Он уже свернул в коридор, ведущий к кабинетам, когда увидел у окна монументальную фигуру Чернышева. Тот молча ждал. Печерский подошел и, демонстративно держа второй протокол в руках, с поклоном протянул ему первый.
Генерал кивнул, свернул бумагу в трубку и засунул ее меж пуговиц мундира.
– По военной линии служить не хотите? – осведомился он.
– Я бы рад, ваше высокопревосходительство, да в мои года корнетом идти стыдно.
– Было бы желание, – хмыкнул Чернышев. – Я могу взять вас к себе поручиком.
– Благодарю, ваше высокопревосходительство, – задохнулся от свалившейся на него удачи Вано, но тут же жадно переспросил: – а в какой полк?
– Подберем что-нибудь, но вы все равно останетесь при мне порученцем. Согласны?
– Конечно! Благодарю покорно…
– Завтра в семь утра я приеду в Главный штаб, жду вас там, – заключил Чернышев и направился к выходу.
Это предложение последовало так неожиданно, что Вано не знал, как же сообщить о нем Бенкендорфу.
«Так и надо осторожному немцу – нечего было испытания устраивать и сроки устанавливать, надо было ценить то, что само шло в руки», – ликовал Вано, и приятное ощущение своего превосходства грело ему душу.
Осмелев, он направился к кабинету Бенкендорфа. Тот сидел за столом, листал протоколы допросов.
– А, вот и вы, – равнодушно заметил он, – что у вас сегодня?
Вано шагнул к столу, положил перед начальником протокол и, стараясь не выдать своего торжества, доложил:
– Ваше высокопревосходительство, позвольте сообщить, что генерал-лейтенант Чернышев сделал мне очень заманчивое предложение: стать его порученцем. Благодарю вас за участие в моей судьбе, но теперь вы можете обо мне больше не беспокоиться.
Он пристально всматривался в лицо Бенкендорфа, надеясь увидеть оскорбленное или хотя бы разочарованное выражение, но ничего подобного не наблюдалось. Генерал усмехнулся и сообщил:
– Ну что же, я не возражаю. Только вы ведь не думаете, что я бросаю слова на ветер? Я говорил вам, что теперь все персоны, невзирая на чины и звания, окажутся под надзором. Чернышев не исключение: либо моим оком станете вы, либо им будет кто-нибудь другой. Только боюсь, что этот другой сочтет вас соперником и вытащит наружу грязное белье вашей семьи. Я надеюсь, вы не забыли о прошлом?
Если бы Вано получил пулю в сердце, наверное, это было бы легче, но никто не стрелял – в комнате находились лишь он и безжалостный человек, похоже, разыгравший и его, и Чернышева. Как только эта мысль мелькнула в мозгу, Печерский почему-то сразу в нее поверил. Может быть, чтобы легче перенести унижение?
«Когда делаешь карьеру – все средства хороши, – утешил он себя, – я на его месте еще и не так бы меня пригнул».
Эта мысль совсем успокоила Вано, и он улыбнулся генералу.
– Конечно, ваше высокопревосходительство, я согласен, но вы ведь не хотите сказать, что не будете поощрять мою работу достойной оплатой?
– Естественно, бесплатно никто из вас работать не будет.
– Благодарю покорно! Я должен завтра в семь утра появиться в Главном штабе, а какие будут указания от вас? – с прежней услужливой интонацией осведомился Вано.
Бенкендорф подробно и четко рассказал своему новому агенту о том, чего ждет от него в ближайшие дни. Печерский пообещал все исполнить в точности, раскланялся и вышел в твердой уверенности, что хитрый немец с самого начала хотел подсунуть его Чернышеву. Если бы он обернулся и увидел усмешку Бенкендорфа, то понял бы, насколько прав.
«Скатертью дорога к драгоценному Александру Ивановичу, – мысленно пожелал ему вслед генерал, – надеюсь, что наш престарелый Парис еще долго не разберет, какого «троянского коня» я закатил в его двор».
Самое позднее, в феврале, генерал надеялся на первый улов.
Глава 8
Санкт-Петербург.
Февраль 1826 г.
Дверной молоток в виде головы оскалившегося льва сиял новой бронзой, мрамор колонн явно прибыл сюда из Италии, да и мебель – чудо наполеоновского ампира – прямо кричала о баснословном богатстве хозяев дома. Бенкендорф попал сюда впервые, зато читал о Кочубеях чуть ли не каждый день. Его агент в каждом донесении постоянно подчеркивал, как безмерно недоволен Александр Иванович Чернышев тем, что его беззащитные родственницы нашли покровительство в этой семье. Генерал-лейтенант был так раздражен этим фактом, что не стеснялся перемывать кости и самому графу, и его жене, и его теще Загряжской в присутствии своего нового помощника. Впрочем, это-то как раз все было понятно: Чернышев попал в положение, когда близок локоть, да не укусишь, ведь Кочубей считался человеком сильным и влиятельным, и уже прошел слушок, что новый император обласкал верного соратника своего покойного брата. Так что с хозяином этого дома лучше было не ссориться, поэтому генерал с порога осведомился у открывшего дверь лакея:
– Граф дома?
– Никак нет, ваше высокопревосходительство, – наметанным взглядом оценив шинель с бобровым воротником, доложил лакей, – Вместе с барыней в Москву изволили отбыть.
– Я ищу Софью Алексеевну Чернышеву и ее дочь.
– Так они – у старой хозяйки. Графиня в гостиной сидит, а дочку ее в спальне уложили.
Поистине везение не оставляло нынче Бенкендорфа: старуха Загряжская считалась дамой умной и справедливой, а раз так, то должна была понять выгоды своих подопечных. Велев слуге доложить, что прибыл генерал Бенкендорф и хочет видеть потерпевших, Александр Христофорович остался в вестибюле.
Лакей быстро прибежал обратно и попросил его высокопревосходительство проследовать наверх. В большой гостиной второго этажа Бенкендорфа ожидали три дамы. Прячась за спиной лакея, генерал оценил обстановку. Загряжская – почти невесомая, с тонкими паучьими лапками и узким беличьим личиком – утопала в подушках стоящего у огня кресла. Незнакомая Бенкендорфу миловидная пожилая дама с острым взглядом голубых глаз сидела с ней рядом на крошечном тонконогом диванчике, а заплаканная блондинка средних лет нервно металась по комнате, до синевы сцепив в замок тонкие пальцы. Она первой увидела генерала и бросилась ему навстречу:
– Слава Богу, что вы приехали. Объясните мне, что все это значит?!
Сразу определив, что это и есть пострадавшая графиня-мать, и она полностью выбита из колеи, Бенкендорф обрадовался. Как гончая собака, взял он стойку и открыл рот, чтобы хитро ответить вопросом на вопрос в надежде побольше вытянуть из расстроенной дамы, но от камина послышался скрипучий голос хозяйки дома:
– Милости прошу, Александр Христофорович. Не обессудьте, не до любезного обхождения нам нынче, мы тут все безмерно расстроены случившимся злодейством.
Бенкендорф виновато поглядел на сразу же покрасневшую графиню Чернышеву и, обойдя ее, подошел к креслу Загряжской. Та ловко сунула ему крохотную сухонькую ручку, потом представила гостя своей подруге графине Румянцевой и ее племяннице, сообщила, что Софья Алексеевна при взрыве не пострадала, а вот ее дочь графиня Вера контужена, а потом задала Бенкендорфу главный вопрос:
– Что случилось с каретой?
– Ее взорвали – абсолютно недвусмысленно ответил генерал и обвел взглядом лица женщин. Графиня Чернышева не просто побледнела, а стала откровенно серой, у ее тетки задрожали губы, но вот Загряжская и бровью не повела. Да, ничего не скажешь, старуха – крепкий орешек. Азарт впрыснул в кровь генерала изрядную толику перца, и он пошел в наступление:
– Сударыни, я прибыл сюда из уважения к вам, чтобы не травмировать ни Софью Алексеевну, ни юную графиню Веру вызовом в полицейский участок. Но в расследовании это ничего не меняет. Взрыв экипажа на улице столицы – событие поистине неслыханное. Это можно посчитать за подрыв устоев, вызов существующему порядку.
– И к чему это вы клоните? – встряла Загряжская, и поскольку в ее голосе сразу же прибавилось железного скрипа, генерал понял, что попал в цель: старуха взбесилась, да и обе ее гостьи выглядели оскорбленными.
– Мой долг пресекать любые попытки подрыва государственного строя.
– Так это получается, что моя племянница и внучка покусились монархию? – вмешалась в разговор графиня Румянцева. Сейчас, со сверкающими от злости глазами, она больше не казалась миловидной и добродушной старой дамой, перед Бенкендорфом предстал боец.
– Если они не сами устроили взрыв, им нечего опасаться, – с деланным дружелюбием откликнулся генерал. Он внимательно ловил мгновенную смену выражений на лице графини Чернышевой. Та сначала оскорбилась, а потом явно испугалась. Этого Бенкендорф и добивался, и, увидев, что женщина попалась в ловушку, он вкрадчиво заговорил: – Софья Алексеевна, вы уж не обижайтесь, но и меня поймите. В экипаже кроме вас и графини Веры никого не было, слуг я в расчет не беру – слишком уж они мелкие сошки для такого покушения, ну а раз так, то вы должны мне рассказать, кому мешаете. В чем дело? Это месть? А может, корысть? Вдруг вы чем-нибудь обидели опасных людей или графиня Вера кому дорогу перешла? Или дело куда серьезней и с вашим сыном связано?
На Чернышеву стало жалко смотреть: ее и до этого заплаканное лицо покраснело еще сильнее, из глаз хлынул поток слез, она громко всхлипнула и, рухнув на стул, закрыла лицо руками.
– Полегче, сударь, – злобно крикнула из своего кресла Загряжская, а ее подруга подошла к своей племяннице и заслонила ее собой.
– Не могу ничего поделать, сударыни, служба, знаете ли, – откликнулся Бенкендорф, – разговора этого нам с вами не избежать, ведь нынешнее происшествие неминуемо станет известно государю. Он с меня спросит, да и вы должны быть заинтересованы в аресте злоумышленников.
Наталья Кирилловна тут же разразилась возмущенной тирадой, но Румянцева ее остановила:
– Погоди минуту, Натали, пусть генерал лучше задает нам вопросы, тогда и дело сдвинется и поводов для обид меньше будет. – Она повернулась к Бенкендорфу и предложила: – вы спрашивайте.
– Как угодно, – невозмутимо согласился тот. Пока все шло как по маслу, он вел этих дам в нужном для себя направлении, а они даже не догадывались об этом. – Поясните, пожалуйста, не знаете ли вы кого-нибудь из товарищей вашего сына по преступному обществу, обиженных на него?
Почти овладевшая собой Софья Алексеевна вышла из-за спины тетки и тихо пояснила:
– Друзья моего сына служат с ним одном полку. Все они находятся в столице, а я с дочерьми живу в Москве, я не знаю даже их имен.
– Вы хотите сказать, что никто из них не мог выбрать вас в качестве мишени для своего удара?
– Я с ними не знакома. Откуда я могу знать о мыслях и намерениях этих людей? – уже твердо сказала Чернышева. Она гордо выпрямилась и теперь даже казалась выше.
– Они же все у вас в крепости сидят, – каркнула из своего кресла Загряжская, – вот у них и спросите.
– Спросим, сударыня, обязательно спросим, а пока давайте побеседуем о, так сказать, прозаических предметах. Кто наследует Софье Алексеевне и ее дочери? Вот если случится сейчас кончина обеих, кто станет наследником?
– Это даже смешно, – вмешалась в разговор Румянцева, она ухватила вновь побледневшую племянницу за локоть, прижала ее к себе и, сердито глядя на генерала, заявила: – все имущество семьи принадлежало Владимиру Чернышеву и сейчас арестовано. Ни моей племяннице, ни внучке нечего оставлять, у девочки даже приданого нет, все забрали!
О!.. Как все катилось к нужной точке, вот и пошел разговор на скользкие темы, вот-вот должно было прозвучать ненавистное имя, и Бенкендорф надавил еще немножко:
– Помилуйте сударыня, нет такого закона, чтобы девиц без приданого оставлять, я сам недавно занимался восстановлением прав малолетнего сына князя Волконского. Достояние отца реквизировано, но ребенку по закону выделили его долю. Не может быть, чтобы ваших дочерей обездолили только потому, что их приданое хранил брат-опекун. Нужно подать прошение и вам все вернут.
Взгляд Софьи Алексеевны заметался, и Бенкендорф понял, что попал в точку: она колебалась, стоит ли говорить с тюремщиком своего сына об интересах дочерей. Он постарался подтолкнуть ее:
– Я думаю, что вы поступите по закону, истребовав из казны приданое?
– Мы всегда поступаем по закону, – подсказала ответ Загряжская, и Софья Алексеевна молча кивнула.
– Ну, вот видите, значит, средства у вашей семьи уже есть. Раньше или позже они будут возвращены. Кто тогда наследует вам и графине Вере? Младшие дочери?
– Естественно, – чуть слышно подтвердила Чернышева.
Вот и наступил момент истины. Агент Бенкендорфа подробно пересказывал в своих донесениях все разговоры Александра Ивановича Чернышева с супругой о необходимости поддержать семью кузины. Бенкендорф прекрасно знал о сделанном, но пока отвергнутом предложении юным графиням и их матери перебраться в дом Чернышева. Теперь не хватало одного: чтобы пострадавшая женщина сама обвинила своего дальнего родственника. Бенкендорф подсказал:
– Ваши дочери еще очень молоды. Кто будет опекать их и распоряжаться средствами семьи до их замужества или совершеннолетия?
Не понять, к чему он клонит, было невозможно. Бенкендорф твердо смотрел в глаза откровенно перепуганной женщины. Та практически повисла на тетке. В ее зрачках билось отчаяние, и генерал понимал, что она уже сложила два и два и теперь уверена, что их пытался убить Чернышев. Ожидая заветного имени, он затаил дыхание, но Софья Алексеевна молчала. Пронизанная напряжением пауза стала невыносимой, казалось, что еще чуть-чуть и невидимая нить лопнет, а весь мир вместе с этой комнатой рассыплется на тысячи кусков, но Бенкендорф продолжал молча сверлить женщину взглядом. Ответ прозвучал неожиданно:
– По желанию их матери опекуном юных графинь Чернышевых будет мой зять граф Кочубей. Надеюсь, что вы не подозреваете столь почтенного человека в сегодняшнем злодействе? – язвительно поинтересовалась из своего кресла Загряжская.
«Вот и все, остался я с носом», – понял Бенкендорф и тут же вспомнил, что точно такой же язвительный вопрос сам задал выскочке-жандарму. Ответ на него подразумевался лишь один и, признав свое поражение, генерал иронично повторил фразу бедолаги Иванова:
– Никак нет, сударыня, я, видно, неудачно выразился.
– Да-да, опекуном девочек в случае моей смерти станет Виктор Павлович Кочубей, – подтвердила уже оправившаяся от испуга Софья Алексеевна.
– Ну, тогда и этот мотив отпадает, – сообщил Бенкендорф и с изрядной долей черного юмора послал в цель парфянскую стрелу: – Поскольку графа Кочубея в столице нет, то он не может считаться причастным к сегодняшнему преступлению.
Генерал поклонился онемевшим от такой наглости дамам и вышел. Сбегая вниз по лестнице, он, конечно, жалел, что в самый последний момент рыба сорвалась с крючка, но это, как ни странно, его не очень огорчило. Сегодня, читая по лицам женщин, как по открытой книге, он убедился, что сообщения его агента – истинная правда. А раз так, то соперник обязательно вновь потеряет бдительность, и тогда Бенкендорф захлопнет свою мышеловку – уже навсегда.
Женщины потрясенно молчали. Наконец Наталья Кирилловна обрела дар речи и спросила:
– Объясните мне кто-нибудь, что этот хлыщ сейчас сказал о моем зяте? Что тот собирался взорвать Сонину карету?
– Ну, не так явно… Он ведь хотел, чтобы мы подтвердили правильность его намеков на Чернышева, а когда услышал фамилию Кочубея, просто взбесился, – откликнулась графиня Румянцева и признала: – Но ты, Натали, нас просто спасла. Как же ты нашлась?! И я тоже хороша: прилетела сюда спасать Соню и Верочку, а как пришло время действовать, растерялась, будто институтка.
Загряжская от ее похвалы расцвела, но ответила почти скромно:
– Да чего уж там! Я сразу поняла, к чему он клонит. Соня должна была обвинить Чернышева во всех грехах, а тот в ответ – отыграться на Владимире и объявить войну всему вашему семейству. Вот тогда Бенкендорф и устроил бы все так, как выгодно ему. Вы с Верой в этом деле для него – разменная монета.
Бледная как смерть Софья Алексеевна перебила ее:
– Тетя Натали, вы думаете, что это Чернышев, сегодня?..
– Кто знает, дорогая, может быть и он. Только сдается мне, что нынче вас не убить, а крепко напугать хотели, чтобы вы приняли помощь своего всесильного родственника.
Софья Алексеевна мгновенно возмутилась:
– Ну, уж нет. Я и раньше не собиралась этого делать, а теперь костьми лягу, чтобы этого не случилось. Но в одном вы правы, мне нужно написать завещание и назначить опекуном своих дочерей графа Кочубея. Я надеюсь, что он не откажет мне в этой просьбе?
– С чего бы ему отказывать? – удивилась Загряжская. – Конечно, он согласится.
Софья Алексеевна без сил опустилась на стул, сегодняшний вечер, как кошмар из дурного сна, не отпускал ее. Сначала экипаж взорвали, потом саму ее обвинили в том, что она причастна к взрыву, а напоследок чуть не втравили в беспощадную войну, способную истребить всю ее семью. Сама она прошла по лезвию ножа, но зато ее старшая дочь сейчас лежала контуженная. С этим-то, что делать? За собственную жизнь графиня не боялась, но Вера – совсем другое дело. Софье Алексеевне ясно показали, насколько уязвимы ее дети. Так как же теперь поступить? Не скрывая своих сомнений, она задала этот вопрос старым дамам.
– Переезжайте все сюда, – сразу же потребовала Наталья Кирилловна.
Но Румянцева отвергла ее предложение:
– Нет уж, Натали, хватит с графа Кочубея одной тещи. У меня есть другое соображение: нужно разделить девочек. Если следовать логике нашего бравого генерала, то младшие графини Чернышевы – источник обогащения для человека, ставшего их опекуном, а раз так, то их будут беречь. А вот Верочке, которой до совершеннолетия остался всего год с небольшим, может угрожать опасность. Кто знает, случайно ли карету взорвали именно тогда, когда она находилась рядом с тобой… Давайте-ка спрячем Велл подальше отсюда. Она собралась ехать в Солиту, вот пусть туда и отправляется. В деревне ее никто не найдет, а дальше посмотрим.