Лошади и впрямь несли карету во весь опор. Может, на таких рысях да по хорошим дорогам дней за пять до Рима доберемся?
Брат Рууд разулся, прилег на диван, полог матерчатый, что от падения удерживает, на себя набросил, закрепил.
— Лучше ложись спать. Пока дорога гладкая, отдохнуть надо.
Я тоже лег, полог пристегнул. Потом сказал:
— А ведь ты солдат не испугался, святой брат… Ты кого-то другого боишься.
Брат Рууд не ответил. Лишь на миг с дыхания сбился.
Я немного подумал, не надо ли теперь, став миссионером, как-то иначе молитвы Сестре возносить. На коленях или еще как. Но брат Рууд подобным себя не утруждал, и я тоже решил не тревожиться.
Проснулся я уже в Брюсселе.
— Брат… — Рууд склонился надо мной. — Свежих коней на станции нет. Возницы предлагают дать нашим отдых до вечера.
— Почему бы не дать, — согласился я. — Выспались вроде славно, можно и вторую ночь в дороге провести.
Рууд махнул рукой возницам, те стали распрягать коней.
Отменно пообедав в хорошем ресторане, мы решили прогуляться. Благо, время до отправления у нас еще оставалось.
Глава четвертая, в которой я узнаю, кого боятся святые паладины, но все еще не понимаю — почему.
Мы гуляли по Брюсселю до темноты. Еще два раза заходили в ресторанчики — выпить кофе, перекусить ойленболен — пончиками с изюмом. Посетили Европейскую Выставку, находящуюся под патронажем Дома. Раз в год тут показывали действительно диковинные вещи паровые машины и кареты, стрельбу из пушек и пулевиков по мишеням, полеты планёров, счетные машины, способные меньше чем за минуту перемножить два десятизначных числа, типографские станки, печатающие настоящие газеты, механические пианино и оркестрионы. Много диковинок есть в Доме. Да еще приезжают торговцы из Руссии, из Китая… сейчас мир, пусть хрупкий, но мир, всем хочется показать свои достижения, а порой и сменять их на чужие…
Но этим серым осенним днем смотреть на выставке было особенно не на что. Даже газовые фонари еще не зажгли. Стражи не наблюдалось, так, одни охранники с выставки, значит, не было и ученых, знающих Слово. А стало быть, ничего по-настоящему редкого и ценного. Так, машут крыльями две маленьких телеграфных башни, скучает возле зрительной трубы паренек — подмастерье оптика…
По ковру из желтых листьев, устилающему каменные дорожки, мы дошли до маленькой часовенки — двойной, сразу и Сестре, и Искупителю поставленной. Редко такие делаются. Рууд сразу повел меня к лику Искупителя, и это было правильно. Мы оба Господу через Сестру молимся, значит, сейчас важно Искупителю молитву вознести.
Служитель, похоже, принадлежащий к священникам Сестры, почтительно остановился в стороне, не рискуя мешать паладину. Мы молча помолились. Стоя на коленях, я смотрел на скорбный лик Искупителя, грубым вервием привязанного к святому столбу.
Вразуми!
Ты самому Господу — сын приемный, рядом с ним вставший. Редко я к тебе обращаюсь, строг ты к грешникам, уж легче через Сестру прощение попросить. Но вот теперь… может, укажешь путь? Что мне делать? Веру диким чернокожим нести? В монастыре укрыться?
Искупитель молчал. Неужели и ему не до меня?
Вразуми!
Наверное, на миг я взмолился так сильно, что в голове помутилось. Мне показалось, что я вижу… нет, не деревянную скульптуру, пусть и сработанную святым мастером и со всем возможным мастерством. Мне показалось, что я вижу Искупителя наяву. Показалось…
На миг.
Если это был ответ Искупителя — то я его не понял.
Брат Рууд закончил молитву, подошел к служителю. Они облобызались, поговорили минуту. Потом паладин направился к лику Сестры. Я еще постоял на коленях, пытаясь вызвать ушедшее ощущение… ощущение жизни, застывшее в мертвом дереве.
Нет. Больше ничего не было.
Отъехав немного, возницы свернули на неприметную лесную дорогу, и обогнув Брюссель, мы направились на юг. Как они собирались добираться до Рима — через Берн, или Париж, или более не заезжая в крупные города, — я не понял.
Быстро темнело. Вскоре возницы зажгли яркие карбидные фонари, но ход все равно пришлось сбавить. Не та дорога, что между Амстердамом и Брюсселем, не та…
— Брат Ильмар, скажи, каким тебе показался принц Маркус?
Я пожал плечами.
— Да ничего особенного. Мальчишка как мальчишка. Хотя нет, конечно, порода чувствуется. Умный, волевой, собранный… Упрямый.
Брат Рууд кивнул.
— Куда он мог податься? А, Ильмар?
— Мне неведомо. Я же ничего о нем не знаю, Рууд. Попался на пути… втравил в беду. Век бы его не видеть!
Карета вдруг стала тормозить. Святой паладин глянул в окно и вдруг дернулся, застыл.
— Беда, Ильмар, — тихо сказал он.
Я тоже приник к стеклу.
Впереди, в тусклом закатном свете, виднелась другая карета. Стояла она, преграждая путь, а для надежности еще и бревно через дорогу лежало. Рядом маячили силуэты — человек пять-шесть…
— Готовь свой пулевик, — резко сказал Рууд. — И моли Сестру о помощи…
Он распахнул дверь, спрыгнул. Пошел вперед. Кучеры тоже сошли, Двинулись с ним рядом. Я помедлил, прикидывая, не лучше ли выскользнуть через другую дверь и под прикрытием кареты в лес броситься… Мысли недостойные отбросил и выбрался следом, низко надвинув на лицо капюшон. Пулевик тяжело оттягивал карман.
Кто же это нас остановил, да еще так по-воровски? Неужели стража? Или простые лесные бандиты? Душегубцы-то пропустят, они гнева Сестры убоятся, не тронут святых братьев… Что?
На перекрывшей дорогу карете были церковные знаки — святой столб и епископская корона. Как и на нашей, только ниже — эмблема города Кельна.
И стояли перед каретой не смущенные солдаты, не насупленные стражники, не грязные душегубы. Стояли перед ней священники в желтых плащах. И один — в малиновом, с синей каймой.
Святой паладин.
Еще один!
Может, епископ обеспокоился о помощи? Передал — гелиографом или иными быстрыми путями — в Кельн… Да нет, как бы он успел. И зачем подмоге преграждать нам дорогу?
— Мир вам, братья, — приветствовал чужой паладин.
— И вам мир, — спокойно откликнулся брат Рууд.
— Милостью Искупителя мы встретились…
— Милостью Искупителя и Сестры.
Так!
Перед нами были священники не из храма Сестры, а из Церкви Искупителя. Конечно, разницы нет… одному Богу служат…
— Куда направляешься, брат?
Чужой паладин игнорировал всех, кроме брата Рууда. И его дюжие спутники стояли невозмутимо и безучастно.
— По святому делу.
— Далеко ли? Не нужна ли помощь в пути?
— Благодарю, брат, не нужна.
Может, так и разойдемся? Постояв, поговорив, обменявшись поцелуями и рукопожатиями?
— Дозволено ли мне спросить, брат, кто с тобой отправился в путь?
— Святые братья нашего храма. А сейчас помогите оттащить деревья, что случайно упали на дорогу, и сдвинуть к обочине вашу карету.
Я восхитился братом Руудом. Сейчас он вел себя так, как и должен вести настоящий мужчина перед лицом опасности. Без лишней бравады, но и без страха.
— Подожди, брат. Не случайно упали эти деревья, а волею Искупителя.
— Что же случилось, брат?
От этих бесконечных «братьев» уже в ушах звенело. Храни Господь от таких родственничков!
— Мы сами перегородили путь, чтобы не пропустить злодеев.
— И кто же эти злодеи?
— Беглый принц Маркус и каторжник, душегубец Ильмар Скользкий.
Что-то такое я и ожидал услышать. А на «душегубца» обиделся.
— Мне неведомо, где беглый принц Маркус, — вздохнул Рууд.
— Жаль. Но, может быть, нам стоит проверить вашу карету? Вдруг негодяи тайком пробрались внутрь?
В голосе паладина мелькнула насмешка.
— Проверьте, братья. Осторожность никогда не помешает, — спокойно рассудил Рууд.
Чужой паладин помолчал.
— Верю, что их там нет. Скажи, брат, а дозволено ли нам будет рассмотреть лица — твое и твоих спутников?
— Ты подозреваешь нас в укрывательстве преступников? Опомнись, брат! — голос Рууда зазвенел.
— Именем Искупителя, брат! Его правда во мне! Покажите лица!
— Именем Покровительницы! Ее правда во мне! Освободите путь!
Страшное и невозможное творилось на глухой дороге. Святой паладин Искупителя и святой паладин Сестры сошлись друг против друга, угрожали — именем единого Бога, которому Искупитель приходится сыном приемным, а Сестра, получается, приемной дочерью…
Потом чужой паладин поднял навстречу Рууду святой столб, что висел на его груди.
— Деревом, к которому Искупителя привязали, кровью его…
— Железом, которого Искупитель касался… — поднимая навстречу свой знак, ответил Рууд.
— Деревом, к которому Искупителя привязали, кровью его…
— Железом, которого Искупитель касался… — поднимая навстречу свой знак, ответил Рууд.
Опять ничья. У каждого — великий сан, дающийся для великих дел. У каждого в руках святыня, которой подчиняться надо. Это что же получается — Сестра с Искупителем спорит? Или сам Бог не знает, что ему делать?
— Брат…
Чужой паладин протянул руку. Коснулся плеча Рууда.
— Мы служим одному Богу. Искупитель и Сестра — два знамени веры, две опоры небесного престола…
— Ты говоришь истину, брат…
— Зачем лгать? Разве Искупителю и Покровительнице неведома истина? С тобой каторжник Ильмар, а возможно, и принц Маркус…
У меня вспотели ладони. Глянул я на лес, примерился, как в кусты кувыркнуться. Не найдут. По темноте — никак не найдут.
— Ты не во всем прав, брат. Со мной Ильмар, но со мной нет Маркуса. Я везу каторжника…
Какой же я каторжник! Я теперь святой миссионер!
— В Риме ему помогут вспомнить все, что наведет нас на след принца.
— Вряд ли вор что-то знает, — брезгливо произнес чужой паладин.
— Брат, найти и убить Маркуса — наш святой долг…
Вот это да!..
Я отступил на шаг. Чужой паладин бросил на меня короткий взгляд.
Им заповедано крови не проливать! Они ни мечей, ни пулевиков не носят! Как он может говорить об убийстве мальчишки! Как его язык в жабу не обратится!
И как Искупитель позволяет своему паладину о таком думать!
— Брат, наш долг — найти принца Маркуса…
— Убить, — холодно перебил чужой паладин.
— Ты говоришь ересь. Преемник сказал…
— Пасынок Божий безмерно добр. Он на себя готов принять этот грех. Но наш долг — взять его на себя.
— Во имя Сестры — пропустите нас! — рявкнул Рууд.
Отступил на шаг, руку чужого паладина сбрасывая, плащ скинул, выхватил меч. Умело достал, клинок прямо ожил в его руках.
— Во имя Искупителя…
Меча у чужого паладина не было. Он тоже сбросил плащ и выхватил что-то вроде цепа — две дубинки, связанные крепкой веревкой. Такое оружие я видел в Китае, понял, что дело плохо. Крови-то проливать служитель Искупителя не будет. А вот убьет запросто.
Но и Рууд понял опасность невзрачного оружия. Закружил, чертя клинком в темноте быстрые и смертоносные письмена. В руках чужого паладина закрутился китайский цеп.
Остальные братья к ним приближаться не стали. Может, боялись под удар попасть, а может, не рисковал никто поднять руку на паладина. И четверка чужих священников бросилась на двоих наших.
Грянули выстрелы. Возницы-то, оказалось, тоже с пулевиками были! Один из чужаков упал, второй схватился за плечо и, пошатываясь, отступил к карете. Зато два других успели добежать до кучеров. Взлетели в воздух дубинки — и огласил лес страшный крик умирающего.
Ох, беда…
Били святые братья друг друга умело и жестоко. Прежде чем погибнуть, второй наш кучер успел еще один пулевик выхватить и в живот врагу разрядить. Кровь брызнула — даже в темноте видно было. Но тут и на его голову обрушилась дубинка. Сложил на миг чужак руки столбом — да и пошел на меня.
— Тебе же убивать — грех! — закричал я нелепо.
А он все шел, и когда вступил в круг света фонаря — увидел я лицо. Глаза стеклянные, безумные, верой наполненные.
Достал я пулевик, нацелился в лоб священнику, взвел курок. Прошептал:
— Стой, брат, стой…
— Умри с миром, — ответил он, будто был уверен, что я покорно голову под дубину подставлю.
Зря он так думал.
— Прости, Сестра, — прошептал я да и нажал на спуск. Пулевик грянул, руку толкнул. Во лбу священника дырочка появилась. Глаза пожухли. Постоял он миг да и упал навзничь.
Не хотел я убивать святого брата, да только что же делать, когда тебя самого призывают умереть?
А чужой паладин наконец-то исхитрился и достал брата Рууда. Так угостил цепом по ногам, что Рууд рухнул на колени.
— Во имя Искупителя! — крикнул чужой паладин, воздев руки к небу. Размахнулся еще раз цепом, подался вперед…
Прямо на клинок, что брат Рууд выставил. Пронзила сталь плоть человеческую, но и замах уже не остановить было. Из последних сил брат Рууд попытался уклониться — но ударил его цеп по груди, по ребрам, выбив жалобный крик.
Вся схватка и минуты не длилась. А вот — закончилась. Сидел у кареты раненый священник Искупителя, дыру огромную в плече тщетно зажимая. Видно, наши кучера не пулями стреляли, а картечью. Подошел я к нему, глянул, но помочь не решился — уж слишком много ненависти в угасающих глазах было.
— Умри с миром, — сказал я, вспомнив, что и у меня есть сан.
Чужой лежал в такой луже крови, будто свинью зарезали. А брат Рууд еще дышал. Оттащил я его в сторону, стараясь грудь не тревожить. Что-то там хрипело, булькало, на губах кровь пузырилась. И на груди мокро было — видно, обломок ребра кожу порвал.
— Брат Ильма… — прошептал Рууд, открыв глаза. — Беги…
— Не бойся, брат, — сказал я. — Все. Кончен бой. Победили мы…
— Ильмар… в Рим… в Урбис… пасынку Божьему скажи, что я… смиренный Рууд… тебя спас и к нему…
Взял я его за руку, кивнул.
— Темно… ничего нет… темно… — я едва слова-то разбирал, кровь У Рууда в горле булькала. — Ильмар…
— Я все сделаю, — сказал я. — Доведется попасть к пасынку Божьему — о твоем геройстве поведаю…
Брат Рууд дернул головой, выплюнул кровь. Сказал почти отчетливо, с безмерным удивлением:
— Как так может быть… я же паладин святой… должен подвиг совершить…
Я молчал. Ну как сказать умирающему, что никакой сан, никакой титул от смерти не спасают? И не защитят от нее долг, обязанности, любовь, вера. Все ей едино, старухе. Кончается для брата Рууда земная жизнь, начинается небесная.
— Холодно… — жалобно сказал Рууд. — Тут… холод… брат!
В последнем порыве сил он попытался поднять руку:
— Я Слово знаю… слабое, но Слово… возьми, дарю…
— Говори, — я приник к лицу паладина. — Говори, брат! Говори!
— А….
Он попытался вдохнуть воздуха — и забился в конвульсиях.
— Да скажи, тебе ведь без надобности! — завопил я, тряся Рууда за плечи. — Говори!
Никому и ничего он уже не скажет. Ушел — вместе со своим Словом слабеньким, на котором что-то держал. Интересно — что?
Поднялся я от безжизненного тела, еще раз всех обошел. Ни один признака жизни не подавал. Тот, что раненый был, перед смертью из кармана тонкую шелковую удавку достал да и прополз по направлению ко мне метров пять, пока я с Руудом разговаривал. Но не дополз.
Тоже ведь хотел подвиг совершить. И понять не мог, почему на это сил не хватает.
— Что же вы наделали, братья святые? — спросил я. На душе так гадко было — словно лучше бы погиб под дубинками. — Как же так — одному Богу служим, добра хотим, а ради того, чтобы мальчишку и каторжника убить — готовы против веры пойти?
Некому уже было мне ответить. А то ведь нашли бы слова, братья. Уговорили бы голову в петельку засунуть.
Трупы все я в нашу карету сложил, потому что зарывать их времени не было, а оставлять зверям на съедение — не по-людски. В карманах не рылся, в чужой карете тоже — лишь заглянул, проверил, что и там никого нет. Пусть я и вор, но на то, что Богу принадлежит, не позарюсь. Лишь немного еды и бутылку коньяка взял, это не грех…
— Что же все это значит, а, Сестра? — вопрошал я, таская изувеченные тела. — Искупитель, ответь? Сам Бог не знает, что со мной делать? Или он на нас и не глядит, зря мы, злодеи, верой тешимся?
Нет ответа. Нет. Холодно и темно.
Коней я распряг и отпустил, всех, кроме одного. В чужой карете была клетка с почтовыми голубями — их я тоже выпустил на волю.
Напослед коснулся руки брата Рууда и сказал:
— Ты уж прости, святой паладин, но не пойду я в Урбис, к Преемнику. Нечего мне там делать. Вором жил, вором и умру. Как смогу — Сестру восславлю. Но голову под дубину не подставлю.
Нечего было ответить Рууду. После смерти не поспоришь.
Сел я на лошадь — та тревожилась, да и седла не было, но мне прибилось по-всякому ездить. Потрепал ее по гриве, шепнул:
— Ты уж только до города какого довези, родная. А там я тебя в хорошие руки пристрою. Или на волю выпущу. Лучше на волю, верно?
Лошадь со мной не спорила. И я поехал сквозь ночь — прочь от того места, где восемь святых братьев убили друг друга, причем всем теперь уготованы райские кущи, ибо каждый служил Богу.
Как они там, в этих самых садах заоблачных, не передерутся? Или обнимутся и восславят Сестру с Искупителем? Или все беды на меня свалят — и ждать примутся?
Может, и хорошо, что мне теперь никакого рая не видать — только адские льды…