– Ладно, Федя, не бери в голову: Бог не выдаст – с…свинья не съест, авось, всё и обойдётся – это я так… по-стариковски…причитаю… – оборвал разом, повисшую незримой нитью гнетущую паузу хозяин, резко встряхнув седой головой. – Сколько уж Россию хоронили, уж прах её могильщиков сгнил давно, а она Матушка…всё себе живёт нам на радость – несмотря ни на что! Еще повоюем, не дай Господь, в случае чего – чай не в первой! Давай за землицу, кормилицу нашу, Фёдор Фомич! Сей тост, сам знаешь, – Святой на Руси во все времена и во всех смыслах, какие б кощеи на её красоту и богатства неописуемые не зарились!
– Д…давай!!! – абсолютно осознанно поддержал я искренний порыв облагороженного Верой, Надеждой и Любовью к Родине Ивана Кузьмича Харлова, который, как оказалось позже – являлся Гвардейцем и действующим полным кавалером Ордена Воинской Славы своей, а теперь по воле рока… почти моей страны. Мы синхронно «съели» очередные ёмкости харловки внешне даже не поморщившись, показывая друг другу солидарность в поднятом вопросе и одновременно кукиш с кулаком невидимой, но как бы присутствующей вокруг нас заочно любой злой силе – мол, нас так просто без хрена не сожрёшь.
Как вы, уважаемый, Мудриус, понимаете – вашему покорному слуге, т.е. простите, – подчинённому дабы не ударить лицом в грязь перед благородной готовностью Кузьмича в очередной раз пожертвовать собой ради чистого и светлого будущего детей и планеты в целом – пришлось бросить на амбразуру последние остатки сил. После чего я, собственно, реально загустев, начал потихонечку, но определённо «плыть» всячески сопротивляясь неумолимому процессу опьянения. В конце концов, – успел я себя поймать на почти забытом патриотическом чувстве, – вся наша нынешняя, кажущаяся незыблемыми прогрессивность и цивилизованность, были также достигнуты не без малой толики подвига пращуров, осознанно пожертвовавшие собой в кровавую эпоху слома мракобесия первых Водолеев.
– Вот ты, Федь, учёный…скажи, неужели и в космосе всё так же? Ну, там марсиане всякие или ещё кто? Мы что ж на Земле одни такие, не путёвые, в этой…как её… В…Вселенной? – отчаянно пытаясь сфокусировать рассеянный взгляд на нарочито яркую Луну, как то философски холодно спросил уже изрядно хмельной хозяин.
– Да к…как тебе сказать, К…Кузьмич… – лихорадочно и в итоге безуспешно пытался я выстроить витиеватый ответ, застигнутый врасплох, казалось простым для меня вопросом. – В…вообще, по теории в…вероятности, но с…строго между нами…вы…, то есть…мы, хотел я сказать, прям беда какая – целый день п…путаюсь… земляне – не одиноки…но…это государственная т…тайна, тебе только как другу говорю…
– Ишь ты… – значит, существуют всё-таки чертяки эдакие, – неожиданно для меня спокойно отреагировал Кузьмич, на, казалось бы, сенсационное откровение из уст учёного в его глазах человека. – А я ведь, Федь, особо и не сомневался…как мол так: бывало прикидывал умишком – эвано звездищ скока Господь наворотил – ужас просто, пропасть сущая, ни в жизнь не счесть…и что б где-нибудь… не было каких-нибудь гуманойдиков завалящих…круглых или ещё какой иной, ч…чудной формы…- быть того не может. Ну, а далёко…они…от нас?
– Эх…дружище…- с нестерпимой тяжестью в душе от того, что не могу раскрыться перед этим чудесным и искреннем человеком, выдохнул я, – ты даже п…представить себе не м…можешь как они близко…- и рука моя впервые сама потянулась разливать харловку.
Выпили. Кое-как закусили. Помолчали, пытаясь каждый по-своему взбодрить неумолимо угасающий мозг. Кузьмич, традиционно закурил, с трудом раскочегарив козью ногу с третьего или четвёртого раза, сопровождая процесс, всё более тихим и затухающим кашлем. Я же отчего то, вдруг, начал лепить из мякиша хлеба…свой автопортрет, вернее объёмную копию, ну что-то типа скульптуры: в итоге получилось нечто среднее между яйцом и колобком. Но недосказанность поднятого вопроса инопланетной жизни давила, как никогда за сегодняшний вечер, не смотря на то, что, откровенно говоря, мы уже с трудом понимали, о чём вообще идёт речь, а языки наши, как связующее средство общения еле ворочались и грозили с минуту на минуту объявить полное не повиновение.
– Вот ты с…спрашивал…л…легко ли…нам…вам…нам, а чёрт… живётся там – с трудом я кивнул на Луну, как некий символ отличной от Земли части Вселенной населённой разумными существами. – С…скажу п…просто – если б…брать по бо…большому с…счёту – хрен редьки не слаще…вон возьми хоть опять меня:…з…знашь…сколько у меня парсеко-лет налёта…и ш…что? – всё в лл…лейтенантах ошиваюсь…а всякие б…бездари…но в бытовом плане…всё ж…п…получше чем… у вас…нас…да…что б… меня…дайка – затянусь…что ли…а то совсем м…мозги скисли…
– З…значится и там…почти также…как т…тут…- мрачно подытожил, Кузьмич, передовая мне уже ставший ароматный окурок…- нда…может не надо, Федя, ты жжж…вроде, б…бросил…ну её к дьяволу…эту привычку.
– Не…Кузьмич, из п…принципа, надо, д…дорогой…- повело меня в конец.
Последнее, Командор, что я туманно помню без диктофона, после того как в первый и, надеюсь, в последний раз в этой жизни затянулся самосадом, реально почувствовав как вместе с лёгкими выкашливаю из собственноручно бичуемой плоти сознание и клятву данную ВВС, было нижеследующее, как минимум служебное преступление:
– А…я, вв…Кузь…з…ь…мич, ин… но…планетянин…, п…прости…ш…что…- прокашливался я всеми возможными щелями измученного организма так что уже почти и не слышал самого себя…
– Б…быв…ааа…ет…- зевая и ничуть не смутившись, ответил засыпающий на глазах Егерь и, видимо, привычно, укладывая, тяжёлую голову на собственную бороду как на подушку. – М…меня пон…ааа…чалу этот са… моо…ссад тожжж…
Теперь – то, неделю спустя, шеф, я наверняка знаю, что Кузьмич, не расслышал моих признательных слов кто я и откуда, но вы, тем не менее, вправе наказать меня по всей строгости закона за проявленную минутную слабость. Но тогда, когда моё подорванное алкоголем и единственной убийственной затяжкой самосада сознание уже падало в пропасть временного не бытия, я инстинктивно проклинал свой болтливый язык и уповал на чудо, что сильно выпивший егерь даже если и услышал моё не членораздельное признание, то, скорее всего, – ничего не поймёт. Таким образом, по собственной глупости я сам себя подвесил в состояние нервной не определенности вплоть до удачного завершения командировки, когда невероятными усилиями отремонтированная «малютка» не пристыковалась к нашему звездолёту.
V
Воистину правы философы, когда отождествляют каждый новый рассвет, весну с возрождением жизни, ибо на смену мрака и безвременья смерти рано, или поздно, но обязательно является чудо Воскрешения всего живого. Применительно же ко мне данная аллегория реализовалась в том, что когда за полночь после разговора за жизнь с Кузьмичом, был постыдно низвергнут во тьму тараканью, то уже с восходом Солнца того же дня был чудесным образом реанимирован к новой жизни. Егерь, как бывалый знахарь, фактически насильно влил в мою пылающую плоть рюмку харловки и не менее литра огуречного рассола, после чего я в пять минут буквально ожил и встал на ноги. Не буду утомлять вас описанием состояние утреннего похмелья предшествующее вышеупомянутому «возрождению». Ибо, во-первых, самоё воспоминание об этом у меня даже сейчас вызывает тошноту и рвоту, а во-вторых – это и описать-то по моему скромному разумению не представляется возможным в связи с подавляющим преобладанием мрачных и негативных красок, неподвластных моему хоть и тонкому, но весьма ранимому перу.
– Ну, как самочувствие…инопланетянин? – с хитрецой, но по-доброму, подмигнул Кузьмич, разворачивая передо мной карту Харловки с окрестностями, – латиняне говорят, мол, подобное лечи подобным, а по-нашему – клин клином вышибают.
– Да… вроде полегчало, – глупо я улыбнулся, чувствуя, что краснею, словно девица на выданье, с ужасом вспоминая обрывки моего финального откровения, но интуитивно надеясь, что Кузьмич, всё-таки по обыкновению шутит, а не раскусил меня, учитывая его жизненный, и в том числе богатый военный опыт, как пассатижи гнилой орех.
– То-то…со мной, Федя, не пропадёшь, ну давай, прикинем план поиска твоей «малютки», – как ни в чём не бывало, деловито раскладывая на столе карту, кашлянул егерь, – Гм…это ж надо так казённую ракету обозвать…чудно…ей Богу.
«Тысяча бесконечных чертей!» – возмутился я тогда про себя, – «неужели и про «малютку» проболтался, что, блин, за гадский язык – вырвать мало…, но с другой стороны», – как всегда цеплялся я за любую ниточку надежды – «быть того не может – хоть лопни: ни грамма не помню что б даже заикнулся вчера об этом». Вся внутренняя, с невыносимым трудом скрываемая от Кузьмича борьба, вновь сопровождалась обильным выделением пота подспудного страха перед нарастающей возможностью быть так глупо и постыдно разоблачённым.
– Вот уж и хмель из тебя выходить начал, так что не дрейфь, конструктор, – у меня всё по плану, через пол часика по лесу как заяц бегать будешь.
– Даже не сомневаюсь! – попытался я ответить максимально бодро, скрывая от Кузьмича внутренние терзания при этом, действительно чувствуя, как в организме неумолимо капитулирует похмелье.
– Вот и ладно: хорошему человеку харловка зла не причинит – веками проверено, – с нескрываемой гордостью, философски рёк егерь и вновь хитро, но по доброму, подмигнул мне. – Ну, а теперь за дело, Фёдор Фомич: я, пока ты тут спал, охал да ахал, прикинул маршрут поиска ракеты. Сначала, значится, пойдём на Ташнилово болото, где я давеча свежую дырку видел, а дальше по секторам по ходу Солнца, думаю, что максимум за месяц всю мою вотчину обследуем – сам понимаешь сто квадратных вёрст это по территории как Люксембург какой – не меньше.
– Что ж, план толковый, сразу видно военного человека. Ну, тогда двинулись на болото – время не ждёт! – продолжал я всячески хорохорится, с ужасом представляя, чего же ещё смог разболтать в похмельном угаре Кузьмичу, «охая» да «ахая» ночью, будучи к тому же напрочь обезоруженным беспросветным Морфеем.
Наскоро попив чайку и, снарядившись соответственно поставленной задаче, мы отправились к Ташнилову болоту; было что-то около 6 утра по местному времени. Нежные лучи Солнца не привычно радужно переливались в еле заметной паутинке тумана, божественным хрусталём разливались трели каких-то не видимых для меня птичек, а свежесть воздуха была настолько явственна, что мои лёгкие, мгновенно очистившись от остатков вчерашних испытаний, как воздушные шары, наполнились упругой невесомостью, и едва не понесли меня над тропинкой.
О, Святая Бесконечность, какая же, дорогой Мудриус, красотища неописуемая, окружала меня. Накануне мне было, сами понимаете, недосуг любоваться местной природой. Но сегодня кое-как направив дела в нужное русло, оглядевшись, я был реально восхищён окружающим меня миром. Честно признаюсь, что при всём уважении к удивительным горам вашей Леи и даже невообразимой мощи океана моей родной Аквы – оные с красотами Земли русской в верховьях Волги рядом не стояли. Да чего там: помните нашу удивительную командировку на Флору в так называемый заповедник ВВС, где собраны лучшие образцы растений Вселенной и интегрированы в местный и без того колоритный ландшафт. Так вот даже это отчасти рукотворное чудо заметно уступает местным красотам. К слову сказать, шеф, я почти уверен, что влияние природы на характер, образ мыслей, поведение, душу, что в конечном итоге формирует мировоззрение любого разумного существа также существенно как и воздействия социума, в котором он существует. И чем природа, окружающая его с рождения более разнообразна и чудесна, тем более индивид предрасположен для духовного и интеллектуального развития, при прочих равных условиях, разумеется.
– Что, Федь, рот открыл, – красиво? – по хозяйски, словно рачительный садовник, спросил Кузьмич, с восхищением оглядывая пробуждающийся малахитовый лес, бирюзовую Волгу и золотистое как купала церквей небо.
– Не то слово, Кузьмич, аж голова закружилась.
– То-то, – это тебе не в каменном городском мешке пыль глотать, тут у нас всё живое, настоящее, Господь, похоже, лично постарался – даже ангелам своим не доверил. От того-то, у нас Русских и душа нараспашку от эдакой красоты и широты – вновь насторожил меня, Кузьмич, своей прозорливостью, как будто прочитал ход моих мыслей.
– А то! – продолжал я как мальчишка, искренне восхищаться волшебной природой богатого во всех смыслах края.
А между тем за душевным и интересным разговором о невиданных красотах, о возможных причинах их появлении тут и их влиянии на характер человека минуло часа полтора, и мы вплотную приблизились к болоту. Должен отметить, что даже в этом весьма угрюмом месте, я отметил своеобразную уединённую, таинственную прелесть восприятия.
– Кажись, здесь где-то…- откашлялся Кузьмич, – вон и осины кругом повалены, как от взрыва: значит, в эпицентре давешняя дырка от ракеты должна быть.
И уже минут через пять мы уже стояли, склонившись над отверстием в безуспешной попытке высветить фонариком корпус моей «малютки».
– Не видать ни чёрта…- сокрушался Кузьмич, – а по размеру то дыра похожа?
– На глаз, аккурат по диаметру – надо лезть, – максимально серьёзно ответил я, обвязываясь верёвкой и готовясь к спуску. – Ну, с Богом что ли…
– Давай, Федор Фомич, что не так крикни али дёрни за бечеву – я тебя вмиг выдерну, силушка ещё не перевелась, сдюжу, не переживай зря.
– Добро, Иван Кузьмич, – по-военному увесисто ответил я и, как нечто среднее между альпинистом и трубочистом, начал спускаться к своей драгоценной малютке.
– Ну что?! Нашёл? – переживая, каждую минуту, как на охоте, азартно кричал Кузьмич.
– Да, не видать что-то, – отвечал я, для убедительности выдерживая паузу согласно гениальному учению Станиславского, сидя на крышке люка аппарата и прикидывая каким же невообразимым образом его можно выволочить наверх, ибо даже, положим, зацепиться тросом было почти не за что.
По перекликавшись таким Макаром минут десять, собравшись с духом и призвав на помощь вдохновение, я, наконец, убедительно сказал правду:
– Есть! Нашлась родимая!
Верите ли, Мудриус, мне до сих пор очень стыдно… Вы, как никто, знаете, как я болезненно переношу сознательное искажение действительности, и как это порой отрицательно сказывается на собственной карьере, хотя последнее меня по большому счёту мало волнует. Нет, я, конечно, всё понимаю: долг, служба, присяга. Но, иногда, пусть и крайне редко, когда встречаешь гуманоидов подобных Кузьмичу, с открытой душой, чистым сердцем и ясным разумом всякий раз всё более склоняешься к очевидной мысли, что им можно и должно довериться, положившись на их понимание, совесть и честь. Ведь в любом обществе, какого бы уровня развития оно не достигло всегда найдётся некий процент, как откровенных негодяев, так и напротив – крайне порядочных индивидуумов. И мы, отгородившись от низших цивилизацией строгими законами и инструкциями, ради безопасности, а по сути – конформизма считаем себя высшей?! Неужели для такого рода гуманоидов, как Кузьмич, мы не можем пойти на разумное исключение при контактах? Опять-таки, повторюсь: сколько бы мы сэкономили времени ресурсов и нервов при чрезвычайных ситуациях как, например, в моём случае. Я уж умалчиваю о нашей пресловутой гуманности коей мы так любим кичится по поводу и без… теша тем самым собственное самомнение…Эх…и куда катимся… эдак можно и само выродится. Налейте, пожалуйста, ещё рюмочку, Командор, вашей замечательной леивки, а то что-то у меня…от этой прискорбной мысли комок к горлу подкатил… Спасибо, вы настоящий друг.
– Ну, полдела сделано! – бодро я отрапортовал егерю, выбравшись из воронки, – осталось как-нибудь вытащить аппарат и дело можно сказать в шляпе.
– Ерунда, Федь, вытащим…на фронте и не такое на руках таскали: один раз взводом танк из болота выволокли, так что упрёмся как следует – сама, как блоха из бани, выскочит.
– Не всё так просто, Кузьмич: глубина метров семь, диаметр – полтора, вес – пару тонн, – со всей серьёзностью охладил я бравурную уверенность старика, ибо со всей очевидностью осознал, что без помощи третьих лиц нам малютку не вытащить, а это, как вы понимаете шеф, дополнительные риски межцивилизационного контакта.
– Ну и что! – напирал дед, – окапаем воронку, да и выкатим как-нибудь, она у тебя какой формы?
– Круглая, как бильярдный шар.
– Вот! Значит, и катить сподручней будет, – не унимался Кузьмич, – правда вдвоем всё равно не управимся: я хоть ещё при силе, да и ты, гляжу, парень жилистый, а без помощи не обойтись – сам сказал две тонны – это если мешками мерить и то 40 штук выходит.
– Иван Кузьмич, а у тебя надёжные люди в деревне есть, сам понимаешь – дело секретное, государственное, – как можно серьёзнее спросил я.
– Как не быть – мужички найдутся… Мы, Фёдор Фомич, не из последних: в том годе, к примеру, учения рядом проводили – так прям смех и грех: у них два генерала заблудились, так мы всей деревней вышли и за сутки нашли горемычных – перебрали малость…бывает. Зато потом они нам в благодарность солдатиков подрядили и теперь скотный двор как новый, ну и само собой – проставились на всю деревню – хорошие мужики оказались – весёлые, совестливые…
– Вот и отлично…
– Слушай, Федь, – обрадовался снизошедшей на него простой и очевидной мысли егерь, – а что б тебе своим не позвонить – начальство, поди, в раз на помощь людей бы отрядило, а?
– Да пронимаешь, Кузьмич, тут ещё вон какое дело…строго между нами…
– Могила, Федь…
– Я главный инженер-конструктор «малютки», ну и сам понимаешь, в том, что она грохнулась не там где надо и моя вина, в том числе, наверное, есть. Хотя, клянусь, все расчёты по сто раз лично проверил. У нас ведь, сам знаешь как: бракованную деталь поставят, или соберут чего не так – и ладно, авось прокатит, а что случись – конструктор виноват, крайнего ведь всегда найдут. Начальство же всегда право, ему по статусу ошибаться не положено. Пишешь им, пишешь докладные мол, проверьте то, замените это – толку чуть…хоть кол им на голове теши… без приказа сверху задницы от кресла не оторвут…а ты крутись как белка в колесе…бюрократы мать их так…