Села в свое любимое кожаное кресло. Минут пять посидела – бездумно, покойно. А потом вздохнула, встала и принялась разбирать стол. Полетели в шредер копии старых договоров, эскизы, результаты исследований, варианты слоганов. Она содрала с компьютеров и со стены гору желтых стикеров – напоминаний. Они ей уже больше не понадобятся.
Тане казалось, что механическая работа поможет ей успокоиться. Сначала вроде так и было. Однообразные движения рук заставили ее забыться. Но потом – когда с бумагами было покончено – она сняла с монитора игрушечную лошадку, подарок Валерочки. Сунула в сумку. Сложила крохотный портретик Ходасевича в рамочке, стоявший рядом с принтером. Фотография тоже полетела в сумочку. Еще одно фото со стола, побольше, – Макса. Туда же!
И тут, когда ее обжитой стол сиротливо оголился, долго сдерживаемая тоска вдруг затопила ее – всю, с берегами. Она не хотела уходить! Она не могла поверить, что сегодня выйдет отсюда – и никогда, никогда, никогда больше не увидит этого уютного кабинетика, родного стола, привычных стен. И милых сотрудников – с которыми она, бывало, ругалась, и «строила» их, и сердилась на них, и учила. Но в этот момент все они казались ей родными, близкими людьми. Даже ближе, чем иные родственники. Она не могла сейчас поверить, что кто-то из них подставил ее, желал ей зла. Все они – и Мишка, и Артем, и Натка с Полиной, и Родя – стали за три года работы почти что ее семьей. Было невыносимо думать, что все они завтра придут сюда, на службу, и будут заниматься все теми же, никогда не кончающимися делами, а ее уже не будет с ними.
Таня заплакала. Слезы текли по ее щекам, и одновременно ей становилось легче. Досада и тоска словно вымывались солеными потоками из души.
И тут зазвонил прямой телефон шефа. Татьяна долго не снимала трубку – надо было справиться с рыданиями, чтобы Теплицын не услышал ее зареванный голос.
– Слушаю вас, – наконец проговорила она.
Голос не сорвался – но это был не ее, а чужой, вымученный голос.
– Татьяна Валерьевна! – Теплицын казался официальным. – Пожалуйста, зайдите ко мне. – Сделал секундную паузу и добавил: – С заявлением.
…Босс переоделся в свеженькое, и сидел он в своем «американском» победительном стиле – закинув ноги на стол. Однако выглядел неважно: броски чашками кофе от благодарных клиентов даром не проходят. На челе Теплицына лежала печать озабоченности, на лбу проявилась глубокая складка.
– Давай. – Андрей Федорович протянул руку за заявлением. Сел нормально, взял бумагу, пробежал глазами, положил на стол.
Подписывать с ходу не стал, и в груди Татьяны затеплилась надежда.
– Мне звонили еще трое заказчиков, – доверительно проговорил Теплицын. (Надежда в груди Тани чуть подокрепла от его сообщнического тона.) – Пивной король Аристарх, Северный трубный завод и конфеты «Корифанов».
– И что?
– Что-что! Они все отказываются от наших услуг.
– Как?! Ведь контракты уже подписаны! Мы по ним работаем!
– Они готовы оставить нам тот аванс, что мы получили. И даже заплатить неустойку. Лишь бы не работать с нами.
– Это их Брячихин натравил… – догадалась Татьяна.
– А то кто ж еще! Оказалось, у него длинные руки. Даже длиннее, чем я ожидал.
– Сожалею, – прошелестела Татьяна.
– В итоге, если приплюсовать твоего колбасника и Брячихина, за три дня мы потеряли пятерых клиентов. На круг больше четырех миллионов долларов. И, боюсь, это только начало. Как ты думаешь с этим справляться?
– Придумаем что-нибудь, – тихо промолвила Таня.
Шеф оставил эту реплику без внимания и продолжил:
– И еще мне звонили четверо журналистов. – Андрей Федорович заглянул в списочек. – Из «Эксперта», «Коммерсанта – Власти», «Рекламного мира» и ежедневного «Коммерсанта».
– Чего хотели?
«Кажется, – подумала Таня, – босс успокоился. Похоже, он решил воздержаться от скоропалительных решений и не будет меня увольнять. Наоборот, сейчас предложит бороться с обрушившимися на фирму бедами сообща, плечом к плечу. Что ж, я согласна. Я на все согласна. Лишь бы не уходить из агентства».
Теплицын усмехнулся:
– Журналисты хотели узнать у меня, при каких обстоятельствах секретный документ попал в печать.
– И что вы им отвечали? «Без комментариев»?
– Нет, ну почему же, – усмехнулся Теплицын. – Я говорил всем и буду говорить, что документ был потерян в результате халатности одного из наших сотрудников. – Он сделал паузу, придвинул к себе Танино заявление об увольнении и вдруг… вдруг размашисто черкнул в углу «В приказ» и расписался. – И еще я сказал журналистам, – он улыбнулся иезуитской улыбочкой, – что этот сотрудник уволен. – И он протянул ей завизированное заявление.
Кровь бросилась Тане в лицо. Андрей Федорович пять минут назад дал ей надежду, а теперь растоптал ее.
– Да ты садист, Теплицын… – процедила она.
Тот усмехнулся.
– Передашь все свои дела Пастухову.
Таня круто развернулась и выбежала из кабинета. Глаза ее были на мокром месте, но она изо всех сил сдерживалась и шептала себе: «Я не буду плакать! Не буду! Не буду!.. Много чести!»
Среда, вечерВот и все: мосты сожжены, личные вещи собраны, неуверенные «нам очень жаль» от сослуживцев позади. Теперь и.о. творческого директора – Артем Пастухов. Таня весь день и полвечера передавала ему дела. Добросовестно растолковывала, что клиент N до смерти обидится, если вдруг забудешь поздравить его с днем рождения, а клиентка NN обожает, когда ее называют «самой элегантной в Москве бизнес-леди»…
Артем – кресло творческого директора пока было явно ему великовато – слушал ее, словно студент-первокурсник профессора с мировым именем. В конце Таниной лекции робко спросил:
– Татьяна Валерьевна… А я могу вам позвонить, если что?
– Звони, – великодушно разрешила она. – Ну, Артем, бывай. Желаю успеха в новой, нелегкой должности.
Подхватила сумку, пакет с безделушками и в последний раз прошлась по коридору. Вошла в лифт, нажала кнопку «подвал-парковка»… Как странно: в особняке все останется как и было, только ее больше здесь не будет!
Прощай, «Пятая власть», прощай навсегда. Охранник тоже уже в курсе, что Татьяна здесь в последний раз. Смотрит хмуро, цедит сквозь зубы:
– Будьте добры, ваш пропуск… И ваши доверенности на служебные машины.
Она долго копается в сумке – убогими разъездными «девятками» Таня пользовалась редко, и потому доверенности завалились куда-то в самый труднодоступный уголок.
– Спасибо, – холодно благодарит охранник. И возвещает: – Можете быть свободны.
– Я и так свободна! – улыбается ему Таня.
Она изо всех сил старается, чтобы прощальная улыбка получилась как можно более залихватской. Но лихости не получается, и к своей «Тойоте» Таня идет, понуро опустив плечи. Нет, все-таки очень обидно. И совершенно не в ее стиле – когда уходишь не сама, а «уходят» – тебя… Даже «Тойота» – а уж что там она, железка, понимает! – и то, кажется, смотрит на нее с укоризной: «Как же ты, хозяйка, так сплоховала!..»
– Все у нас еще будет! – утешила Таня машину, а заодно и себя, и с наслаждением раскинулась на сиденье кремовой кожи.
Вид новехонькой, любовно оттюнингованной «тойоточки», как всегда, улучшил настроение. Таня нежно погладила машинку по кнопке сигнала и прошептала:
– Красоточка моя! Гроза московских дорог…
На этих словах она всегда включала габаритные огни – и создавалось впечатление, что «Тойота» подмигивает ей вместо приветствия.
– Супермашина! Подружка моя! Только ты у меня и осталась…
Таня завела двигатель, с наслаждением газанула и вырвалась из прошлого – предавшей ее «Пятой власти» – на вольные городские дороги.
* * *Первый, я – Седьмой! Она выехала. Движется в направлении Котельнической набережной. Похоже, спешит: скорость около ста. Как меня понял? Прием…
* * *«Тойота» помогала Тане лучше любого успокоительного. Зачем пить таблетки, когда есть иное средство: распахнуть окна, вдавить газ в пол, с наслаждением услышать, как под капотом урчит мощный двигатель, а в окна бьет-свистит шальной ветер… И вот уже стрелка спидометра танцует на ста двадцати, во все восемь колонок надрывается «Рамштайн», а симпатяга на «Лексусе» – только он и смог нагнать Таню, хотя на светофоре она стартовала в ряду из шести машин, – машет ей рукой в тщетной надежде выпросить телефончик… И ход мыслей – такой же стремительный, как ход ее машины. Хреново, конечно, когда тебя увольняют фактически с волчьим билетом. Но, с другой стороны, она по-прежнему молода, здорова и красива. И светлой головы у нее никто не отнимал. И с голоду она не опухнет – заначка у нее есть, целых четыре «зеленых» тысячи. Не бог весть какой капитал, да и ему Таня уже нашла применение – планировала, что на эти деньги поедет в Австралию, болеть за наших на турнире «Australian Open». Но раз жизнь так нелепо складывается, она и без Зеленого континента обойдется. Да и потом – до января, когда проходит первый в сезоне турнир Большого шлема, еще далеко. Может, до этого времени она себе новую работу найдет. С такой зарплатой, что не по экономному тарифу в Австралию поедет, а полетит первым классом и будет болеть за наших теннисистов в VIP-ложе!
«В общем, ничего страшного не случилось. Подумаешь, уволили! Всех, наверно, хоть раз да откуда-нибудь увольняют. Меня, правда, со скандалом поперли. И на всю рекламную тусовку теперь ославят, Андрей Федорович уж постарается. Но я ж не овца бессловесная! Я тоже найду, чем ему ответить! В конце концов, «объективка» на Брячихина из его агентства исчезла, а не из моего! Так что виноват он, а я просто безвинно пострадавшая сторона, меня, наоборот, все жалеть будут!»
Остатки здравого смысла – именно остатки, потому что, когда мчишься на скорости сто двадцать, здравый смысл дремлет, – подсказывали Тане, что логики в ее раздумьях нет никакой. Но когда за окном ночь, под рулем скорость, а все машины – соперницы по гонке – остались далеко позади, так хотелось думать не о том, что жизнь кончена, а о том, что все у тебя еще впереди!
* * *Первый, это Седьмой! Она свернула на шоссе Энтузиастов. В настоящий момент проезжает перекресток у метро «Авиамоторная». Скорость – больше ста двадцати. Как меня понял? Прием…
* * *Шоссе Энтузиастов – не лучшее место для прогулок. Сплошные заводы, шиномонтажи и полусдохшие НИИ. Тут даже днем прохожих мало, а ночью и вовсе никого, вымершее место. Ни припозднившегося собачника, ни влюбленных парочек, ни пьяненьких молодежных компаний. Только машины несутся – спешат побыстрее проскочить бездушные ряды труб. Даже гаишники – и те шоссе Энтузиастов не любят. Кому охота махать радаром в окружении мрачных заводских зданий? Гаишники – они эстеты и предпочитают затаиться, например, на Главной аллее Измайловского парка, где дорога окружена лесом и весною поют соловьи… Так что при гарантированном отсутствии радаров по «Энтузиастам» Таня мчалась от души: для «Тойоты» сто двадцать – это не скорость.
Впрочем, она хоть и ехала с превышением, но остальных правил дорожного движения не нарушала, хотя искушения были – практически на каждом светофоре. Нецивилизованные все-таки в России водители. Как увидят, что рядом с ними пристроилась шикарная блондинка, да на новой иномарке, так и норовят бросить вызов, инициировать гонку. Особенно гости с Кавказа стараются. Обгонять «Тойоту» на старте им, конечно, не удается – вот и используют запрещенные приемы. Когда Таня начинает притормаживать на желтый – горе-гонщики, наоборот, давят на газ и триумфально уносятся на явный красный свет. И, дураки, чувствуют себя победителями!
Но Таня останавливалась на красный даже на пустынных пешеходных светофорах. Обидно, конечно, тупо торчать перед «зеброй», когда за окном ночь и ни единого пешехода. Но лучше уж переждать, чем потом шить сатиновые трусы в колонии. Правда, пешеходы наши тоже ухари что надо. Сколько светофоров ни ставь и переходов ни рой – все равно так и норовят перебегать в неположенном месте. Да и на переходах Таня сколько раз наблюдала: горит зеленый – пешеходы стоят, болтают или целуются, а зажигается красный – лезут прямо под колеса.
Вот и сейчас она увидела: посреди шоссе, на разделительной полосе, стоит мужичок. Откуда только взялся – глухой ночью, в заводском районе? Впрочем, запойные пьяницы умеют оказываться в самых неожиданных местах, а мужчинка – точно алкаш, даже издалека видно: так перебрал, что еле на ногах держится, шатается. И никаким переходом поблизости, разумеется, и не пахнет…
«Вот гад! – почему-то разозлилась Таня. – Ведь нарушает же все, что можно: пьяный, на скоростном шоссе, в пятистах метрах от перехода! А сшибешь такого – всю жизнь себе поломаешь!» И она, убедившись, что сзади ее никто не нагоняет и «целовать» не собирается, тут же начала сбрасывать газ. Сто, восемьдесят, шестьдесят… и на всякий случай решила перестроиться из левого ряда правее – вдруг эта пьянь именно под ее машину кинется?
Впрочем, алкаш, похоже, совсем потерял ориентацию. Нет бы смирно стоять на разделительной или перебежать дорогу, пока на ней пусто, – начал кружиться вокруг своей оси: пытается, наверное, по звездам сориентироваться. Таня на всякий случай снизила скорость до пятидесяти и совсем прижалась к обочине – и все поглядывала на алкаша, так и стоявшего на разделительной: вдруг побежит? Но нет, так и остался посреди дороги. Еще не одному водителю нервы потреплет.
«Будь я мужиком, тормознула бы. И в морду хряснула – за то, что стоит прямо на шоссе и водителей нервирует. И за то, что всю гонку мне сломал!»
Таня наконец миновала алкаша, тут же прибавила газу, и в этот момент… она даже не поняла, что случилось. С тротуара, к которому она прижалась, отъезжая как можно дальше от пьяницы, ей под колеса метнулась темная тень – бесшумная, стремительная, как в фильме ужасов… Глухой удар, противный «чмок»… и самое страшное – два круглых, безумных от страха глаза на иссиня-бледном лице. На сотую долю секунды оно мелькнуло в лобовом стекле и тут же исчезло внизу, за капотом. А Таня судорожно рванула ручной тормоз и закрыла лицо руками.
* * *Совсем молодой. Светлокудрый. Лежит перед «Тойотой», фигура в темной одежде сливается с асфальтом, и видно только лицо – бледное, с пятнами крови, рот искривился в гримаске – детской, обиженной…
Парень лежал, широко разбросав руки, и не шевелился.
«Я не подойду к нему! Я боюсь!»
Таня стиснула зубы и сделала шаг вперед. Еще один. Еще полшага… До него уже можно дотянуться рукой.
«Я не смогу дотронуться! Не смогу».
Она присела на корточки и осторожно коснулась его плеча.
– Эй… ты жи…? – Голос прозвучал хрипло, а в конце и вовсе сорвался.
Парень не шевелился и не отвечал.
– Эй, эй! Очнись же! – Она схватила его за плечи.
Податливое тело обвисло на ее руках. Голова бессильно откинулась, глаза закрыты.
«Но я не могла его убить! Я ехала медленно! И удар был слабым – от сильных ботинки срывает, а у него они на месте!»
Таня дрожащей рукой взялась за пульс – не бьется. Она отбросила вялую руку, схватила парня за шею… и только здесь, на сонной артерии, нащупала вялую, слабенькую волну. Жив! Но что с ним? Лицо – все в крови, на виске – нехорошая ссадина-вмятина, и нога неловко вывернута…
«Но я ни в чем не виновата! Я ехала медленно! И перехода здесь нет! Да и откуда он взялся – вообще непонятно!»
Таня осторожно положила парня на асфальт. Кажется, в таких случаях полагается раненого не трогать, машину с дороги не убирать и звонить в милицию… Или наоборот – своими силами оказывать медицинскую помощь?! Но как ее оказывать? Массаж сердца Татьяна делать не умела, а от того, что она перевяжет ему царапины, толку явно будет немного.
Таня дрожащими руками потянулась в карман за телефоном. С третьей попытки попала в «ноль», но на «два» нажать не успела – парень вдруг застонал.
Таня тут же отшвырнула телефон, склонилась к нему и услышала, как окровавленные губы шепчут:
– Мама… мамочка… прости… зря я… зря…
Парень снова утих, и в уголке рта выступил пузырик – белый, с красными прожилками: то ли слюна, то ли кровавая пена.
«А если он умрет? Умрет прямо у меня на руках?!»
Таня снова затрясла парня:
– Очнись, ну, очнись, пожалуйста!!!
– Больна-а-а… – простонал он. И, не открывая глаз, попросил: – Пи-ить…
Таня на секунду задумалась: а можно ли ему пить? Потом вспомнила: вроде воду нельзя только при ранениях в живот, а ему, значит, можно. И бросилась к машине, достала бутылку воды, начала поить раненого… Парень мотал головой, вода расплескивалась, но пару глотков он все-таки сделал.
И снова бессильно утих – глаз не открывал, слов не произносил и даже не стонал, а Таня растерянно стояла над распластанным на асфальте телом.
А в городе по-прежнему поздний вечер, на тротуарах пусто, и по шоссе несутся редкие машины.
«И никто не останавливается! Помогать в России, ясное дело, не принято – но пусть бы кто-нибудь из любопытства притормозил, хоть как-то меня поддержал!»
Но нет, автомобили равнодушно неслись мимо… И, как назло, ни одной гаишной машины. Ладно, в милицию она сейчас позвонит. Но сколько придется прождать, пока они подъедут? А парень по-прежнему без сознания, и пузырик-пена в уголке его рта наливается кровью…
«Умрет! У меня на руках умрет!» – терзала себя Таня. Она снова достала телефон – и увидела, что руки пострадавшего вдруг задергались, заелозили по асфальту, а потом потянулись к воротнику и начали рвать ворот рубашки…
«Задыхается!» – в панике подумала Таня. И приняла мгновенное решение. Кинулась к парню, схватила его под мышки. Собрав все силы, поволокла к «Тойоте».
Парень казался неподъемным – килограммов семьдесят, плюс, Таня читала, когда человек без сознания, тело становится куда тяжелее, чем у здорового. Но до машины она его все-таки дотащила. Последнее усилие – и он уже на пассажирском сиденье.
Таня знала, что она поступает неправильно. Что не должна покидать место происшествия.
«Но я не могу ждать, пока приедет милиция. Парень за это время умрет».