Шереметьев и Сазонов дружно кивнули, подтверждая, что знают. Или догадываются.
— А где сейчас Морев? — Премьер заметно повеселел и, улыбаясь, посматривал на притихших заместителей.
У Сазонова слегка порозовели щеки. Шереметьев держался молодцом, но лицо еще больше осунулось и даже слегка вытянулось. Только по этим признакам можно было догадаться, что подобные совещания стоили нескольких лет жизни.
— В больницу лег на обследование, — сообщил Сазонов.
— Вы передайте ему, чтобы пришел и отчитался по этому вопросу. А то мы к нему доктора пошлем. Подлечим. Может, взять его под стражу?
— А за что? Он имел право продать свою компанию, — заметил Шереметьев.
— К записке Администрации приложены документы, которые Морев скрыл от нас. Где-то они их раздобыли, — напомнил Сазонов.
Ему явно хотелось вернуться в спокойное русло и сказать что-либо хорошее. А то слишком много негатива получается. Тяжело для здоровья.
— Сделали за нас работу. За что им спасибо. Направьте письмо. Подробно сообщите о принятых нами мерах. Но возьмите шире — информируйте о новом подходе правительства к мегапроекту. Возможно, мы к этой теме вернемся, но сначала зачистим поляну от таких субъектов, как Морев. Помогать будем только проверенным и надежным людям. Президенту я сам позвоню, — деловым тоном сказал премьер, показывая, что тратить время на обсуждение всяких мошенников и проходимцев он более не намерен.
Шереметьев и Сазонов быстро собрали бумаги в папки и вышли. В коридоре кивнули друг другу и разбежались — каждый к своему кабинету.
Вид у обоих был озабоченный.
Глава 31 Исцеление
Коридор был узкий, прямой и бесконечный. Голые белые стены. Нет, скорее, светло-серые, с перламутровым оттенком. Почти слоновой кости. Никаких светильников. Свет просачивался изнутри. Его хотелось потрогать, но он был неуловим. Растворялся в ладонях или с легким шипением уходил обратно в матовую поверхность. На повороте коридор стал сужаться. Стены оказались мягкими и липкими. Они коснулись щек Марики и с тяжелым стоном отъехали. Потом опять приблизились и лизнули волосы, оставив капельки пота.
«Стены легкие. Они дышат», — подумала Марика.
Воздуха не хватало. Тело покрылось капельками влаги, как мелким бисером речного жемчуга.
Теперь коридор шел вверх с заметным уклоном. С шипением от потолка отделился красный шар. Он летел прямо в лицо Марике, меняя свой цвет — в бордовый, потом фиолетовый, изумрудный, золотой. Перед самым лицом шар стал черным. Марика почувствовала его жар. Вот-вот он ударит, обуглит кожу, выжжет глаза. Но в последнюю секунду шар зашипел и рассыпался.
Сгорбленная фигура в длинном плаще с капюшоном стояла спиной к Марике. Незнакомец убирал дымящиеся угли, подметал и складывал их в чашу в форме раковины. Такую изогнутую раковину Марика видела на картине Боттичелли «Рождение Венеры». Она ей очень нравилась. Потом мужчина обернулся и отбросил капюшон. Игорь! Он что-то пытался сказать, но не мог. Слова растворялись в зыбком свете, не долетали.
По лицу Игоря пробежала судорога.
— Я жду тебя, — не услышала, а прочитала по губам Марика.
Стены превращались в белый туман, пропадающий в черном пространстве.
У Марики закружилась голова. Она закрыла уставшие глаза и заснула.
* * *Врач пощупал пульс. Удары сердца были слабые, но спокойные. Рука стала прохладной, а не обжигающей, как несколько часов назад.
— Температура пошла на спад. Завтра наступит облегчение, — успокоил врач Громова, который безвылазно провел в больнице уже двое суток.
Когда их освободили из ледяного плена в заваленной снегом машине, Марика не чувствовала тела от холода. К вечеру начался жар, и пришлось срочно везти ее в больницу, где диагностировали воспаление легких.
Переохлаждение добавилось к сильнейшему нервному стрессу, и Марика впала в забытье. К счастью, оно продолжалось недолго. Большие дозы антибиотиков остановили воспаление, и молодой организм стал выкарабкиваться из болезни. К утру Марика пришла в себя и открыла глаза.
Громов сидел рядом с кроватью. Он заметно осунулся от переживаний.
— Как ты, малышка?
— Слабость. Но мне лучше.
— Худшее позади. Сейчас пойдешь на поправку.
— Где Игорь? Он знает?
— Еще нет.
Он так и не понял, что подразумевала Марика — их близость или свою болезнь? А может, хотела что-то сказать о приключениях на Сахалине. Многие за всю жизнь не попадают в такую передрягу. Не важно. Главное, ее не волновать.
«Сейчас она улыбнется и скажет, что очень соскучилась», — подумал Громов.
— Позвони Игорю. Скажи, что я его жду, — сказала Марика и не улыбнулась.
* * *Из больницы Громов приехал в гостиницу. Номер показался опустевшим и незнакомым. На кресле валялась брошенная в спешке водолазка Марики. За окном подсвечивались заросшие соснами сопки, которые подбирались к балкону и маняще пушились ветвями.
«Пойти погулять, успокоиться?» — подумал Громов, но при одной мысли, что сейчас опять придется вставать и нести свое тело на одеревеневших ногах, становилось дурно.
Он потянул разболевшуюся спину, принял душ и словно провалился в сон. Однако спал не больше часа. Неожиданно заломило зубы. Причем все сразу и одновременно.
«Нервное переутомление. Бессоннице стоит начаться, потом от нее не избавишься».
Громов встал и заварил чай. В каждом номере гостиницы предусмотрительно стояли изящные электрические чайнички и вазочки с разнообразными пакетиками чая — от английского черного с добавками сушеного апельсина до китайского «Молочного улуна».
Прихлебывая терпкий зеленый чай, Петр тупо смотрел на экран телевизора, переключая программы и не вдумываясь в смысл сообщений.
На общем безрадостном фоне репортажей с мировых бирж веселым фальцетом зазвучало интервью президента европейской корпорации, который своей возбужденной жестикуляцией напоминал скорее подвыпившего иллюзиониста, чем солидного бизнесмена.
— Чувствую себя как пилот «Формулы I», который взлетает на вершину холма со скоростью триста километров в час и попадает в густой туман — ничего не видно. Да, я возмущен — но не обеспокоен.
— Чем возмущены?
— Отношением к финансам, особенно американских банков. Только прибыль, прибыль! Заработай любой ценой!
— А разве вы не хотели заработать?
— Мы, промышленники, хорошо понимаем, что во всем виноваты банкиры.
— Чего вы ждете от мировых лидеров?
— Государства колеблются между двумя решениями: или дать законам рынка работать, или осуществить мягкую национализацию. А пока рынки продолжают рушиться.
— Какой выбор устроил бы промышленников?
— Избавьте нас от нечистоплотных банкиров. Набрали токсичных активов! Пусть сами с ними разбираются. Не следует тратить деньги налогоплательщиков, чтобы спасать никому не нужные банки. Мы хотим обсуждать финансовые проблемы с государством напрямую.
«И напрямую получать деньги, — продолжил мысль Громов. Ему показалось забавным, что промышленники обличают банкиров. — Нашли мальчиков для битья. А куда вы, господа, свои денежки пристроили? Их что, у вас насильно отобрали, или вы сами спрятали их в офшорных гаванях?»
Глаза смыкались, но заснуть он не успел. В номерах и коридорах гостиницы панически загалдел невидимый голос:
— Пожарная тревога. Просьба покинуть номера. Лифты не работают. Пользуйтесь лестницами.
«Еще лучше! Сначала циклон. Теперь пожар». Громов быстро оделся, захватил документы и деньги, а также бутылку воды — на всякий случай — и вышел в коридор. Из номеров появлялись заспанные постояльцы. Но дымом не пахло.
— Мужчина, — услышал Громов манерный голос и обернулся. — Вы не подскажете, как отсюда выбраться?
Густо подведенными глазами в упор смотрела высокая стройная женщина лет тридцати в облегающей кожаной курточке с большим вырезом и узкой юбке, похожей на мини-шорты. Одежда не вызывала сомнений в профессии дамы.
«Не живет в гостинице. Провела здесь ночь. Даже не знает, где лифт и лестницы», — заметил про себя Громов и с присущей ему вежливостью проводил женщину к выходу на первый этаж.
И чуть не столкнулся с Игорем Ратовым, который спешил навстречу. Бросив оценивающий взгляд на семенящую рядом «жрицу любви», Игорь присвистнул:
— Похоже, ты неплохо проводишь время. А где Марика?
— Она в больнице.
— Что случилось? Прилетел вас искать. Чуть с ума не сошел от переживаний. Не знал, что и подумать.
«А надо было думать. Втравил нас в историю», — молча возмутился Громов.
«А надо было думать. Втравил нас в историю», — молча возмутился Громов.
— Уж не знаю, как объяснить! Цепь несчастий или, наоборот, везения. В Томске нас пытались похитить какие-то люди. Профессионалы, уровень средний. Охотились за Марикой, но я подвернулся…
— И разобрался с ними. Это я знаю. Дальше улетели на Сахалин. Не ожидал, но решение правильное.
— И попали в циклон. Снежные заносы, природная катастрофа, переохлаждение.
— Не соскучишься. В одном месте руки выкручивают, в другом — снегом засыпают.
— Не засыпали, как видишь. Не получилось. Марика, правда, схватила воспаление легких. Сейчас лучше. Примерно через неделю, если не будет осложнений, сможет вернуться в Москву.
— Я хочу ее видеть.
— И она хочет, Ромео. Соскучилась. Конечно, поедем. Есть, правда, одна незначительная деталь.
— Какая? — насторожился Ратов. Он почувствовал, что друг не все рассказывает.
— Здесь пожар объявили, — с горькой иронией заметил Громов.
— Очень вовремя. Для полного набора удовольствий не хватает именно пожара.
— Ложная тревога. Пожар не предусмотрен. Сегодня по крайней мере, — вмешалась ярко наштукатуренная дама и томно улыбнулась.
* * *Громов проводил Игоря в больницу и довел до палаты, где лежала Марика. И сразу ушел в коридор, оставив их вдвоем.
— Бедная моя, настрадалась, намучилась, — ласково шептал Ратов, поглаживая Марику по плечам, укрытым больничным одеялом.
— Да, намучилась. И все из-за тебя, — капризно пробормотала Марика.
— Петр говорил, можно будет вылететь в Москву через неделю. Я еще поговорю с врачом. Как ты?
— Люблю тебя. Только сейчас поняла. Когда мне стало совсем одиноко.
— Так и бывает. Один умный человек сказал: если не узнаешь, что такое одиночество, то не поймешь, как дороги родные люди. Я тоже соскучился.
— Я не хочу быть одинокой. Не могу без тебя.
— Нет проблем. Теперь нам никто не помешает. Никто и никогда!
— Очень хорошо. — Марике стало тепло и уютно. Она верила, что все самое страшное позади.
— Правда, завтра мне придется уехать. Я и так с большим трудом вырвался, — с сожалением вздохнул Игорь. — Не знаю, как лучше сделать.
— Петр взял отпуск и присмотрит за мной до выздоровления.
— Он хороший друг, — проникновенно сказал Ратов.
— Да, он очень хороший.
* * *Громов избегал общения с Ратовым до его отъезда и упрекал себя за близость с Марикой.
«Если Бог хочет кого-то наказать, он лишает его разума. Я совершил безумный поступок. И друга можно потерять, и хорошую девушку сделать несчастной, и всю жизнь жить так, словно в грязном белье ходить. Какая любовь! Минутная слабость. Если бы любил, не сожалел бы».
Однако Петр был не до конца честен с собой. Все могло повернуться иначе. Но Марика предпочла Ратова. Это ставило Громова в безвыходное положение. Он решил, что не будет ухаживать, очаровывать, пытаться влюбить ее в себя. В принципе это возможно, но тогда нужно вытравить понятия о порядочности, искусственно вызвать антипатию к другу, а это неприемлемо.
Громов перемалывал в голове эти мысли — правильные, выстраданные, необходимые, но недостаточные. Они убеждали, но не успокаивали. На душе было тревожно. Словно очевидные ответы на самые простые вопросы просто повисали в воздухе, не достигая цели.
«Неужели невозможно оставаться нормальным, честным человеком и одновременно быть счастливым?»
Измучив себя сомнениями, Петр старался как можно меньше общаться с Ратовым. Но куда было деваться от Марики? Она же нуждалась в его помощи.
— Ты ни о чем не хочешь меня спросить? — Марика смотрела на Громова укоряющим и одновременно извиняющимся взглядом.
— Все и так понятно.
— Ты не обижаешься?
— На что?
Громов задал тот же вопрос себе и понял, что обижаться и расстраиваться действительно не на что. Просто Марика почувствовала, что он по жизни — одинокий волк. Поддалась его очарованию, мужской силе… А сейчас словно очнулась.
— Нет, и не думал обижаться. Неплохо прокатились, правда?
* * *«Мы очень обязаны Петру. Нужно его поблагодарить. Как-то суховато получилось», — с сожалением подумал Ратов, откинувшись в кресле самолета.
В соседнем кресле устроился мужчина лет сорока: голубая сорочка, просторные вельветовые брюки, свитер с модным рисунком, на груди — кожаная сумочка известной фирмы для паспорта. Глаза быстрые и внимательные. Мужчина, в свою очередь, оценивающе осмотрел Ратова и остался доволен результатом.
— У вас на Сахалине бизнес? — спросил он по-русски с заметным акцентом.
— Нет, родственников навещал, — сообщил Игорь. — Вы американец?
— Я британец, но живу в Париже. Закупаю дары моря в сеть магазинов «Лафайетт».
«Петр рассказывал, что его приятель на Сахалине занимается этими поставками. Тесен мир».
— Неплохо владеете русским языком.
— Это для бизнеса. Пришлось учить. Вы знаете, русские — лучшие покупатели. Около одной трети менеджеров-продавцов в дорогом магазине «Галери Лафайетт» в Париже владеют русским языком.
— Сейчас кризис. Не придется переучиваться на китайский?
— Вы не поверите. В Париже перед Рождеством стало пусто. Нет, неверно сказал. Пустынно?
— От слова «пустыня»?
— Да, в Париже. Мало было туристов. Даже в Лувре.
— Прискорбно, — посочувствовал Ратов. — Париж притягивает людей. Магический город. «Праздник, который всегда с тобой». Не кушают рыбку и икру с Сахалина?
— Экономия. Нет праздника. Кончился. Закрывают кафе и рестораны, которые существовали сто, двести лет. Из них делают фаст-фуд.
— Все вернется. На кризисе тоже можно заработать.
— Это точно. Если есть деньги. Во Франции недвижимость подешевела. На двадцать процентов за год. Я купил студию в центре. С зеленым двориком — двести тысяч евро. Так, для личных дел.
— Недвижимость скупают иностранцы?
— В основном. Французы стали бедные. Даже на Рождество не дарили подарки. И русских стало меньше. Берегут деньги.
— Насколько я знаю, — заметил Ратов, — Франция не пользуется сильным спросом среди русских покупателей. Владельцам недвижимости автоматически не дают вид на жительство. Это отпугивает.
— Странно. У меня было впечатление, что французы всех принимают. Скоро европейцы станут в Париже редкостью. А русских французы не любят. Никогда не любили, а после войны на Кавказе особенно.
— Если не хочешь любить, то никто не заставит. Но я вам скажу прямо. Эта война повлияла и на отношение России к Западу. Очарование Европы ушло, знаете ли. Что мы увидели? Необъективность, лицемерие, ложь.
— Вы во всем правы?
— Я вообще не хочу спорить на эту тему. Говорю о психологической реакции. Вранье, которое мы увидели и услышали, заложило сильное раздражение. И это на долгие годы.
— Журналисты всегда необъективны. Но русские не будут долго злиться на Европу. Если бы у вас были хорошие примеры для подражания, тогда да. Но у вас самих много причин для недовольства. Европу невозможно заменить. Как вы замените Париж или Лондон? Чем? Наша экономика все равно эффективнее.
— Вы уверены?
— Абсолютно. Вы можете представить руководителя «Боинга» или «Эрбаса», которые сидят десять лет на своем месте, а новые модели самолетов не появляются? У вас это возможно, а у нас нет. Почему? Ведь русские умные и образованные. И богатства огромные. Но вы ничего не можете сделать из-за коррупции.
— Коррупция есть везде, Европа и Америка не исключение. Кризис показал, какое было воровство, сколько злоупотреблений, финансовых пирамид, надувательства.
— Не путайте коррупцию и бизнес. У вас две цены — официальная и реальная. Я готов заплатить, но не тратить время, чтобы ходить к чиновникам. Коррупции в России намного больше, чем в Европе. Поверьте мне как бизнесмену.
«К сожалению, он прав. Вертикаль власти построена на личной преданности и круговой поруке. А это — основа коррупции. Такая система в принципе не может быть эффективной, — подумал Ратов, но соглашаться с британцем не хотелось. — Русские не любят слишком умных иностранцев, они вообще чрезвычайно умных не любят».
— Так что будем оптимистами, — заметил покрасневший от стаканчика виски попутчик. — Охлаждение временное. Скоро опять вы станете любить Францию, Соединенное Королевство, почти всю Европу. С Америкой сложнее. Вы с американцами не друзья, а соперники.
— Благодарю вас за интересный разговор, — искренне заметил Ратов.
— Не стоит. Надеюсь, он поможет в ваших делах.
«А вот это вряд ли. У нас эти фокусы не проходят. Такие, как Морев, на разговоры чихать хотели. Придется применять другие методы. Более убедительные», — улыбнулся про себя Ратов.