Румянцева призадумалась, а потом признала:
– Теперь из страха, что их тоже примут за заговорщиков, все сверх меры восхваляют Николая. Только сдается мне, что сам он пока ничего не решает, и сейчас главным человеком при дворе стала императрица-мать, она всегда имела влияние на младших детей. Нам бы до нее добраться!
– Как, тетя? Я давно не бывала при дворе, да и в Москве выезжала лишь к хорошим знакомым, и то только потому, что нужно было вывозить дочерей. Да что уж говорить – за два года так и не смогла найти для Велл жениха…
– Положим, ты не очень хотела расставаться с дочерью, поэтому и не искала, да и жениха Верочке найти не так-то просто…
Графиня отмахнулась:
– Вы, конечно, правы, но теперь это все не имеет значения. Мой сын арестован, и меня волнует только его судьба. Дочери как-нибудь устроятся: при таком приданом они всегда найдут женихов.
– Вот и успокойся, давай подумаем, кто сможет замолвить за тебя словечко перед императрицей-матерью, – ласково посоветовала Мария Григорьевна, увидев слезы на глазах племянницы. – Я завтра с утра напишу Натали Загряжской, она до сих пор очень влиятельна. Надеюсь, она нам и поможет.
– Дай-то бог! Вот встретимся с ней, а потом я поеду к Чернышеву. Он должен помнить, чем обязан моему мужу, я не хочу верить, что он мог это забыть.
Они принялись подробно обсуждать, что можно будет сказать генералу Чернышеву, а о чем лучше промолчать, и, уйдя в свои размышления, графиня даже вздрогнула от неожиданности, увидев в дверях гостиной незнакомца. Пораженная, она с недоумением разглядывала улыбчивого мужчину в модном фраке.
Гренадерской стати темноглазый брюнет с приятным открытым лицом казался ее ровесником, но при этом явно молодился (муаровый жилет его переливался всеми оттенками рубина, а черный шелковый галстук был щегольски – по последней английской моде – тонок). Румянцева сидела к вошедшему спиной, поэтому не видела гостя. Поняв это, мужчина заговорщицки, как озорной мальчишка, подмигнул Софье Алексеевне и предупредительно кашлянул.
– Что там? – вскинулась старушка, но, узнав вошедшего, расцвела улыбкой и пригласила: – Проходи, дружок, познакомься с моей Софи.
Гость поспешил на зов и отрекомендовался:
– Лев Давыдович Бунич – сосед нашей драгоценнейшей хозяйки. В Полесье наши имения граничат друг с другом. – Он поклонился Софье Алексеевне, с гусарским шиком прищелкнул каблуками блестящих туфель, и заявил: – Сердечно рад, сударыня! Премного наслышан о вас и ваших детках от Марии Григорьевны. Я ведь уже с неделю, как пользуюсь ее любезнейшим гостеприимством, и не было ни дня, чтобы она не вспомнила о вашем семействе. Так что вы понимаете, как я заинтригован и рад наконец-то познакомиться лично.
Софья Алексеевна мысленно спросила себя, что же тетка успела рассказать своему нежданному постояльцу. Вот огласка-то им точно ни к чему. Но, вспомнив, что старушка до сегодняшнего вечера не знала об аресте Боба, графиня успокоилась. Завязался легкий разговор. Бунич оказался на редкость любезным – душка, а не собеседник! Не вдаваясь в подробности, он коротко объяснил, что у него в столице разбирается тяжба о наследстве дальнего родственника, а потом принялся развлекать дам, изображая в лицах персонажей итальянской оперы.
Это оказалось так уморительно, что развеселилась даже Софья Алексеевна. Как хорошо, что она догадалась приехать сюда – ей стало легче. К тому же тетка со своей идеей просить помощи у Загряжской дала надежду, и измученной отчаянием и неизвестностью графине вдруг почудилось, что она сможет отвести от своего ребенка беду. Если бы можно было обменять жизнь Боба на свою!
«Господи, если нужно, а забери все, но только спаси моего сына!» – взмолилась она.
Услышат ли?.. Кто знает…
На крайний случай у нее еще оставался запасной вариант – просить покровительства у Александра Ивановича Чернышева.
Глава 2
Черт побери эти карты! Александр Иванович Чернышев проснулся в пресквернейшем расположении духа. А с чего радоваться, если вчера бес попутал, и он проиграл своему приятелю, а с недавних пор и родственнику Чичерину, целых двадцать тысяч? Проигранного было до отвращения жалко. Денег у Чернышева хватало: находясь в фаворе у покойного императора Александра I почти двадцать лет, он не раз бывал отмечен монаршими милостями. Многочисленные ордена, золотое оружие и табакерки с портретами августейшей четы считались почетными наградами, но государь не раз осчастливливал верного слугу и прозаическими, но от этого не менее желанными дарами в виде денег. Так что теперь Чернышев стал так богат, что даже не сильно обрадовался, получив в наследство фамильное гнездо своей семьи – деревню Лыткарино. Теперь эта, так любимая им в детстве, старая усадьба казалась бедной по сравнению с его великолепным домом на Малой Морской и поместьями, принесенными в приданое женой.
Мысль о жене еще сильнее испортила настроение. Может, он привередничал, ведь столичное общество признало, что Елизавета Николаевна умна и великолепно образована, а уж о ее моральных принципах и говорить нечего – они выше всяких похвал. Все, конечно, так, только вот скучно от этого благочестия – сил нет. Сейчас, когда супруга носила их первого ребенка, она могла бы притихнуть, стать простой и домашней – хранительницей теплого очага. Но та решительно настроилась выйти столпы столичного общества и изводила мужа зваными вечерами в своем музыкальном салоне.
– Куракинская спесь! Как же! Они – Гедиминовичи, пол Ярославской губернии в приданое дали. Возвышенные натуры, все – в искусстве, – часто бурчал Чернышев.
Супруга, так же, как и ее мать, теща Чернышева, писала музыку и считала себя серьезным композитором. Однако Александр Иванович тещу переносил с трудом, равно как и ее почтенного батюшку: тот, несмотря на возраст, оказался настолько активен, что беспрестанно, а самое главное беспардонно вмешивался в жизнь своих дочерей и внуков.
«Заплачу долг деньгами из приданого, а потом постараюсь донести эту новость до ушей тещи и ее папаши, – развеселился Чернышев, – вот будет смеху, когда драгоценный дедушка узнает, что его денежки попали в карман дочери, чье имя он не произносит уже больше пятнадцати лет».
Младшая сестра его тещи, будучи замужем, влюбилась в красавца Чичерина и сбежала от мужа. Не получив развода, она вышла за своего любовника замуж, чем наделала тогда много шума. Бедняжку больше нигде не принимали, а собственный отец запретил упоминать о ней в своем присутствии. Но Чичерину это не помешало сделать блестящую военную карьеру, и Александр Иванович, познакомившийся с ним в самом начале войны, считал генерала нужным знакомством и старался поддерживать с ним приятельские отношения.
Однако, хотя иронизировать можно сколько угодно, двадцать тысяч считались огромной суммой. Так можно пробросаться и всем имуществом. Генерал-лейтенант задумался. Все его состояние было нажито милостями покойного Александра I. Он оставался с императором до самой его кончины, правда, не стал тогда дожидаться отправки тела в столицу, так как вызвался выполнить особо деликатное поручение – арестовать руководителя южных заговорщиков полковника Пестеля.
Тогда он проявил все свои навыки разведчика – как с гордостью именовал себя со времен своей лихой молодости в Париже. Тогда в постели сестры императора Наполеона Полины ее неутомимый русский любовник узнавал важнейшие секреты Франции. Приехав в Тульчин, Чернышев под замысловатым предлогом исхитрился вызвать тяжелобольного полковника в штаб и там арестовал его, а в столицу уже повез в кандалах. Похоже, вид измученного Пестеля, волочившего за собой цепи, порадовал нового императора. Чернышев тут же был включен в комиссию по расследованию деятельности бунтовщиков, а теперь умудрился стать одним из самых близких к Николаю Павловичу людей.
– Я надеюсь на вашу преданность престолу. Поверьте, что наша семья высоко ценит ту верность, с какой вы служили моему покойному брату, – уже не раз говорил Чернышеву молодой государь.
По всему выходило, что это царствование может оказаться для Александра Ивановича еще более удачным, чем предыдущее. Император ждал его с ежедневными докладами о работе комиссии. Это ли не шанс? И Чернышев не терялся: рассказывал подробно, не брезгуя сгущать краски, а то и откровенно привирать. А почему бы и нет? Чем опаснее будут выглядеть заговорщики, тем сильнее окажется нужда в таких верных солдатах, как он. Тонко проводя мысль, что поголовно всех участников восстания можно считать государственными преступниками, Чернышев постоянно подпитывал убежденность молодого императора в том, что, подавив бунт на Сенатской площади, тот спас жизни своих детей, жены и матери.
– Страшно подумать, ваше императорское величество, что могло бы случиться, если бы бунтовщики пошли на Зимний дворец, как собирались первоначально. Императрица, такая молодая и хрупкая, оставалась совсем без защиты с цесаревичем и великими княжнами на руках, пока вы и великий князь Михаил Павлович, выполняя свой долг перед Богом и Отечеством, пытались образумить восставших безумцев, – с дрожью в голосе говорил Александр Иванович.
В больших, на выкате, серых глазах Николая проступал ужас, и Чернышев радовался, что попал в точку. Император обожал свою красавицу-жену. Склонившись со скорбным выражением лица, генерал-лейтенант в душе забавлялся. Молодой царь не шел ни в какое сравнение со своим старшим братом. Тот был не просто умен, он обладал редкостной интуицией. Покойного государя сложно было поймать на крючок и так манипулировать им, а вот Николай, похоже, мог сделаться послушной марионеткой в опытных руках. Вопрос был лишь в том, кто станет его кукловодом, и здесь Чернышев никому не собирался уступать.
Никто не подозревал, что у всесильного генерал-лейтенанта Чернышева есть слабость – он стыдился своей принадлежности к нетитулованному дворянству. Просто Чернышев – представитель самой младшей ветви этого старинного, восходившего к Рюрику рода, хотя в двух старших ветвях все многочисленное потомство писалось графами.
«Никчемные людишки, моты и пьяницы – графы! – часто с раздражением сетовал он, – а я – опора трона – ничего не могу добавить к своей фамилии».
Покойный государь не соизволил пожаловать ему титул, и хотя Чернышев трижды женился на очень знатных особах, это ничего не давало: у всех его невест имелись братья – наследники рода, а муж получал лишь приданое. Понятно, что деньги тоже оказались приятным приобретением, но душа жаждала титула, и теперь, нежданно-негаданно замаячила возможность осуществить свою мечту. Среди заговорщиков оказались графы Захар и Владимир Чернышевы. Титул Захара считался более почетным, ведь тот происходил из старшей ветви рода, да и все его имения были объединены в передающийся по мужской линии майорат. У графа Владимира был другой плюс: три его сестры еще не стали совершеннолетними, и им требовался достойный опекун, способный разумно распорядиться огромным состоянием этой семьи.
Александр Иванович мешкать не стал и уже подал на высочайшее имя прошение с просьбой пожаловать ему подлежащий изъятию в казну майорат государственного преступника Захара Чернышева. Как ни смешно, но через брак тетки, он действительно мог на него претендовать, вот только кроме него среди ближней и дальней родни оказалось немало таких же желающих, но тут уж – выкуси, пусть кто-нибудь попробует отодвинуть его на задний план. Что же до графа Владимира, то Александр Иванович вчера наложил арест на его имущество. Сегодня приехавшей в столицу матери бунтовщика должны были вручить предписание об освобождении всех домов и имений, принадлежащих ее сыну.
«Нужно смять дамочку, сломать ее волю, чтобы она с готовностью согласилась на мою опеку. В ее же интересах уступить, а то придется действовать по-военному, и пленных не брать», – рассуждал Чернышев.
Все он сделал правильно: Софья Алексеевна лет десять прожила в деревне или, в крайнем случае, в Москве. В столице у нее не осталось никаких связей, и ей не к кому было обратиться кроме него. К тому же графиня казалась обычной деревенской простушкой, а значит, должна была считать Чернышева старым должником своей семьи.
«Нужно родиться идиотом, чтобы потом обливаться слезами умиления при воспоминании об участии «благодетелей» в собственной судьбе, – развеселился Александр Иванович, – Если бы я пускал благородные слюни каждый раз, когда мне кто-нибудь помогал, то сидел бы сейчас в Лыткарино в засаленном халате».
Представив себя на лавочке перед старым отцовским домом, Чернышев хмыкнул, уж очень забавной показалась ему такая картинка.
«А если глупая баба упрется?» – вдруг засомневался он.
Чем это могло ему грозить? Да ни чем! При самом плохом раскладе он просто останется при своих, зато, если дело сладится, его долгожданный сын может родиться графом.
– Вместе с нисходящим потомством… – прошептал Чернышев, представив на мгновение текст вожделенного указа.
Нет, так раскисать невозможно, иначе не получишь ничего! Александр Иванович сердито фыркнул, провел щеткой по волосам, посмотрел, как сидит мундир, и отправился в столовую. Было еще очень рано, он надеялся, что жена спит, и он сможет уехать из дома, не встретившись с ней. Но доносящиеся из музыкального салона звуки фортепьяно подсказали супругу, что Елизавета Николаевна встала и репетирует свое очередное сочинение.
– Не повезло, – пробормотал он.
Теперь придется здороваться, выслушивать мнение жены о новом музыкальном шедевре и новости о здоровье тещи. Но нет худа без добра: можно позабавиться, рассказав ей о двадцати тысячах Чичерина. Собственно, можно и не торопиться, а попробовать прошмыгнуть в столовую. Он так и сделал, однако хитрость не удалась: не успел он выпить чашку кофе, как в дверях возникла фигура супруги, ту, похоже, предупредил кто-то из прислуги. Чернышев про себя чертыхнулся, но с дежурной улыбкой кивнул. Елизавету Николаевну сложно было назвать красавицей: лицо ее, хотя и правильное, казалось простоватым. В нем отсутствовала изюминка, в глазах не хватало блеска, а губы, обычно плотно сжатые, как будто намекали на недовольство супругом. Впрочем, бога гневить было нечего – жена ему досталась вполне миловидная, да к тому же богатая. Сделав над собой усилие, Чернышев поздоровался и вступил в разговор:
– Что ты, Лиза, так рано встала? Тебе доктор советует больше спать.
Жена любезно улыбнулась и сообщила:
– Я выспалась и уже поела, но хотела бы выпить с вами чай.
Она неодобрительно кивнула на чашку крепчайшего кофе, который Александр Иванович пил без сахара и молока, как пристрастился когда-то в Париже.
– Алекс, вам нужно отказываться от вредных привычек, табак и кофе подорвут ваше здоровье.
Чернышев поморщился.
– Я потом как-нибудь откажусь, сейчас у меня слишком много дел, кофе и трубка мне необходимы. Вот выйду в отставку, уедем в Лыткарино, там и будешь приучать меня к правильной жизни.
По тому, как губы жены поджались еще сильнее, Александр Иванович догадался, что отъезд из столицы в Лыткарино в ее планы не входит, да и его отставка ее тоже не прельщает. Это обнадеживало. Стараясь сдержать усмешку, он скроил на лице скорбную мину и сообщил:
– Лиза, ты все равно узнаешь, ведь матушка тебе непременно доложит, поэтому признаюсь сам. Я проиграл вчера огромную сумму в двадцать тысяч Петру Александровичу Чичерину. Я уже отправил ему деньги. Надеюсь, имения в этом году компенсируют нам эту потерю.
Супруга побледнела. Она сразу поняла, что ее скуповатый муж, все свои деньги предпочитавший отдавать в рост, заплатил карточный долг из ее приданого. Это означало, что мать и дед, не связываясь с всесильным Чернышевым, сотрут в порошок ее.
– Вы заплатили моими деньгами? – тихо уточнила она.
– У меня сейчас других нет, мои все вложены.
Муж говорил спокойно, но Елизавете Николаевне показалось, что она увидела в его глазах веселый блеск.
«А ведь он издевается надо мной, – поняла она, – специально рассказал мне об этом проигрыше, хотя мог бы и промолчать. Я же беременна, почему он не щадит меня? Похоже, что ему все равно».
Женщина опустила глаза. Сразу после свадьбы, когда они пару месяцев жили в Таганроге около царской четы, она еще надеялась, что в их заключенном по расчету союзе смогут проснуться теплые чувства. Но откуда бы им взяться, если муж холоден, как ледяная глыба? Его волновали лишь деньги и власть. Но и она не абы кто, и заслуживает уважения! Решив, что пора выказать обиду, Елизавета Николаевна явственно вздохнула. Чернышев понял, что перегнул палку, и постарался исправить ситуацию. Отвлекая жену, он весело сообщил:
– У меня есть приятная новость: я подал ходатайство с просьбой передать мне майорат, принадлежавший ранее государственному преступнику Захару Чернышеву. Так что скоро ты, Лиза, станешь графиней.
Но вместо радости, жена испугалась:
– Как же так? Граф Захар жив. Или вы будете добиваться его казни?
Чернышев поморщился, эта дурочка по простоте душевной ляпнула то, что шептали во всех гостиных. Почему людям нужно совать нос не в свое дело? Это все происки конкурентов из старшей ветви рода! Не сделав и сотой доли того, что он совершил для страны и престола, эти свиньи лезут в его огород. Ну, уж нет – он никому не позволит присвоить то, что принадлежит ему. Александр Иванович, не мигая, уставился на жену и отчеканил: