— Ироды железные, фашисты, — без особой злобы ворчал лесник. — Вас бы сюда засадить. Доберусь я еще до ваших господ, ой как доберусь…
Солдат прикрикнул на него, толкнул острием копья в спину.
— Сам поторопись, — ответил лесник. Разговаривал он с ним только по-русски. Будто ему было безразлично, поймут ли его.
— Ну вот, — продолжал он, поднимая с пола плошку, — даже ложку не придумали. Что я, как свинья, хлебать должен?
Вопрос остался без ответа. Солдаты смотрели на него с опаской, как на экзотического зверя.
— Нет, такой мерзости я еще не пробовал, — сказал лесник. — Так бы и плеснул тебе в морду…
И я понял эти слова как сигнал.
— Плескай! — крикнул я. И мой голос показался мне оглушительным. Звук отразился от внутренних стенок моего шлема и ударил в уши.
Лесник услышал. Реакция у него была отменной. Он не потерял ни доли секунды. И лишь когда плошка с похлебкой полетела в незащищенное лицо нагнувшегося к нему солдата, а вторая плошка вылетела из рук Кривого, я понял, что они это сделали бы и без меня. Не рассчитывали они на мою помощь. Больше того, Кривой понимал по-русски, и последние слова лесника относились к нему. Были сигналом.
А дальше, в следующую минуту, было вот что: почему-то я не стрелял — как-то в голову не пришло. Я бросился на стражников сзади, размахивая ружьем, как дубинкой, и моя акция была совершенно неожиданной как для стражников, так и для лесника с Кривым — я-то забыл, что вместо лица у меня железное муравьиное рыло. Ложе ружья грохнуло о шлем солдата, шлем погнулся, солдат отлетел к стене, сбил с ног другого стражника, и мной почему-то овладело желание немедленно заполучить двойной топор, которым размахивал солдат, правда, угрожая более своим, чем чужим. Я вцепился в древко топора и рванул его к себе — ружье мне мешало, но солдат с перепугу отпустил топор, и я оказался обладателем двух видов оружия, а на самом деле выключился из битвы за перевооруженностью. Пока стражники старались понять, что за гроза обрушилась на них с тыла в образе одного из них, Кривой свалил ближайшего к нему противника, еще с одним справился лесник и отнял у него копье. Остальные стражники сочли за лучшее сбежать, вопя как резаные.
Я с ружьем и топором бросился к леснику, и заглушенные шлемом мои возгласы испугали Кривого, который встретил меня выставленным навстречу копьем. Но Сергей Иванович соображал быстрее. Я полагаю, что он сначала узнал свое ружье, потом связал с ним страшилище в муравьином шлеме и разорванных джинсах.
— Спрячь пику! — крикнул он Кривому. — Это моя интеллигенция.
Не могу сказать, что это было самое приятное для меня обращение в темном туннеле горы, — наверное, я слишком закомплексован, но в принципе я был рад возможности сложить с себя ответственность — хватит с меня одиночных путешествий.
— Давай ружье, — сказал Сергей Иванович. — Что, пули берег?
— Не хотел поднимать шума, — ответил я.
Кривой уже был в камере, резал веревки на руках остальных пленников.
— Сейчас они вернутся, — сообщил я леснику. Я не ждал, что он согласно правилам игры бросится мне на шею с криком: «Ты мой спаситель!», — но уж очень он был деловит и сух.
— Знаю, — сказал он. — Ружье в порядке? В реке не купал?
— В порядке, — кивнул я.
И все-таки встреча должна была быть иной.
— Ну, где там люди? — крикнул лесник в темноту камеры.
В конце коридора послышались крики и топот.
— Ты никого не прихлопнул? — спросил лесник, срывая со стены факел и придавливая сапогом плошку. Сразу стало темнее.
— Нет.
— И не должен был. Не в характере, — ухмыльнулся лесник. — Шлем так подобрал?
— Так.
Как будто я был мальчишкой, обязанным отчитаться дяде в шалостях, но все-таки не преступившим пределов дозволенного. Хотя неясно было, одобряет ли он мое миролюбие или не согласен с ним.
— Молодец, — сказал лесник. — Кривой тебя даже не признал.
Кривой выгонял своих товарищей из камеры. Делал он это бесцеремонно, не у всех даже были развязаны руки — он на ходу пилил путы, покрикивал на черные шатающиеся тени.
— Пойдешь за ними, у тебя топор — прикроешь. Да и защищен ты больше, чем другие. Я задержусь.
— Я с вами.
— Хватит, неслух, — возразил лесник. — Ведь случай, что ты нам помог. Скорее всего должен был и сам погибнуть, и нам не помочь. Ясно? Ты хоть теперь слушайся. Я лучше знаю.
И я пошел за толпой узников, которые трусили к выходу из горы. Они успели разобрать оружие, брошенное солдатами.
Кривой обогнал толпу и бежал впереди, вырывая из стены редкие факелы и топча их. Я оглянулся. Маленький силуэт лесника, затянутый дымом, виднелся у стены.
Вдруг гулко, на всю гору, раскатился выстрел. Ему ответил далекий крик. Силуэт лесника сдвинулся с места — он бежал к нам.
Я поспешил за толпой, туда, где впереди коридор пропадал в полной темноте.
Я чуть не проскочил нужного поворота, черного в темноте, и приостановился в нерешительности — и тут меня догнал лесник.
Он чуть было не налетел на меня, но каким-то шестым чувством понял, что я остановился, и крикнул на ходу:
— Сюда, направо, только на цыпочках. Теперь мы должны исчезнуть.
Я бежал шаг в шаг за Сергеем, и вскоре мы догнали остальных.
Лесник шепотом окликнул их, Кривой, тоже шепотом, отозвался. Мы остановились.
Мы отошли от входа в этот второстепенный штрек метров на сто, и я увидел, как в его отверстии промелькнул факел — преследователи бежали мимо по главному туннелю.
— Вы что, здесь были раньше? — спросил я лесника тихо.
— Чего я здесь не видал? — отозвался он.
— А как знали?
— Раньше обсудили, в камере. Кривой здесь бывал. А вообще-то отсюда не возвращаются.
— Знаю, — сказал я.
— Поглядел?
— Поглядел.
— Наверное, даже больше меня видел. Я-то все больше понаслышке.
Мы пошли дальше.
Я не сразу догадался, что мы вышли на склон, — ночь стала темной, луна зашла, и только по внезапной волне свежего воздуха я понял, что мы покидаем гору.
Я остановился, пока мимо проходили остальные. Поглядел на небо. И подумал, что, может быть, больше никогда не увижу этого звездного неба! Ни одного знакомого созвездия я не нашел.
Мы шли очень медленно, куда медленней, чем если бы оставались вдвоем с лесником. Мне хотелось припустить вперед — ведь впереди была еще река, потом открытая пустошь. А приходилось идти сзади плетущихся крестьян, и ничего другого не оставалось.
Нам дали передышку — ровно настолько, что мы успели спуститься с горы к реке ниже моста, примерно там, где я через нее перебирался. Но, к сожалению, нас увидели раньше, чем мы смогли затаиться в прибрежных кустах. Стрела на излете воткнулась в землю рядом со мной.
Мне казалось, что я давно, много дней, месяцев, иду по этому миру — и в сущности какая разница, параллельный он или фридмановский, заключенный в электрон. Он живой, в нем убивают, мучают и даже живут. И я в нем живу. И лесник.
В кустах произошла задержка — пленники не решались ступить в воду. Сквозь листву угадывался мост, и по нему уже бежали черные фигурки — нас могли отрезать от леса.
— Тут глубоко, — предупредил я. — За островом мельче.
— Знаю, — сказал лесник. — Многие плавать не умеют. Говорил я Кривому — к мосту надо бежать. Сбили бы караул. Ты, может, эту банку с головы стянешь? А то перевернет тебя, как корабль в бурю.
— Ее не снимешь.
Кривой, ругаясь, размахивая руками, загонял в воду крестьян. Лесник присоединился к нему. От горы уже подбегали солдаты — стрелы начали ложиться среди нас.
— Топор не бросай! — крикнул мне лесник. — Если тяжело, Кривому отдай.
— Не тяжело.
— Тогда плыви впереди. Если кто из солдат на тот берег прибежит, круши, не стесняйся.
Я прыгнул в воду, ухнул по пояс, потом по грудь. Но на этот раз мне не надо было беречь ружье и я знал, что в пяти шагах будет мелко. Когда я выбрался на берег острова, в затылок ударила стрела — я так и клюнул головой вперед. Муравьиный шлем меня на этот раз спас. Я оглянулся. На середине протоки покачивались несколько голов. Я поспешил дальше. В шлеме, с топором, я чувствовал себя увереннее. Но никто меня не встретил. Голоса стражников звучали неподалеку, им ответил крик с того берега. Где же наши?
Первым вышел Кривой, он нес в одной руке копье, другой поддерживал совершенно обессилевшего человека. Человек попытался сесть на траву, но Кривой зашипел на него, сунул в руку копье и снова побежал к воде, чтобы помочь еще одному беглецу.
К тому времени, когда на берег вышел лесник, — а он замыкал наш отряд,
— сюда перебрались человек шесть-семь.
Впереди на полпути к лесу стояла стена тумана — белого, густого, спасительного. Но тут нас настигли стражники, бежавшие по берегу.
Не знаю, убил ли я кого-нибудь, ранил ли в той короткой схватке на берегу и потом на пути к пустоши. Я махал топором, бежал, снова махал, был треск металла, крики, но люди в муравьиных шлемах, возникавшие и пропадавшие в ночи, казались фантомами, безликими, бестелесными и неуязвимыми.
Не знаю, убил ли я кого-нибудь, ранил ли в той короткой схватке на берегу и потом на пути к пустоши. Я махал топором, бежал, снова махал, был треск металла, крики, но люди в муравьиных шлемах, возникавшие и пропадавшие в ночи, казались фантомами, безликими, бестелесными и неуязвимыми.
Мы скрылись в глубине леса, в густом ельнике. Уже светало. На ходу я несколько раз засыпал, но продолжал идти, в дремоте различая перед собой широкую спину Кривого, даже видя короткие сбивчивые сны, действие которых происходило в лаборатории. В них я доказывал кому-то, что свободная поверхностная энергия планеты, сконцентрированная в точке искривления пространства, способна создать переходный мост между мирами, а на меня показывали пальцами и укоряли в необразованности.
Мы сидели в густом ельнике. Где-то неподалеку контрабасами гудели трубы
— муравейник переполошился. Кривой вывел нас к зарослям, оттуда лесник знал тропку домой. В деревню возвращаться было нельзя, там наверняка ждут. Кривой и его люди уходили в дальний лес, к тем своим товарищам, что не пришли вчера, когда крестьяне из соседних деревень решили напасть на гору и освободить своих. Лесник и ездил к ним, чтобы отговорить от нападения малыми силами, обреченного на поражение еще до его начала. На прощание Кривой начал просить ружье. Лесник не дал. Отговорился тем, что нет патронов. Кривой насупился.
— Я скоро вернусь, — пообещал лесник.
— Куда? Некуда тебе возвращаться. В деревне никого нет. Агаш я с собой уведу. В дальний лес.
Мы попрощались.
Я шел за лесником по узкой тропке, он отводил ветки, чтобы не стегали по лицу.
— Дай ему ружье, — ворчал лесник. — У меня одно. Сам как без него обойдусь? А они все равно стрелять не умеют. Да и патронов нет…
Лесник оправдывался перед самим собой. Я молчал.
— А возвращаться мне сюда и в самом деле не к кому. До дальнего леса три дня ходу. Я там и не бывал. А здесь все опустошенное… Неудачный для тебя выход получился.
— Мы вернемся, Сергей Иванович, — сказал я. — Подумаем, как это лучше сделать. Обязательно.
Солнце уже поднялось, в шлеме было жарко, но я его не снимал, а лесник не возражал, сказал, что, если нас увидят, лучше, если я буду в шлеме. Топор оттягивал плечо.
— Долго идти? — спросил я.
— Через час будем. Пить хочется.
— А я уже, знаете, ничего не хочу.
— Дурак, — сказал он незло. Вдруг он обернулся. Он улыбался. Как будто поднатужился, сбросил разочарование, усталость, горечь. И голос его звучал почти весело: — Молодой еще… Мне бы с Кривым уйти, в лес. Организация им нужна. Уж очень отсталые. Так ведь они никогда от горы не отделаются. Может, насовсем вернуться?
— Не спешите, — сказал я.
— Я не спешу. Видишь же, домой иду. Маша там с ума сходит. Вторые сутки… — Он опять обернулся и подмигнул мне. — А ведь меня боялись. Специально охотились. Слухи ходили, что я принц переодетый и с нечистой силой в друзьях… Вернусь. А то ведь как бараны, ну честное слово, как бараны.
И он пошел быстрее, словно спешил обернуться поскорее и заняться здешними делами — всерьез.
— А Маша? — спросил я.
— Машу тебе оставлю, — сказал лесник. — Не бросишь?
Я не ответил.
Когда мы проходили открытой поляной, увидели слева столб дыма.
— Деревню жгут, — прошептал лесник. — Как бы не нашу. Кривой-то тетку Агаш вывести должен.
Я представил себе, как загораются сухие хижины. Каждая коническая соломенная крыша становится круглым костром.
Далеко, метрах в полустах, дорогу перебежал некул. Я успел хорошо разглядеть его крепкое мохнатое горбатое тело на длинных, как у борзой, тонких ногах.
— Видели?
— Стрелять не хочу без нужды, — сказал лесник. — Могут услышать. Я так думаю, он не за нами охотится. У них теперь жратвы будет достаточно — спешит туда, к горе.
— Вы думаете, что они могут нас здесь подстерегать?
— Вряд ли. Но чем черт не шутит? Последнее дело других дураками считать. Они же знают, откуда я в деревню приходил.
Эта мысль казалась мне почти нелепой, принадлежащей к другому слою сна
— к ночной части кошмара. Здесь не должно быть стражников, они исчезают утром.
Мы попали в засаду у самой двери в наш мир.
Стражники не осмелились к нам приблизиться, только окликнули издали: не были уверены, кто я такой. Мы побежали. До раздвоенной сосны было метров триста, но лесник вел непрямо к ней, а кустами, немного в сторону. Даже успел крикнуть:
— К нам не выведи, путай их!
Стражники стреляли из луков. Стрела вонзилась в спину лесника у меня на глазах. Он продолжал бежать, плутая между стволами, а черное оперенье стрелы, как украшение, покачивалось за спиной. Когда Сергей Иванович упал, стражники уже потеряли нас из виду, в чащу они не пошли.
Другая стрела прошила мне рукав, оцарапала локоть, повисла, запутавшись, в ткани рубахи. Я остановился, чтобы выдернуть ее. Вот в этот момент лесник и упал.
— Что с вами?
Не в силах поднять голову с выгоревшей желтой травы, он шепнул мне:
— Тихо.
Я дотронулся до стрелы, хотел выдернуть ее, но вспомнил, какие у стрел зазубренные, словно гарпуны, наконечники.
— Глубоко сидит, — прохрипел лесник. — Глубоко, до самого сердца. — В углу рта показалась капелька крови. — Не тяни… обломай…
Кто-то вышел на полянку. Я обернулся, шаря рукой по земле, где обронил топор, но не успел. Тяжелый удар пришелся по шлему и плечу. Я не потерял сознания, но упал, и боль была такой, что мне почудилось, я никогда уже не смогу вдохнуть воздух… Мне показалось, что я все-таки поднимаюсь, чтобы защитить лесника, потому что нельзя нам погибать здесь, в шаге от дома…
И тут я увидел, что над лесником склонилась Маша. Она гладила его по щеке, шептала что-то не по-русски, и, еще не сообразив, что это она ударила меня, приняв за стражника, я понял, что Сергей умер, — столько горя было в ее узких дрожащих плечах.
Почему-то, прежде чем подняться, подойти к ней, я принялся стаскивать муравьиный шлем, чуть не оторвал себе ухо, но все это было неважно, и неважно было, что не слушается рука и кружится голова, — я поднялся на колени и подполз к Маше. Она только мельком взглянула на меня.
— Скорей, — сказал я. — Они могут найти нас… Скорей.
Я не хотел думать, что лесник умер, — понимание этого отступало перед необходимостью как можно скорей перенести его обратно, домой. Если мы это сделаем, то все обойдется…
Я обломал стрелу у самой гимнастерки, мокрой от крови. Мы тащили Сергея лицом книзу, ни у меня, ни у Маши не оставалось сил, чтобы поднять его. Нам пришлось раза два останавливаться, чтобы отыскать дверь, и у меня тряслись руки от страха, что мы ничего не сможем сделать.
И когда мы, выбившись из сил, упали у самого шалаша, лесник сказал тихо, но четко:
— Ружье не оставляй.
— Господи! — ахнула Маша. — Какое ружье… какое еще ружье…
А я заставил себя подняться, пробежать по смятой траве к тому месту, где упал лесник, нашел ружье, взял почему-то и топор с двумя лезвиями, а когда вернулся, Маша уже наполовину втащила Сергея в шалаш, и я неловко, стараясь не упасть, помог ей протолкнуть его и самой втиснуться в черную завесу, бесконечную и краткую, и возвратить Сергея к себе, к болоту, соснам. Я знал, что если все это не сон, то там, у себя, я уже не смогу сделать ни шага, что Маше одной придется бежать по лесу, потом к дороге, в больницу, к врачу, и она может не успеть.