Тут в кустах на берегу вдруг зашевелилось что-то, застонало. Поначалу я испугался, но потом разглядел, что это Двала, хродомеров раб. Он спал, оказывается, в кустах. А утром сегодня Хродомер говорил нашему дедушке Рагнарису, будто посылал куда-то Двалу по делам.
Вспомнив об этом, я подобрался к кусту и вылил на сонного Двалу кувшин холодной воды.
Двала страшно закричал, будто его ножом полоснули. Вскочил — борода и волосы клочьями, рожа сонная, глаза недовольные. Не понравилось ему, что разбудил его.
Я подбоченился, как сделал бы дядя Агигульф, и рявкнул на раба:
— Эй, ты! Давай, к хозяину ступай! Не то все Хродомеру расскажу!
Мне завидно было смотреть, как Двала сладко спит в кустах, в то время как я на поле надрываюсь.
И поплелся раб, только взором меня наградил сердитым.
А я на его место в кустах устроился и стал о гизульфовом сынке мечтать. Удобно там, в кустах, лежать было. Двала себе там гнездо свил и нагрел, травы натащил. Лежать мягко.
Мечтал я о том, как мы пугать этого сынка будем. Все ему покажем — и кузницу, и озеро с деревней брошенной, и царя-лягушку, и порты раба-меза. Многому дядя Агигульф нас научил.
Потом смотрю — Марда идет. Как мимо проходила, я ее за юбку ухватил и рядом сесть понудил. Марда в куст полезла охотно, а после почему-то так на меня поглядела, будто обманул ее кто. Будто не меня там увидеть ожидала.
Я и говорю ей:
— Марда! Как есть мы с тобой теперь родичи, хочу тебе имя предложить для сынка твоего.
Марда удивилась, глаза раскрыла. Я ей имя сказал, что вымечталось мне:
— Вультрогота!
Марда от хохота на меня повалилась. Вся затряслась. Я из-под Марды выбрался — и что в ней Гизульф нашел? Тяжелая, как мешок с камнями, и костлявая, одни локти да коленки. Рассердился, что так дерзко с родичем своим хихикает.
— Не смей, — говорю, — Марда, хихикать!
Она из кустов выбралась и так, со смехом, убежала. Дура.
Я ей вслед крикнул:
— Фанило!
Это прозвище такое у Марды было — «Грязнулька».
Сидел я, сидел — отдыхал для последующих трудов. И сморило меня. Зарылся я в гнездо, еще Двалой до меня свитое, и сам не заметил, как заснул сладко.
Проснулся, когда солнце сместилось и в лицо стало бить сквозь листву. Сел я в кустах, от сонной мути отряхнулся. На брод поглядел.
И обомлел.
К броду с того берега трое всадников спускалось. Двое с копьями, наконечники издалека блестят. По правую руку от себя курган Аларихов оставили. А с кургана никто в село не мчится предупреждать о беде. Видать, заснул дозорный.
Сердце у меня екнуло: чужаки!
Бежать надо, предупреждать. Вскочил в кустах — ноги как ватные. Отлежал ноги, пока спал.
Заковылял сперва, а потом, прыть обретя, помчался что было духу. Сразу на поля побежал, потому что там все были. Бегу и кричу:
— Чужаки, чужаки!
И мнится мне топот копыт за спиной и острие копья, вонзающегося в спину.
Меня Хродомер остановил. Спросил строго, что, мол, блажу? Что за чужаки? Кого это я видел?
Я сказал:
— Трое на конях. Двое с копьями. Прямо к броду шли.
Тут Хродомер на своих кричать стал, дедушка Рагнарис — на своих. Человек десять вооруженных навстречу тем чужакам вышли. Я жалел, что дяди Агигульфа нет, что он все еще в роще засадничает. Уж дядя Агигульф один бы со всеми троими справился!.. А может, дядя Агигульф бьется сейчас с полчищами чужаков. Только эти трое и прорвались, прочие же полегли. И Валамир, небось, пал. Валамир не такой герой, как дядя Агигульф. Валамира и убить могут… Тогда мы Марду к себе возьмем… А дядьку-раба валамирова хорошо бы не брать, не то они с дедушкой Рагнарисом на нас в один голос ворчать начнут…
Когда я спохватился от мыслей своих, то припустил за остальными — бежали все с полей, чтобы чужаков в село не допустить. Успели. На околице вышли им навстречу, встали стеной.
Чужаков не трое, а четверо оказалось — двое на одном коне ехали. Тот, четвертый, мальчиком был, зим семь или восемь ему, по росту судя.
Тот, что с мальцом на одном коне сидел, на землю соскочил и вперед вышел, чтобы с нашими говорить.
И тут мы увидели, что это Ульф.
Сильно изменился Ульф. Поджар всегда был, а стал тощий, будто облезлый. Лицо серое, волосы серые, не то седые, не то пыльные. Когда с лошади слезал, за бок держался и морщился. Глядел мрачнее обыкновенного. И всегда Ульф невеселым был, а тут будто с того света возвратился.
Мальца с коня снял и Рагнарису передал. Это Филимер был, несносный сын моей сестры Хильдегунды. Я его сразу признал и невзлюбил за то Ульфа, что Филимера притащил. Мало нам, что ли, Ахмы-дурачка, что в доме, смердя, помирал?
Рагнарис Филимера принял и сразу на ноги его поставил, на руках держать не стал. Сильно подрос Филимер, тяжелым стал. И глядит зверенышем, а прежде с любопытством глядел и без всякого страха.
Ульф сказал, что беда большая случилась. И поговорить о том нужно ему со всем селом, чтобы все знали. Дескать, тинг собрать надо.
Дедушка Рагнарис отозвался, что где Ульф — там и беда, так что удивляться нечему. И добавил ехидно: понимает он, конечно, невдомек великому воину Ульфу, из рабства вандальского бежавшему, что у достойных людей страда в разгаре. Все бы ему, великому воину, будущему скамару Ульфу, по тингам глотку драть да в одной шайке с вандалами бродяжничать. Или до того поистаскался Ульф, что забыл — хлебушек-то с хрустящей корочкой на деревьях не растет, а в речках пиво не плещется. Все это трудом достигается, напомнил Ульфу дедушка Рагнарис.
Ульф только зыркнул злобно, но смолчал.
Тогда дедушка Рагнарис на спутников ульфовых головой мотнул. Спросил: мол, эти тоже с тобой?
Ульф сказал дерзко:
— Со мной!
Дедушка Рагнарис проворчал:
— Небось, такие же бедоносцы, как ты.
На то Ульф сказал, что насчет бедоносцев не знает, но один из них кузнец.
Тем временем спутники ульфовы спешились и ближе подошли, коней в поводу ведя.
Который из двоих кузнец, я сразу понял. Лицо у него темное, с копотью въевшейся, и руки такие, что вовек не отмоешь. Оттого и волосы снежно-белыми казались, и густые, сросшиеся брови. Нос у того кузнеца с широкими ноздрями, будто не то принюхивается, не то гневается. Грудь бочкой, ноги кривые. На прокопченном лице диковатые глаза посверкивают. Я сразу эти глаза запомнил, потому что они покрасневшие были, как будто кровь близко подступает.
Впрочем, кузнеца из двоих угадать — семи пядей во лбу не нужно было быть, потому что второй из спутников ульфовых девкой оказался. Я таких прежде и не видывал.
Дюжая девица ростом с воина, одетая как воин и вооруженная как воин. Сама белобрыса, глаза серые, холодные, рот будто мечом прочеркнули — тонкий и прямой. На кой она такая Ульфу сдалась?
У девицы на щеках углем руны начерчены. Потом уж я узнал — мстить она хотела и о том богов оповещала. На одной щеке руна размазана. Пот, видать, отирала и не заметила, как знак порушила.
Старейшины наши как спутников ульфовых разглядели, так аж зашипели от злости. Хродомер Рагнарису учтиво молвил, чтобы сам разбирался с гостями, которых сынок дорогой к нему в дом привел, а уже потом к остальным на погляд вел, ежели жив еще останется. Не иначе, как долго по весям шастал, пока таких вергов выискал. Небось, их ни одна стая скамарская не брала, одному только Ульфу и пригодились. И вечно-то Ульф, как собака в репьях, отребьем себя обвешивает.
Рагнарис хотел было Хродомеру возразить, уже и краской налился, и рот раскрыл пошире, да Ульф опередил его. Никакой почтительности в Ульфе не осталось (и прежде-то немного ее было). Руку на рукоять меча положил, а Хродомеру собачий лай прекратить велел и выслушать, что ему, Хродомеру, опытные люди скажут.
Что-то пережил Ульф такое, что и на Хродомера бы руку поднять не побоялся.
Слава об Ульфе и прежде такая ходила, что никто с ним драться бы не захотел. И потому замолчали, дали Ульфу сказать.
— Звать их Визимар и Арегунда, вандалы они. А дома у них нет.
Рагнарис затрясся и глаза опасно сощурил — не любил вандалов. Тем более — бездомных.
Но Ульф опять упредил его, добавив:
— Не сегодня-завтра и мы такими станем.
Дед наконец дар речи обрел. Будто запруду прорвало, когда заревел страшно и зычно:
— Ничуть не сомневаюсь, коли такое вандалище да с такой вандалицей к нам под крышу привел. Они, глядишь, всю солому с крыши сжуют и бревнами закусят, тебя же, дурака, над собственным твоим очагом поджарят.
Я, глядя на вандалов, был согласен с дедушкой. И все наши были с ним согласны. Дед продолжал:
— Чего больше-то с собой не привел? Что поскупился, мало взял? Все племя бы ихнее вандальское, свирепое да лукавое, сюда тащил! Никогда в тебе, Ульф, надлежащей рачительности не было…
И тут до деда дошло, что без семьи Ульф домой явился. Ни Гото, ни Вульфилы с ним не было. И спросил дед:
И тут до деда дошло, что без семьи Ульф домой явился. Ни Гото, ни Вульфилы с ним не было. И спросил дед:
— А твои-то где, жена да сын?
И сказал Ульф тем же голосом:
— Мертвы они.
Дед только рот раскрыл, словами подавился.
Тут отец мой Тарасмунд вмешался и сказал дедушке Рагнарису:
— Пусть сперва поедят с дороги.
Пока к дому шли, Гизульф мне потихоньку сказал, что я в кустах довольно долго спал. Марда передала нашим, что видела меня у реки и что сплю я без задних ног. Отец хотел было Гизульфа за мной послать, чтобы разбудил и работать вел, но дедушка Рагнарис сказал: пусть спит. Мол, и вепрь не в одночасье матереет.
Гизульф очень обижен был.
Ульф как в дом вошел, сразу запах от Ахмы почуял и спросил, кто помирает. Ему сказали, что Ахма-дурачок помирает.
— От чего помирает? — спросил Ульф.
Ему ответили, что по глупости на меч напоролся. Ульф спросил, кто же дурачку меч дал. Тарасмунд отвечал, что сам Ахма меч взял, когда пир готовить надумал, всю птицу перебил, собаку зарезал у тестя своего — все гостей выкликал.
Ульф насупился и сказал, что дурачок-то правильно гостей выкликал. Видать, боги его надоумили. А нас те же боги последнего ума лишили, коли не услышали мы голоса их.
Вандалы все помалкивали.
Ильдихо как увидела девицу Арегунду, так плюнула в сердцах. И мать на эту Арегунду с неодобрением поглядывала. Сестры же мои, Галесвинта со Сванхильдой, смехом давились.
Арегунда сидела прямая, как будто копье проглотила, в одну точку смотрела перед собою. Кузнец камору оглядывал, брови хмурил.
Как за трапезу сели, дедушка Филимера рядом с собой посадил. Сверху на них дедушкины боги закопченные угрюмо смотрели.
Все четверо — и Ульф, и вандалы, и Филимер-малец — ели жадно, как псы, куски глотали.
Когда трапезу окончили, Тарасмунд Ульфу сказал, чтобы показал гостям сеновал, где им спать лечь; самому же Ульфу наказал вернуться и все нам рассказать, что с ним случилось.
Ульф так и поступил. Вандалы, как голод утолили, звероватости в облике немного утратили. Поблагодарили дедушку, Тарасмунда и Гизелу. И Ульфа поблагодарили. И ушли за Ульфом на сеновал.
Когда Ульф воротился, дедушка Рагнарис уже доволен гостями был — я так думаю, понравились ему эти вандалы, ибо видно было, что блюли они древнее благочиние. Свирепы были обликом и учтивы обхождением, а дедушке такое нравится. Дедушка говорит, что в старые времена все такими были.
Мы во двор пошли, потому что в доме от Ахмы сильно смердело и с каждым днем все сильнее, хотя мать и Ильдихо меняли ему повязки и курили травами в каморе.
Уселись во дворе.
Ульф, видать, решил рассказать все как было, со всеми подробностями, чтобы отвязались от него раз и навсегда. Я в оба уха слушал, потому что понимал: другой раз от Ульфа этого уже не услышишь.
РАССКАЗ УЛЬФА
Когда Ульф с женой своей Гото и сыном Вульфилой из бурга ушел, он в наше село не пошел. Обиделся, что брат торговать его, Ульфа, приехал, а заодно и на позорище выставил перед всеми.
На это отец наш Тарасмунд, как услышал, плечами пожал, но говорить не стал ничего.
И на Теодобада обиделся, продолжал Ульф (безразлично говорил, будто о чужом), что за счет его, ульфовой, гордости щедрость свою потешить решил.
Потому не в нашу сторону направился, а к вандалам, на юг. В тот день, как прогнал его от себя Теодобад, несколько аланов из бурга уходили, и Ульф с семьей к ним пристал, чтобы вместе идти. Так полпути с аланами и прошел.
До вандалов добрался и у родича нашего Велемуда остановился. Рассудил, что ничем у вандалов не хуже, да и вождь над ними стоящий, Лиутар, сын Эрзариха.
А Велемуд, хоть и вздорный нрав имеет, по крайней мере, бедоносцем ругать его не будет. Да и сердце у Велемуда доброе, а сам отважен.
Велемуд человек рачительный, хозяйство имел большое, рабов же не держал, ибо не любил чужие рты кормить, сам с женой управлялся. Хильдегунда — здоровенная девица, Велемуд потому и женился на ней с такой радостью, что могла при случае и лошадь заменить.
Однако тут с Хильдегундой неладное вышло. Родила она недавно девочку, Аскило назвали, да только что-то у Хильдегунды не заладилось с этими родами. Больше лежала, чем по дому работала, все оправиться не могла.
Оттого-то и принял Велемуд родичей своих с распростертыми объятиями. Все нарадоваться не мог, что даровые работники приехали. И тут же к работе приставил — и Ульфа приставил, и Гото приставил, и даже Вульфилу, невзирая на малолетство, приставил.
И Филимер у него уже работал — хозяином рос. Только Хильдегунда на лавке лежала, да Аскило пищала с утра до ночи.
У Велемуда еще два брата есть. Один в дружине у Лиутара, сына Эрзариха, а второй в том же селе живет с женой и детьми, при отце их, Вильзисе. Тразарих имя ему.
Вильзис, говорил Ульф, еще более к древнему благочинию склонен был, нежели наши дедушка Рагнарис и Хродомер. Что ни день, приходил к Велемуду в дом и все ругал, всех поучал, все-то ему, Вильзису, было не так. Совсем Хильдегунду заел. Велемуд же батюшке почтение великое выказывал.
В первый раз как увидел Вильзис Ульфа, рявкнул (совсем как наш дедушка Рагнарис сегодня):
— Это что за скамар приблудился?
Велемуд смутился и уже рот раскрыл было, чтобы объяснить отцу, кто таков пришлец, но Ульф опередил его. Единственный глаз свой выкатил и заорал яростно:
— Родич я твой, Ульф, сын Рагнариса — вот кто!
(Дедушка Рагнарис головой покивал одобрительно: хорошо, мол, Ульф ответил этому Вильзису.)
Вильзис побагровел — аж волосы седые у него розовые сделались — и крикнул, что готы ему не родичи.
На то Ульф сказал:
— Моя кровь в жилах твоего внука Филимера течет, а Филимер твою землю унаследует.
Вильзис сказал, чтобы Филимера не трогал и тут же Филимера подозвал, обхватил руками, ласкать и тискать начал. Филимер же отбивался, ворча недовольно, и под конец боднул деда в бок лобастой своей головой.
Вильзис Ульфу буркнул, что гот, мол, что репей дурной: как прицепится, так уж и не отцепится вовеки.
Дедушка Рагнарис, как про то услышал, так заворчал себе под нос. Все-то, мол, вандалы у нас воруют, даже присловья.
Ульф, продолжая глаз единственный таращить, шумно фыркнул и сказал Вильзису, отцу Велемуда, вандалу:
— Про вандалов отец мой Рагнарис говорит, будто все вы, вандалы, — как коровья лепешка: вступишь и более ни о чем думки иметь не будешь. И сыну твоему Велемуду то многократно говаривал, когда он в нашем доме хлеб ел.
Вильзис сказал, что негоже хлебом попрекать, коли сам на чужие хлеба явился. И вышел, палкой стуча.
Но с той поры люб ему стал Ульф.
Потом уж Вильзис признавался Ульфу, что сперва за алана его принял — больно, мол, рожа у тебя, друг дорогой, свирепая.
Полюбил же он его еще за то, что Ульф работящим был. Жена же его, Гото, всегда тише воды была, ниже травы, а по хозяйству вдвое больше Хильдегунды успевала.
Так и прижились у вандалов.
Дедушка Рагнарис тут рассказ перебил и заметил с одобрением, что, видать, этот Вильзис и вправду древлего благочестия ревнует. Правильный вандал, какими и славилось племя их в былые времена, покуда не измельчали. Неуступчивы были, молчаливы да люты.
И пожалел дедушка, что в молодые годы не встретился с этим Вильзисом в честном бою. Да и в старости не отказался бы знакомство с таким правильным вандалом свести. Поучил бы, как своих детей воспитывать. А то этот Велемуд… Тут дедушка на землю плюнул.
Ульф при имени Велемуда только странно глянул на дедушку и продолжал рассказывать.
Велемуд родичем своим хвастал неудержимо. Приехал, мол, родич мой, гот родом, калека — в битве глаз потерял, свирепый — спасу нет. Будить опасно, ибо спросонок убить может, если сон про битву снится. Голой рукой убить может. И в том роду все такие. А он, Велемуд, у них гостевал. Жену из ихнего рода взял, чтобы сынов свирепых народить.
Вандалы, кто Хильдегунду хорошо знал, посмеивались, но Ульфа действительно уважали.
Велемуд, ни в чем границ не зная, советы давать всем стал, как жить по-готски. Мол, видел у готов в селе немало доброго, что и вандалу перенять не зазорно. А прежде про то молчал, потому что не поверили бы вандалы, готов близко не зная. Теперь же, как поселился здесь родич его Ульф, все могут видеть, каков готский обычай, и похвалить его.
Ибо знает он, Велемуд, с кем родниться. Так-то вот.
Речи эти Вильзис пресек. А как пресек — то Ульфу неведомо. Только враз замолчал Велемуд.
А тут и жатва подоспела.
Вандалы на полдень от нас сидят, у них немного раньше жатва начинается, чем у нас.
Зимовать у Велемуда остались Ульф и семья его.
В середине зимы Лиутар, сын Эрзариха, в село вандальское сам с малой дружиной пожаловал. Видно было, что недавно в битве побывали. Сказал Лиутар, что чужаки какие-то в округе появились. Пожгли два села на полдень от бурга, после к бургу подступились. И осадили бург.