Говорил же замполит Агариков: «Это баба думает маткой, а ты офицер и должен думать мозгой!»
Так вот, если бороться, страдать, преследовать, ночевать под ее окнами на лавочке, писать стихи… Ну, в общем, совершать все те нелепости, которые так нравятся женщинам, то в конце концов она обессиленно отдаст Михаилу Дмитриевичу свою в общем-то совершенно не нужную ему плоть, а потом будет нежно гладить по голове и с материнской беззаветностью смотреть на него, прислушиваясь, как остывает в чреслах молния сладострастья…
— Вы о чем думаете? — строго спросила следовательница.
— Вспоминаю… — краснея, пробормотал Свирельников.
— Так мы с вами никогда не закончим! Давайте сюда листок! Вы рассказывайте, а я с ваших слов запишу.
Директор «Сантехуюта» покорно отдал бланк, сосредоточился и принялся осторожным голосом излагать обыкновенную историю невозвращенного кредита, впадая в некий подследственный стиль с выражениями вроде: «вышеупомянутый банк», «поскольку-постольку», «в результате чего», «впоследствии убитый неизвестными злоумышленниками», «согласно законодательной базе»…
Когда он замолчал, следовательница оторвалась от записей, посмотрела внимательно на Свирельникова и спросила:
— Гражданин Веселкин имел какое-то отношение к кредиту?
— Да, мы тогда вместе работали…
— А теперь?
— У него своя фирма…
— Враждебных отношений, личной неприязни между вами не было?
— Были некоторые противоречия…
— Конфликт интересов?
— Вроде того. Но теперь мы друзья…
— Даже так?
— Да, именно так, — подтвердил Михаил Дмитриевич и попытался себе представить, как она отреагирует, если ей рассказать, что вечор он братался с Вовико при помощи двух путан.
— Ответственность за дачу ложных показаний, думаю, вам разъяснять не надо?
— Обижаете, Елена Николаевна!
— Прочитайте! Если все правильно, тогда как обычно: «С моих слов записано верно». И подпись.
Михаил Дмитриевич внимательно просмотрел текст и заметил, что следовательница в явных неладах с пунктуацией: придаточные предложения она еще кое-как выделяла запятыми, а союзных не видела в упор. Удостоверившись, что все изложено точно, он поставил автограф.
— Давайте повестку, я отмечу! — строго сказала Елена Николаевна.
— Значит, «Сантех-глобал» вас больше не интересует? — протягивая бумажку, аккуратно спросил Свирельников.
— А вам есть что сообщить следствию? — даже не глядя в его сторону, отозвалась она.
— Мне показалось, что теперь вас интересует только тот кредит.
— Вам показалось. У вас есть что-то новое про «Сантех-глобал»? — Следовательница взяла из стопки и положила перед собой чистый бланк допроса.
— Я должен подумать.
— Думайте скорее! Неужели вы еще не поняли, что нас интересует? — сердито предупредила она. — До свидания!
Выйдя из кабинета, Свирельников увидел дожидавшегося у дверей человека и узнал в нем предпринимателя, с которым когда-то познакомился на пикнике у невинно убиенного Горчакова. («Ага, значит, глубоко копают!») Тот тоже узнал Михаила Дмитриевича, но виду не подал. Не то место! Так английские джентльмены, встретив в общественном туалете близкого друга, ни единым движением не выдают своих чувств. Они невозмутимо застегиваются, выходят из сортира и лишь потом бросаются друг другу на шею.
«„Думайте скорее!“ — вот ключевая фраза! — размышлял он, шагая по шуршащим газетным листам (ими за полчаса успели выстелить весь коридор). — Ну, конечно, они давят, чтобы получить компромат на Толкачика. Для этого и выкопали историю с Горчаком. Стоп! И слежку для этого же организовали! Нарочно такую, чтобы сразу заметил и испугался. Тогда все понятно! А когда понятно, тогда не страшно. Неприятно, но уже не страшно…»
Михаил Дмитриевич вышел из подъезда на улицу, достал «золотой» мобильник, включил, поймал в панельку солнце и пустил зайчика по окнам управления. Тут же раздался звонок.
— Аллеу! Ну как — узнал?
— Что именно? — радостно не понял Свирельников.
— Откуда были девочки? Хотя бы номер телефона.
— Отбой! Девочки тут ни при чем.
— Это еще неизвестно.
— Известно. Меня спрашивали про Горчакова и про кредит!
— Так его же давно…
— Не важно. Они хотят, чтобы я заложил «Сантех-глобал».
— Ну и заложи!
— Ага! А жить потом как? Вот «Жигули» за мной и катаются, чтобы я… Ну, ты понял?
— Понял. Не надо подробностей. Дай мне час — я выясню.
— Зачем? И так все ясно.
— Ясно, да не все.
— А что не так?
— Да есть кое-что. Не могу пока объяснить. Но я этих ребят знаю. Они бы все по-другому делали. Странно. Хотя, может, и оттуда всех «профи» погнали. Ладно, попробую узнать, что за козлы тебя пасут.
— А разве можно?
— Если ты не жадный, можно!
— Я не жадный, но экономный.
— Ладно, экономный, «трубу» надолго не отключай. А телефон этих девочек все-таки у своего Смешилкина спроси! Я внятен?
— Веселкина.
— Бывают же фамилии! До связи!
Подойдя к КПП, Свирельников заметил то, на что не обратил внимания, когда шел к следовательнице: из специальной витринки, прикрепленной к кирпичной стене дежурки, с размытой (наверное, сильно увеличенной) фотографии на него печально смотрел молодой милиционер. Под снимком черной тушью сообщалось, что лейтенант Колосовиков Виктор Павлович погиб, выполняя служебный долг. На алюминиевой полочке, привинченной под витринкой, лежали две красные, немного подвядшие гвоздички. Вычтя из второй даты первую, Свирельников обнаружил, что погибший был даже моложе брата Федьки.
Направляясь к машине, Михаил Дмитриевич думал сразу о двух вещах. Во-первых, о том, что, очевидно, такое у них тут случается нередко, если для этого есть специальная витринка и даже полочка под цветы. А во-вторых: почему лица на некроложных снимках всегда какие-то скорбно-встревоженные, точно будущие покойники в фотографической вспышке на мгновенье прозревают свой конец? Нет, вряд ли… Скорее, огорченные родственники подсознательно выбирают такие вот грустные снимки…
«Наверное, и дети у этого Колосовикова остались!» — подумал он, садясь в джип.
14
— Кто звонил? — спросил Свирельников и забрал у Алексея дежурный мобильник.
— Владимир Николаевич. Просил перезвонить, как освободитесь, — доложил водитель.
— Какой Владимир Николаевич?
— Вчерашний.
— Ясно. Поехали!
— Куда?
— В Департамент. Остановишься по пути где-нибудь у цветов! — Он взглянул на часы и сообразил, что к началу вручения даров уже опаздывает. — Мухой лети!
Джип тронулся, а Михаил Дмитриевич нашел в телефонной памяти веселкинский номер и нажал зеленую кнопку.
— Слушаю! — почти сразу же отозвался Вовико.
— Это я. Звонил?
— Без всяких-яких! — захихикал Веселкин. — Ты как, жив?
— А ты?
— Спать хочется, хоть спички в глаза втыкай! Озорные девчонки попались. Особенно светленькая… Жалко, кино они нам не показали!
— Ну, ты им за это отомстил!
— А что — жаловались?
— Нет, не жаловались. Хвалили. Деньги за вредность с меня взяли.
— Деньги?! — возмутился Вовико. — Да я же им, не считая, насыпал! Вот сучки! С тебя-то за что? Ты же спал…
— За того парня. Ты когда уехал?
— В час.
— А что так?
— Надо было, — замялся Вовико. — Ты где? А то заезжай — поправимся! Мне тут с Массандры мадеру пятьдесят девятого года привезли.
— Нет, спасибо. У меня сегодня тяжелый день.
— Да брось! Кто утром пьет — тот целый день свободен!
— Не могу!
— Надо увидеться. Без всяких-яких. Я тебе вчера одну вещь не сказал. А вещь важная…
— Говори по телефону!
— Ну, если ты… Понимаешь, меня к следователю вызывали. Из-за Горчакова. Я думал, все давно забыто и забито, а они снова. Не нравится мне это! Тебя еще не вызвали?
— А почему меня должны вызвать?
— Ну, кредит же ты брал…
— Мы! Мы брали!
— Мы… Но договор-то подписывал ты.
— Ты тоже кое-что делал.
— Ну что ты сразу! Я же как лучше хочу! Так тебя вызывали?
— Нет еще, — соврал Свирельников.
— Странно. Может, заедешь на мадеру?
— Не могу. Созвонимся…
— А ты хоть помнишь, что мы помирились?
— Конечно! Слушай… у тебя телефон этих девчонок под рукой?
— Соскучился?
— Нет, хочу их одному человеку подарить ко дню рожденья.
— Правильно: девчонки хорошие, без всяких-яких! Но телефон я куда-то засунул. А фирма называется «Сексофон».
— Саксофон?
— Нет, не дудка, а через «е». «Сексофон». Понял?
— Понял.
— Телефон в «Интим-инфо» найдешь, я оттуда брал.
— А как зовут их, не помнишь?
— Не-а. Помню, что у светленькой на пояснице глаз.
— Конечно! Слушай… у тебя телефон этих девчонок под рукой?
— Соскучился?
— Нет, хочу их одному человеку подарить ко дню рожденья.
— Правильно: девчонки хорошие, без всяких-яких! Но телефон я куда-то засунул. А фирма называется «Сексофон».
— Саксофон?
— Нет, не дудка, а через «е». «Сексофон». Понял?
— Понял.
— Телефон в «Интим-инфо» найдешь, я оттуда брал.
— А как зовут их, не помнишь?
— Не-а. Помню, что у светленькой на пояснице глаз.
— Какой еще глаз? — вздрогнул директор «Сантехуюта».
— Открытый. Наколка такая смешная. Береги себя!
— И ты тоже!
Нацарапав странное название фирмы на обратной стороне визитной карточки, Свирельников распрощался с Вовико и огляделся: хвоста не наблюдалось. Некоторое время они ехали вдоль парка: справа были уступчатые многоэтажки, а слева пыльный лес с зажелтевшими кое-где березками и тропинками, ныряющими в чащу прямо от стеклянных автобусных павильончиков. Проехали клубное здание с колоннами и надписью «Театр».
«Лесотеатр», — подумал Свирельников.
На большой афише, прикрепленной к фронтону, значилось:
Скоро!
Лев Толстой «Война & мiр».
Степ-мюзикл.
Он представил себе Наташу Ростову, отбивающую чечетку в компании с Андреем Болконским, и повеселел. Когда вывернули на проспект, Свирельников еще раз тщательно огляделся, но серых «Жигулей» не заметил.
«А что это вдруг Веселкину приспичило мириться?» — подумал он.
Зря этот товарищ по оружию никогда ничего не делал.
В «Можайку» оба они поступили после армии и оказались в одном взводе, а в общаге их койки стояли рядом. Правда, Вовико тогда считался общеинститутской легкоатлетической звездой и постоянно ездил на сборы. Преподаватели относились к его отсутствию на занятиях как к неизбежному злу, но с раздражением и в конце концов сквитались: по распределению он загудел в Улан-Удэ.
Потом Веселкин ненадолго появился в Москве, чтобы втянуть Свирельникова в историю с заразными сестричками. После этого, однокашники долго не виделись и снова встретились совершенно случайно на улице, кажется, в 93-м. Михаил Дмитриевич гордо рассекал Ленинский на своей первой иномарке — старинной «Тойоте» с правым рулем, которой страшно гордился, а грустный Веселкин ожидательно мерз на остановке. Вовико тогда только-только вылетел из армии по сокращению, пробовал толкнуться в бизнес и был наивен, как эмбрион, принимающий абортный скальпель за луч света в темном царстве.
Директор «Сантехуюта» остановил машину, опустил стекло, высунулся и томно, как приоконная девица, позвал:
— Вовико!
Господи, как же тот обрадовался, узнав в хозяине иномарки однокурсника! Буквально бросился на шею, чуть не плача. В дешевенький кооперативный ресторан «У Палыча», куда повел товарища Михаил Дмитриевич, Вовико входил с благоговейной опасливостью, а увидав в меню многочисленные нули тех инфляционных цен, вздрогнул и испуганно посмотрел на друга. Свирельников же в ответ лишь усмехнулся с успокаивающим превосходством.
Веселкину сильно не повезло. После Улан-Удэ его захреначили в Манино, медвежий подмосковный угол, откуда в Первопрестольную выбираться не легче, чем из Уссурийска. А тут еще свернули спутниковые программы, финансирование срезали, зарплату не выдавали, начальство почесало репу и объявило: два дня на службу ходите, чтобы скрип портупеи не забыть, а остальное время шакальте как умеете! Жена веселкинская поехала в Москву за дешевыми продуктами, встретила одноклассника, разбогатевшего на скупке квартир у подмагазинной пьяни, и через месяц ушла к нему.
— Вот, ночной бар теперь стерегу!
— А что вообще собираешься делать?
— Не знаю. Застрелюсь, наверное, — грустно хохотнул Вовико.
Свирельников же, наоборот, стал рассказывать, как ездил купаться в Анталию, как собирается в ближайшее время поменять «Тойоту» на БМВ, а Веселкин взирал на однокурсника, словно на белого бога, приплывшего в большой железной пироге к его убогим папуасским берегам. И хотя директор «Сантехуюта» давно мучился вопросом, где найти надежного человечка в заместители, мысль о том, что таким человечком может стать жалкий, измызганный Вовико, даже не приходила ему в голову.
Поначалу, выпивая и закусывая, они вообще не говорили о бизнесе, а все больше вспоминали походы по «тропе Хо Ши Мина» в женское общежитие трикотажной фабрики «Красное знамя», располагавшееся впритык к курсантскому корпусу. Удивительно, как прочно мужская память хранит совокупительные чудачества и мелкие телесные причуды дам, чьи лица с именами давно уже утрачены, стерты, погребены в кучах ненужного жизненного мусора! Но вдруг из глубины забытого всплывает совершеннейшая нелепость — разбитная ткачиха-лимитчица, страшно боявшаяся залететь и поэтому в самый опасный момент противным диспетчерским голосом кричавшая в ухо трудящемуся бойцу: «Внимание!»
Посреди ужина сильно захмелевший Вовико, подняв рюмку и собираясь огласить очередной витиевато-бессмысленный тост, произнес:
— Внимание!
— Вынимание! — по-диспетчерски прогундел в ответ Свирельников и захохотал.
— Неужели помнишь?
— Слу-ушай! — Директора «Сантехуюта» вдруг осенила простая и гениальная мысль. — Мне нужен надежный человек на филиал. Надежный. Пойдешь?
— Без всяких-яких, — побледневшими губами прошептал Вовико, стараясь придать своему лицу выражение сверхъестественной надежности. Глаза у него были при этом заискивающе-беззащитные, как у домашнего кобеля, присевшего по нужде на людной улице.
А та полузабытая, наверное, давно поскромневшая и состарившаяся лимитчица так никогда, до самой смерти не узнает, что ее общедоступная молодость, ее совокупительная чудаковатость, точнее, воспоминание о ней сыграли такую важную роль в судьбе офицера запаса Владимира Николаевича Веселкина!
Став начальником филиала, а через некоторое время и компаньоном с долей в акциях, Вовико заматерел и так намастырился залезать в их общие деньги, что, когда при разделе фирмы все всплыло наружу, оставалось только ахнуть: как же искусен, хитер и затейлив может быть человек крадущий! Самый простой способ заключался в том, что выручка филиала придерживалась и втихаря крутилась через ГКО. Это страшно возмутило Свирельникова, хотя, по совести сказать, он тайком от компаньона делал то же самое.
В итоге соратники расплевались, но, к удивлению сантехнической Москвы, без стрельбы, что позволило знаменитому Ашотику на корпоративном банкете в Колонном зале заявить о благополучном завершении дикого этапа русского капитализма, когда экономика, как и обещано, регулировалась рынком, но вот рынок-то регулировался пластидом и пистолетами с глушителем. На некоторое время Свирельников вообще забыл о своем однокурснике и компаньоне, так бы, наверное, никогда и не вспомнил, если бы неожиданно не столкнулся с ним лоб в лоб, борясь за «Фили-палас».
Война эта велась долго, с переменным успехом. Сколько было денег занесено в нужные кабинеты и сколько выпито водки с необходимыми людьми — страшно вспомнить! Наконец директор «Сантехуюта», найдя прямой выход на руководителя Департамента, стал явно одолевать Веселкина и ожидал от него чего угодно, любой изощренной гадости, но только не полной капитуляции с предложением вечного мира. С чего вдруг? Во всем этом чувствовалась какая-то рекламная неискренность. Даже приглашение в «Кружало» таило явный намек на ту давнюю пьянку «У Палыча», где начался их совместный бизнес, так печально закончившийся.
Когда ввалились в «Кружало», сели за столик и выпили по рюмке горилки с чесночным салом, Вовико стал рассказывать про то, как встретил на заправке старшину их курса Лисичкина, которому все преподаватели единодушно прочили блестящее лампасное будущее. Он был в оранжевой робе с надписью «Мосгорнефть», предупредительно вставлял в бензобак наливной «пистолет» и протирал стекла.
— Узнал тебя? — спросил Свирельников.
— Без всяких-яких… — покачал головой Веселкин. — Зачем человека расстраивать? Дал ему стольник и уехал.
— А помнишь, как он не мог найти на карте Гренаду?
— Без всяких-яких!
В первом случае «без всяких-яких» означало «нет», во втором случае — «да». Ехидная Тоня однажды заметила, что Веселкин умудряется всю цветущую сложность русского языка вместить в своих дурацких «яких». И вполне успешно! Уникальный случай: можно целую диссертацию написать. Жена всегда относилась к Вовико с презрительной терпимостью и называла его «твой Веселкин». В первый раз она назвала его так на выпускном вечере в клубе «Можайки», располагавшемся в бывшем манеже. Оттоптав с ним медленный танец, она вернулась к жениху и сказала:
— Свинья он, этот твой Веселкин!
— Почему?