисовывается все больше и отнюдь не с самой лучшей стороны. Подозрительный тип. Но ухватить его пока не за что. Правда стали выявляться некоторые интересные связи. Во-первых, Валерий. Его называла еще Маргарита Евсеевна. Кто такой, пока неизвестно.
Во-вторых, Нина. Очень похожа на ту, из «Березки».
Скорей всего – она. Эта связь, похоже, уводит куда-то в сторону от интересующего его дела. Впрочем, посмотрим.
Затем еще одна женщина, беленькая Верочка. Тут первое, что настораживает, это место ее работы – бухгалтерия какого-то трикотажного предприятия. Правда, к лимонной кислоте это отношения не имеет. И все-таки..
Ведь Эдик говорил о каком-то трикотажном предприятии. Далее. Верочка считает, что Глинский должен бояться ссоры с ней. Видимо, что-то она знает, порочащее его.
И это уже бесспорно может представить интерес. Да, пожалуй, из всех выявленных пока связей Глинского эта самая интересная. Но как к той Верочке подступиться?
Как сделать, чтобы она рассказала все, что знает? Она сердита на Глинского, обижена им, оскорблена, даже, может быть, озлоблена. Но… возможно она его все-таки любит? И не захочет губить? Что же собой представляет эта Вера? То, что Виталий знает о ней, мало, очень мало, почти ничего. Значит, надо узнать больше. Это было всегда самое трудное и, пожалуй, самое интересное в его работе – узнавать людей, всяких – хороших и плохих, иногда совсем плохих. Но при этом всегда ему не хватало времени. Ведь за спиной было преступление, обычно жестокое, иной раз бесчеловечное, и впереди должна для кого-то последовать расплата, непременно должна, чего бы это ни стоило. Таков закон его работы, он сводится к одному грозному слову – розыск! Вот для чего нужны люди, самые разные люди, которые могут и должны помочь! Порой даже против своего желания.
И с Верой придется встретиться как можно быстрее – завтра же. Но сперва следует кое-что предпринять.
Виталий заметил, что интуитивно направился в сторону Плющихи. На Плющихе он отыскал дом № 13 и внезапно остановился. Около подъезда стояли красные «Жигули». Номер был тот самый.
Задача внезапно осложнилась. Больше того, она выглядела теперь почти неразрешимой. Выходит, Глинский восстановил отношения с Верочкой. Испугался? Скорее всего. Ведь он увлечен Маргаритой Евсеевной. Или это только она им увлечена? Но если предположить, что ему нужны были от нее лишь какие-то сведения, то он их уже получил. Зачем же продолжать отношения? Нет, Маргарита Евсеевна не такая женщина, чтобы в отношениях с ней ставить перед собой только деловые цели. И он продолжает за ней ухаживать. Конечно, продолжает. Свежие цветы у нее в доме, пачка сигарет, ее горячие ручательства… Что же выходит, два романа параллельно?
Нет, он не мальчишка. И, ведь, он в какой-то момент уже было порвал с Верой. И вдруг снова?.. Нет, нет, вряд ли.
Он, видимо, боится… боится… чего-то боится…
Виталий снова вышел на набережную и брел по ней, не замечая крупных хлопьев мокрого снега, вдруг поваливших с черного неба.
Так, так. И эта беленькая девочка верит ему? Возможно, хочет верить. Что же, все-таки, она собой представляет? Доверчивая, честная, хорошая, не понимающая, какой человек рядом с ней? Но она же что-то очень плохое знает о нем. Знает, и никому не говорит. Кроме того, это означает, что он ей что-то доверил важное, секретное. Зачем? Скорей всего, он добивался ее помощи. Выходит, не такая это хорошая девушка. И не втемную он ее использовал, как, допустим, Маргариту Евсеевну. Вот такая ситуация, значит. Между двух женщин оказался уважаемый Всеволод Борисович. Между двух женщин…
Виталий остановился. Торопливо посмотрел на часы и вздохнул. Да, все дела откладывались на завтра.
Утром, после оперативки, заручившись обещанием Цветкова всюду, где надо, договориться и получить необходимую поддержку, Лосев надолго исчез из управления.
Первый визит его был в ЖЭК дома, где жила Вера.
Там он, однако, не задержался, лишь перелистал домовую книгу и почерпнул оттуда самые необходимые сведения. После чего из ближайшего автомата позвонил Цветкову.
Уже через час Виталий оказался в комитете комсомола комбината верхнего трикотажа.
По дороге он еле сдерживал переполнявшее его нетерпение. Подумать только, оказывается Верочка Хрисанова работала в бухгалтерии того самого комбината, о котором говорил Эдик Албанян, где произошло хищение пряжи тоже по фальшивой доверенности. Это была не случайная удача. Все связано в этой жизни, все имеет свою логику.
Секретарю комитета комсомола, аккуратному пареньку в строгом костюме и белоснежной сорочке с модно затянутым полосатым галстуком, Виталий сказал, пожимая руку:
– Привет. Я Лосев.
– Звонили, – деловито отозвался секретарь. – Что тебя интересует?
– Работа с несоюзной молодежью. Готовим, понимаешь, материал. Давай, скажем, второй цех и бухгалтерию.
– Бухгалтерия-то зачем? – удивился секретарь.
– Нужны разные группы молодежи по своей ориентации, интересам, подготовке, ну и прочее. Понял?
– Понял, – не очень уверенно ответил секретарь. – По бухгалтерии я сейчас их комсорга приглашу. У меня в поле зрения, – он улыбнулся, – главным образом рабочий класс.
– Ну, правильно. Зови.
В комитете комсомола Виталий провел часа два. Когда очередь дошла до бухгалтерии, он внимательно выслушал строгую девушку в очках, аккуратно разложившую перед собой какие-то списки и тетради.
Под конец он спросил: