Разумеется, всё это – только предположения. Но, что Англия и Франция не отнесутся безразлично к заключению нами сепаратного мира, это – несомненно. Что начать переговоры о мире, без предварительного соглашения с нашими союзниками, значит – возбудить против себя и общественное мнение всей Европы, и опасную вражду таких сильных противников, как Англия и Франция, это – столь же несомненно. На какие бы жертвы мы ни готовы были пойти ради достижения мира, мы раньше всего должны условиться и уговориться с нашими союзниками, больше всего с Англией и Францией как наиболее среди них могущественными и властными, чтобы обеспечить себе действительную возможность заключить тот мир, с предложениями которого мы выступим. Иначе мы рискуем тем, что уступки, которых от нас потребует Германия, при попущении бывших наших союзников, достигнут таких пределов, согласиться на какие будет означать – вызвать волну народного негодования и, может быть, контр-революцию, способную погубить всё дело свободы…
Итак, как бы ни велико, как бы ни напряженно было в нас всех желание мира, на пути к достижению его стоят два определённых препятствия: во-первых, требования Германии, во-вторых, воля наших союзников. Только добившись от Германии, не говорим «почётных», но приемлемых для обеих сторон условий и только получив согласие союзных с нами государств, можем мы заключить мир. При иных условиях мы или не сможем довести до конца начатые переговоры о мире, или получим мир, который не только не даст нам успокоения, но поведет к междоусобной войне и контрреволюции.
Но какими же путями добиться от Германии приемлемых условий мира, а от наших союзников согласия на него?
Благородная попытка Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, обратившегося с предложением мира к германской социал-демократии, как известно, прямого успеха не имела. Ответ, или, вернее, отсутствие всякого определённого ответа, показал, что договариваться пока надо всё же с правительством Вильгельма. Определённо положение Германии, Австрии, Турции и Болгарии нам неизвестно; но совершенно ясно, что оно не из легких: это подтверждается всеми вестями, доходящими из «вражеских» стран. Однако, центральные империи чувствуют себя победителями на всех фронтах, горды занятием территории пяти государств, полностью или в большей части (Бельгия, Польша, Сербия, Черногория, Румыния), и самим своим сопротивлением «всему миру», в течение без малого трёх лет. Общественное мнение в Германии ждёт, что эти «победы» будут вознаграждены выгодными условиями мира, и правительствам центральных империй почти невозможно не выставлять в настоящее время тяжёлых для союзников требований. Каковы в точности эти требования, тоже пока неизвестно, ибо официальных переговоров не происходило, но общий смысл их достаточно определился и много раз был высказываем в прессе. Требования эти таковы, что Англия и Франция, в настоящее время, не считают их приемлемыми, а следовательно, как мы постарались показать выше, не может их принять и Россия.
Но будущее достаточно грозно для центральных империй. Рассказы и пророчества об экономическом истощении Германии и Австрии были преувеличены; ожидать, что Германия сдастся под влиянием голода, конечно, нельзя, после того как немцы овладели пашнями Польши и пробились в плодородные области Передней Азии. Однако, трудность экономического положения не может не быть большей в Германии, чем в других воюющих странах, так как она всё же блокирована английским флотом, отрезана от тех рынков, с которых раньше получала значительную часть потребного ей хлеба. Далее, опасной угрозой стало перед Германией вступление в число воюющих держав Соединённых Штатов С‹еверной› А‹мерики›; не так скоро, но эта новая гиря на чаше союзников заставит весы наклониться в их сторону. Силы Северной Америки ни в коем случае не являются величиной, которой можно пренебречь, quantite negligeable, и немцы сами это хорошо сознают. Наконец, в Германии, хотя бы и с меньшей остротой, чем у нас, тоже с каждым новым днем всё шире разливается жажда мира, неодолимая потребность окончить войну. Длить её для Вильгельма и его правительства, особенно после русской революции, значит рисковать своим положением, может быть, рисковать судьбой династии. Сейчас правительство Вильгельма ещё может настаивать на своих преувеличенных требованиях, но с каждым новым месяцем войны, если, конечно, то не будет для немцев ряд военных триумфов, станет всё труднее откладывать заключение мира под предлогом недостаточной выгодности предлагаемых условий…
В настоящее время, все воюющие государства и все народы, вовлечённые в войну, открыто или бессознательно чувствуют, понимают, что войну надо закончить. Россия ощущает это острее, нежели другие страны, но без исключения все видят, что дальнейшее ведение войны – бессмысленно. Первоначальные благородные лозунги («права малых народностей», «восстановление попранной справедливости», «уничтожение милитаризма» и т. п.) не то что позабылись, но превратились в ничего не значащие формулы. Первоначальным предположениям обеих воюющих сторон, когда каждая мечтала, что в силах будет окончательно сокрушить врага, оказались явно неосуществимыми. Сколько бы ни длилась война, ни Германия не «раздавит» союзников, ни союзники не «разгромят» Германии. События выяснили, что при современных способах ведения войны, когда армией является почти весь, вооруженный, народ, такой исход столкновения – немыслим. Осталась, может быть, кучка крупных «мародеров тыла», представителей международного капитала, для которых длить войну – выгодно, которые были достаточно бесстыдны, чтобы ждать этого, и достаточно сильны, чтобы этому способствовать. Но, в конце концов, влияние этих отдельных групп, которые, к сожалению, имелись и, может быть, ещё имеются во всех странах, не может не быть подавлено общим, всех народов, стремлением к миру. Самые сильные влияния закулисной политики имеют свои пределы.
Силою вещей, самым течением событий, Германское правительство будет принуждено предложить условия мира, приемлемые для союзников, для Англии, для Франции, для нас и для других вовлеченных в борьбу государств, и день этот, по всему судя, уже недалёк. Но для этого необходимо, чтобы сила сопротивления германскому натиску не ослабевала ни на один час, ни на одном из фронтов. Чем сильнее будет давление союзных армий на армии центральных империй, чем глубже в состоянии будут продвинуться англо-французские войска и войска Салоникского фронта и чем решительнее наши армии вновь перейдут из обороны в наступление, возвращая отторгнутые у России германцами коренные русские области, – тем скорее наступит тот вожделенный день, когда явится возможность начать действительные переговоры о мире. Конечно, военные планы, планы кампаний, составляют большую тайну; но не надо проникать в эту тайну, не надо быть прозорливцем, чтобы видеть ближайшие расчёты Германии. Без всякого сомнения, она намерена пользоваться наступающим временем, чтобы ещё до появления на арене борьбы северо-американских сил нанести новые тяжкие удары своим врагам. Однако, на Западе Германии больше двигаться некуда и незачем; там она может ограничиться обороной и даже допустить новое сокращение фронта; в России у Германии есть надежда, пользуясь переходным временем, которое мы переживаем, занять ещё ряд местностей, а может быть, – как о том нас давно предупреждают, – попытаться занять и Петроград. Каждая лишняя пядь земли, захваченной в России, послужит Германии новым очком, когда она будет торговаться об условиях мира. На осень 1917 года мы можем ожидать чудовищного натиска германских армий, которые тяжёлой лавиной обрушатся на наши.
Сейчас на нашем фронте как бы заключено негласное перемирие: немцы почти не тревожат наших армий[2]. Но было бы безумие – полагаться на это спокойствие и думать, что опасность нового германского нашествия на Россию отпала. Германии, как и нам, необходим мир; как мы, она искренне желала бы его заключить. Но Германия должна, принуждена выставить такие условия мира, которые мы принять не можем; – не можем не в силу отвлечённых представлений о «чести России», а по совершенно реальным причинам: потому что не можем возложить на страну непосильные тяготы, которые неизбежно поведут к страшным внутренним потрясениям, и потому что не можем изменить делу союзников, которые сумеют нам за «предательство» отплатить жестоко. Если даже мы начнём, отдельно от Франции и Англии, переговоры о сепаратном мире, мы принуждены будем их прервать, так как к тому властно побудит нас самый простой расчёт, сознание, что из «двух зол» всё же должно выбрать «меньшее». Меньшее зло – война; оно – огромно; но большее зло – разорение всей России, ещё невиданные кризисы финансовые и промышленные, опасная вражда со стороны бывших союзников, вероятно, междоусобная распря внутри страны и, может быть, торжество реакции… При таком выборе колебаться нельзя, а как только мы вновь выберем войну, Германия ударит всей силой подготовленного «кулака» именно по нашему фронту.
Этот удар мы должны встретить тоже готовыми, должны его вынести и отразить. Речь идёт не о «войне до победы»; решительная победа, повторяем, при условиях современной войны невозможна, а в частности для нас, при том положении, до какого прежнее правительство довело наши военные дела, вряд ли достижима в какой бы то ни было степени. Не о том идёт речь, чтобы «разбить» германские армии в «генеральном» сражении, вновь занять Польшу, идти на Берлин и захватить чужие земли: о таких планах не стоит спорить, потому что они всё равно за пределами реальных возможностей. Но мы должны остановить германский поток, если он опять хлынет на нас, или, ещё лучше, предупредить наступление, заставив германцев очистить те позиции, с которых они грозят нам. Дело стратегов, знатоков военного ремесла, решить, должны ли мы только «держаться» или «наступать». Сами по себе эти термины ничего не значат, на практике нельзя отделить одно от другого, и, часто, на войне «защищаться» можно только «нападая». Но только показав себя способными защищаться, показав, что революционные армии не менее, а более стойки, чем царские, – мы можем приблизить тот день, когда начнутся действительные переговоры о мире.
Для выполнения и этого дела потребны усилия величайшие, крайние. Без всякого перерыва, с постоянной напряжённостью должна продолжаться вся работа тыла: безостановочное снабжение армии боевыми снарядами и продовольствием, а следовательно и безостановочная, усиленная, а не сокращённая, деятельность заводов и фабрик, работающих на оборону; и столь же усиленное движение по путям сообщения, а также планомерная эвакуация больных и раненых с фронта. Наряду с этим наши армии должны постоянно пополняться новыми кадрами солдат и офицеров, флоты должны находиться в полной боевой готовности, парки артиллерийские и воздухоплавательные должны стоять на всей высоте своих задач и т. д. Почти излишне говорить, что всё это может быть достигнуто лишь при одном условии: при господстве во всей армии, от её верхов до низов, строгой и стройной дисциплины, нисколько не противоречащей, – как показывают примеры старых демократий, – соблюдению уважения к личному достоинству каждого члена армии, офицерами по отношению к солдатам, солдатами по отношению к офицерам. Давно известно, и подтверждено горькими опытами истории, что дисциплина в армии есть первый, необходимейший и ничем не заменимый залог успешного ведения военных операций. Никакие массы войска, никакие технические приспособления, никакой талант полководцев, даже никакое одушевление войск – не в силах заменить отсутствия воинской дисциплины. На примере сражающихся с нами германцев мы видим, какое первенствующее, почти всеобъемлющее значение имела дисциплина и в современной войне: Германия прежде всего сильна и опасна железной организованностью и своих фронтов, и своего тыла.
Вот почему всё, что в наши дни разрушает или даже только колеблет дисциплину в нашей армии, есть неоправдываемое преступление перед родиной и бесповоротно отдаляет день окончания войны. Колебать дисциплину в нашей армии значит – ослаблять её способности вести военные операции, отнимать у России возможность заключить мир и, далее, облегчить всякие покушения на нашу свободу. Нарушать дисциплину в армии значит – действовать против демократии, совершать акт анти-революционный. Бесспорно, многое в установившейся армейской дисциплине подлежит пересмотру и переустройству на новых, демократических началах. Но, во-первых, частью это уже сделано и «явочным порядком», и отдельными распоряжениями нового военного министерства; во-вторых, коренное переустройство в этой области, как и во всех других, должно быть отложено до времени спокойной работы над новой организацией всей русской жизни, после властных указаний Учредительного Собрания. Сейчас перед нами две неотложнейших задачи, ради разрешения которых можно и должно временно поступиться очень многим: нам надо заключить мир и избрать Учредительное Собрание.
В тяжёлые и ответственные дни, которые мы теперь переживаем, нам необходимо располагать сильной и дисциплинированной армией. Для этого высшая военная власть (военное министерство и главнокомандующие) должна быть облечена достаточными полномочиями, чтобы решительно прекращать всякие случаи нарушения дисциплины: неповиновение начальникам, дезертирство, самовольные выступления и т. д. В продолжение войны надо уметь повиноваться, и повиновение власти – столь же демократический принцип, как самое её избрание. Свободолюбивые римляне, в эпоху республики, умели в случае опасности отказываться от народоправства, отстраняли избранных консулов и вручали всю полноту власти, вплоть до права жизни и смерти по отношению к каждому гражданину, – особо избранному диктатору. Мы, по счастью, ещё далеки от таких обстоятельств, когда возникла бы потребность последовать примеру республиканского Рима. Но, чтобы избежать такой крайности, мы должны предоставить военной власти исполнить в полной мере свой долг и свои обязанности, должны повиноваться ей, ничем не колебля её авторитета и силы. Те, которые стоят во главе, должны пользоваться полной свободой действий в пределах своих полномочий. Иначе нельзя вести войну и, следовательно, нельзя приблизиться к миру.
Вопрос об отношении к высшей военной власти, конечно, теснейшим образом связан с вопросом об отношении ко всему Временному Правительству. Те же соображения приводят к заключению, что центральная власть, в наши дни, должна быть единой и твердой. Разделение власти, двоевластие – пагубно для нас в крайней степени. Если мы хотим скорее окончить войну, чтобы предаться созидательной работе, мы должны оказывать доверие правительству, поскольку в общем оно идёт по верному пути, поскольку мы не видим необходимости на место одного состава правительства поставить другой… Все партийные споры, всякая рознь, все второстепенные несогласия должны быть отложены до другого времени. Ведь перед нами, – мы в это верим! – целые века свободной жизни, в течение которых будет время рассмотреть внимательно все противоречивые мнения и сознательно выработать «равнодействующую», выражающую истинную волю всей России. Временно должно принести жертву, отказаться от достижения некоторых, даже важных целей, чтобы достичь, как можно скорее, приемлемого для нас мира, что уже обеспечит, в самом существенном, сохранение и развитие завоеванных свобод. Способствовать сохранению твёрдой и единой центральной власти – долг каждого гражданина в наши дни. Призывать к этому, сколько у него есть голоса, – долг каждого русского писателя.
Каков же вывод из всех этих соображений?
Наша высшая цель – упрочение и развитие добытой свободы. Для этого, прежде всего, должно в скорейшем времени закончить войну и заключить мир. Но заключить мир возможно, в реальной обстановке событий, только на приемлемых для России условиях (т. е. без возложения на неё непосильных тягот) и по соглашению с нашими союзниками. Время для такого мира сейчас ещё не пришло, но оно близко. Если мы отразим грядущий натиск германских армий, мир явится сам собою. Он висит, как созрелый плод на ветке, и упадёт нам в руки, если мы дождемся должного мгновения. Но выждать это мгновение мы можем только с оружием в руках. Военные операции, в смысле деятельной обороны от германского наступления, должны вестись с неослабевающей энергией, не с уменьшенным, а усиленным напряжением.
Тем временем наша дипломатия должна столь же деятельно вести все подготовительные работы по заключению мира. Нашим союзникам и, через нейтральные правительства, центральным империям должны быть предложены определённые условия мира. Может быть, то, что называется «военной» и «дипломатической тайной», не позволит обнародовать во всеобщее сведение всех подробностей этих переговоров, но о самом факте их умалчивать нет причин. Мы должны знать, что наша дипломатия работает в этом направлении, что она, на вполне определённых условиях, предлагает воюющим державам окончить борьбу, во многом утратившую свой первоначальный смысл.
Что касается самых условий мира, то, разумеется, предвидеть их трудно. Между прочим, они будут зависеть и от событий наступающих месяцев. Но, во всяком случае, можно сказать, что столь волнующий наше общество вопрос об аннексиях – вопрос едва ли не праздный. России рассчитывать на какие-либо территориальные приобретения при существующем положении вещей, кажется, не приходится. Можно только говорить о сохранении тех земель, которыми мы обладали до начала войны, против чего не раздается возражений, (при этом, разумеется, мы не имеем в виду Польши, самостоятельное бытие которой как бы предрешено обеими сторонами). Вопросами, подлежащими обсуждению, могут явиться только, не считая тех, в которых Россия мало заинтересована и о которых будут уславливаться преимущественно наши союзники, – это: пределы будущего Польского государства (от которого, по слухам, Германия намерена отторгнуть Познань, а Австрия – Галицию), судьба турецких областей Армении[3], те части занятых германцами наших Прибалтийских губерний, которые Германия желала бы оставить за собой, и, может быть, участь нам родственных сербов… Что до Дарданелл, то русскими им всё равно не быть: это совершенно явно… Если же нам удастся получить свободный выход из Чёрного моря, напр., через объявление Константинополя нейтральным портом, то такой успех нашей дипломатии вряд ли возбудит в ком-нибудь какие-либо возражения… А будут ли требоваться какие-либо аннексии Германией на Западном фронте (части Бельгии) или Англией, Францией, Италией и другими нашими союзниками, для нас довольно безразлично: мы не располагаем силами, чтобы тому помешать или даже чтобы оказать существенное влияния на решение этого вопроса.