Клетки, в которых держали амазонов, находились в лесу, в двух-трех часах ходьбы от деревни амазонок. Как мне объяснили, поселили амазонов на приличном расстоянии от деревни для того, чтобы не слышать их воплей, то хриплых, то пронзительных, но одинаково противных; должен сказать, что крики эти были действительно невыносимы, потому что, когда я приблизился к месту, где стояли клетки, мне показалось, что я слышу звуки, издаваемые не то поросятами, не то ослами, не то какими-то неизвестными мне чудовищами. Столь же неприятным, как и их крики, был и внешний вид этих хилых, тщедушных существ, коротконогих, приземистых, казавшихся еще большими уродами по сравнению со стройными амазонками; все они были сутулы, даже горбаты, многие уже были беззубы; у них у всех выдавались вперед тяжелые подбородки, кожа была вся покрыта прыщами, свидетельствовавшими о нездоровье, и еще они были грязны… так грязны, что их запах можно было ощутить задолго до того, как они предстали перед моим взором. Я смог приблизиться к тем жутким конурам, где их держали, только зажав нос и почти не дыша, при виде меня они зарычали и завизжали от страха, ведь они никогда не видели среди амазонок мужчину, и на то были свои причины. Я попытался было их как-то успокоить, используя те немногие слова амазонского языка, которые я выучил; я старался внушить им, что пришел как друг, без дурных намерений, но если они и понимали отчасти этот язык, то воспринимали его лишь как язык, на котором хозяева разговаривают со своими рабами. Итак, самые мирные, спокойные, ласковые слова принимались за оскорбления и брань, самое любезное и дружеское предложение – за приказ, причем отданный в грубой форме и сопровождаемый грозным окриком. Я тогда испытал к амазонам сильнейшее отвращение, и впоследствии мне было очень нелегко с ними разговаривать, ибо это отвращение я так до конца и не преодолел. Внутренне я кипел от возмущения… Как? С этими жалкими существами, отмеченными печатью вырождения, совокуплялись амазонки, чтобы продолжить свой род, чтобы обеспечить выживание своего племени, представительницы которого столь прекрасны?!
Однако, приложив усилия для преодоления своего предубеждения, я все же принялся объяснять амазонам, кто я такой, откуда прибыл в их края и зачем (надо признать, что проделывал я все это не без значительной доли притворства, так как я говорил, будто прибыл специально для того, чтобы облегчить их участь, что было неправдой, так как прежде я знать не знал об их существовании). Итак, я говорил, что хочу по мере возможности добиться того, чтобы абсурдная ненависть, питаемая ими и амазонками друг к другу, исчезла (после того, как я узнал о существовании амазонов и о жуткой вражде двух племен, мои намерения действительно стали именно таковы, но, сказать по правде, при виде амазонов мои взгляды несколько переменились). Тем не менее я предлагал свою помощь и выражал желание служить посредником в деле примирения двух враждующих сторон.
Хотя вскоре у меня и вошло в привычку посещать амазонов ежедневно (с разрешения предводительницы, разумеется), мне очень быстро надоела эта странная роль в малоприятных переговорах. Все мне было отвратительно в этих существах: их постоянные жалобы, их вздохи и стоны, их нечистоплотность, их слабохарактерность, их безволие. Кроме того, у меня были веские причины опасаться амазонок, которые могли заподозрить меня в потворстве представителям мужского пола, а потому я старался не делать и не говорить ничего такого, что могло бы их прогневить, ведь любая из них могла бы убить меня ударом ребра ладони… или они могли бы заставить меня разделить участь амазонов, что было бы еще хуже во сто крат…
Но пленники амазонок придерживались другого мнения и не понимали меня. «Отомсти за нас! Отомсти! Разве ты не мужчина, как мы?! Или ты – всего лишь жалкий раб амазонок, изменник, предавший свой пол?» – резко бросил мне в лицо однажды один из них, тот, что, казалось, имел на других некоторое влияние и пользовался уважением остальных. Я сделал вид, что то ли глуховат и не расслышал его слов, то ли их не понял, ведь, по сути, я не мог отрицать их справедливость, по крайней мере с точки зрения амазонов.
На следующий день после этого происшествия ко мне в грот явилась собственной персоной предводительница амазонок, никогда прежде этого не делавшая, хотя мне она казалась самой желанной из них и хотя она часто посматривала на меня взглядом, в котором светилось любопытство. После того как мы вместе с ней отдали дань ритуальному обряду, который, вероятно, оправдывал мое присутствие во владениях амазонок, она доверила мне большую тайну, сказав, что вскоре амазонки совершат большой набег на земли, где проживают дикие амазоны. По ее словам, пленников у амазонок было слишком мало, к тому же многие из них уже больны, немощны, стары и бессильны; положение дел усугублялось правилом, в соответствии с которым каждого амазона «употребляли» всего один раз «по соображениям гигиены» (я именно так перевожу употребленные ею выражения, хотя я и не уверен в том, что слова, пришедшие мне на ум, абсолютно точно передают смысл, вложенный в употребленные амазонкой выражения). Теперь же, по словам предводительницы, природа требовала, чтобы амазонки увеличили «поголовье своего стада», потому что многие юные амазонки достигли соответствующего возраста, подверглись пытке по прижиганию груди, а соответственно, были готовы к деторождению.
Все это предводительница амазонок поведала мне вечером, а на следующее утро она сказала своим соплеменницам, что я смогу, если пожелаю, сопровождать их во время набега, что было неслыханной и невиданной честью и знаком наивысшего доверия. Напряжение, явно царившее в рядах амазонок в момент, когда предводительница объявила во всеуслышание весть о намечающемся набеге, тотчас же спало, и я увидел, что многие из них принялись бурно выражать свою радость и впали в непривычное для обычно сдержанных воительниц возбуждение, а некоторые дошли до того, что выпили вина и захмелели, что случалось с амазонками крайне редко.
Взволнованный столь великим доверием и опасаясь последствий грядущего набега, я осмелился приступить к предводительнице амазонок с расспросами. Я спросил, что стало причиной возникновения конфликта между амазонками и амазонами, почему между ними сложились подобные отношения и почему бы не заключить мир, ибо представители двух племен, совершенно очевидно, нуждаются друг в друге для дальнейшего выживания.
«Мы питаем к амазонам всепоглощающую, абсолютную ненависть, мы обречены на нее, и ты вскоре поймешь, что у нас на это есть веские причины, – начала она свой рассказ. – Если бы все зависело только от них, мы бы до сих пор прозябал и у них в рабстве, а быть может, наша участь была бы еще страшней… Амазоны относятся к женщинам как к низшим существам, достойным обладать правом на жизнь только в той мере, в какой они способны доставлять им плотские удовольствия. Я полагаю, что, если бы это было возможно, они предпочли бы находить эти радости плоти в соитии с обезьянами или с ослицами, в любом случае я уверена, что они пробовали это делать. Итак, следствием подобных воззрений на женщин стало заточение наших прародительниц в жалкие лачуги наподобие хлева, их кормили впроголодь и даже не удосуживались обучать их связной речи, вернее, амазоны не хотели учить их говорить на своем языке. Они низвели наших прародительниц до положения и состояния диких зверей, и я прошу тебя поверить в то, что участь, которую мы уготавливаем тем из них, кто во время облав попадает в наши ловушки, в сотню, в тысячу раз лучше той, что они уготовили нашим матерям. Когда у них возникало плотское желание, они являлись в узилище, вооружившись кнутами, хватали одну из несчастных, вытаскивали из лачуги, затем в свое удовольствие «занимались своим делом», нимало не заботясь ни о ее стыдливости, ни о ее человеческой природе. Натешившись вдоволь, они швыряли ее обратно. Когда же несчастная оказывалась беременной, она обретала право на чуть большее внимание и чуть более снисходительное отношение, но делалось это только для того, чтобы ребенок, находившийся в ее чреве, был при рождении наделен хорошим здоровьем. Если на свет появлялся младенец мужского пола, амазоны оставляли его у себя и воспитывали в своем духе, если же появлялась девочка, то ее тотчас же или топили, или душили, в зависимости от того, что в данный момент амазонам казалось наиболее забавным и могло их развлечь.
Но наши матери втайне от амазонов, стремясь действовать так, чтобы те ничего не заметили, начали обучаться их языку, хотя амазоны вообще-то следили за собой и старались не произносить ни слова в их присутствии; те, что научились говорить, стали обучать своих сестер-соплеменниц. Женщины тщательно следили за всем, что делали амазоны, и все запоминали. Самые мелкие предметы, которые могли бы служить заменой настоящему оружию, привлекали внимание наших матерей, и они их крали у амазонов всякий раз, когда представлялась такая возможность. Наши матери продолжали делать вид, что по-прежнему представляют собой подобие глупых, тупоумных животных, для того, чтобы у амазонов не возникло на их счет никаких подозрений. Итак, в результате проявленных великого терпения и великой хитрости был составлен и вызрел заговор, а затем в один прекрасный день произошел бунт. Охранников закололи и зарезали на рассвете, когда другие амазоны еще валялись мертвецки пьяные после ночной оргии, во время которой наши матери вытерпели без единой жалобы все возможные издевательства и надругательства, чтобы только усыпить бдительность этих негодяев. Все амазонки бежали из узилища, за исключением тех немногих, которых невозможно было вывести из бессознательного состояния после перенесенных пыток, и тех, что не смогли преодолеть упадок сил. Амазонки похитили оружие и лошадей, после чего, движимые тем инстинктом, что всегда руководит действиями того, кто спасается от погони, направились в сторону гор. Когда они преодолели перевал и им стало ясно, что они наконец свободны, предводительница бунта выхватила из-за пояса свой кинжал и дала клятву в том, что впредь предпочтет скорее умереть, чем вновь оказаться в рабстве. В качестве залога нерушимости этой клятвы она изуродовала себе правую грудь.
Обо всем, что за этим последовало, ты, наверное, догадываешься. Мы научились выживать в лесу благодаря охоте, научились объезжать диких лошадей, ездить на них без седла, мы научились выращивать рожь, ячмень и картофель, а также научились защищаться от амазонов, чья ненависть к нам из-за побега многократно возросла. Они ведь тогда устремились за нами в погоню, преодолели перевал, но мы их там уже ждали, и в результате яростной схватки многие из них оказались в нашей власти. Мы бы хотели заставить их испытать во сто крат большие унижения и страдания, чем они заставили испытать нас, но это бы означало, что мы уподобились им, что мы сравнялись с ними в жестокости; участь, предопределенная нами для них, в действительности гораздо менее сурова, и в этом проявляется наше милосердие, потому что мы никогда не подвергаем их пыткам ради удовольствия или ради потехи.
Вначале мы надеялись освободить из рабства всех наших подруг, еще остававшихся в неволе, но нам пришлось отказаться от этой затеи, так как по другую сторону перевала амазоны слишком хорошо изучили местность, чтобы мы могли надеяться одержать над ними победу и там; здесь мы чувствуем себя в безопасности, так как даже если бы амазоны и были более многочисленны и более умны (вернее, не столь глупы), то и тогда они не смогли бы преследовать нас по едва приметным тропинкам, где мы устроили множество ловушек, расположение которых каждая юная амазонка должна знать наизусть.
Потом мы хотели заключить мир, потому что понимали, что амазоны нуждаются в нас, чтобы племя могло выжить, нуждаются, как и мы нуждаемся в них, но эти глупые животные ничего не хотели слышать. Тогда мы подумали, что сможем сами продолжить наш род, довольствуясь тем, что будем для этих целей использовать пленников, чтобы в будущем в конце концов уничтожить проклятое племя амазонов, но, как оказалось, нам не хватало для воспроизводства тех особей мужского пола, что томились у нас в плену, нам требовались новые… Если бы мы ежегодно только и делали, что ловили бы амазонов, дабы обновить наше «стадо», племя амазонов очень быстро бы исчезло. Так вот для того, чтобы вместе с ним не исчезло бы и наше племя, мы решили отдавать амазонам мальчиков в ожидании того момента, когда мы станем достаточно сильны и многочисленны и когда мы настолько овладеем воинским искусством, чтобы одолеть их окончательно. Быть может, тогда мы сможем их приручить, так сказать, одомашнить, чтобы жить с ними в мире».
Наступил вечер. Не знаю, чего я ожидал с большим нетерпением: того момента, когда предводительница амазонок проскользнет под покровом темноты ко мне в грот, как она теперь частенько проделывала, или наступления утра, которое должно было повести меня навстречу новой судьбе.
Амазонки выступили в поход задолго до рассвета; мы шли по тайным тропам во мраке ночи по лесу, который был полон загадочных звуков, затем стало немного светлей, и в предрассветной мгле нам стало чуть легче угадывать очертания торчащих впереди огромных корней и избегать глубоких расселин, скрывавшихся под толстым слоем мха в пластах известняка, источенных водой. Наконец, ослепленные лучами восходящего солнца, мы добрались до перевала и увидели внизу, под ногами, горные склоны, покрытые длинными «языками» сероватого снега. Сквозь пелену тумана я рассмотрел, как вокруг поблескивали в лучах светила длинные «бороды» ядовитого лишайника, к ним не следовало прикасаться, вот почему амазонки вопреки обыкновению прикрыли свои стройные тела, обмотав вокруг шей полотнища грубой домотканой ткани. Они объяснили мне, что надо держаться если и не всем вместе, то все же большими группами, ибо сейчас, в голодный период, горные медведи с удовольствием устроят себе пир, отловив одинокую путницу или путника.
На перевале мы остановились около той самой хижины, куда амазонки относили новорожденных мальчиков. До той поры я как-то не обращал внимания на сопровождавших нас лошадей, так как думал, что они везут либо припасы, либо оружие. Но теперь я увидел, что из седельных сумок амазонки извлекли младенцев, которых они усыпили при помощи отваров из целебных трав. Бедных малышей положили на солому в хижине, затем амазонки устроили около хижины засаду. Их действия напомнили мне о том, как в горах, где я вырос, мои соплеменники охотились на то самое редкое животное, которое давало шерсть для изготовления ткани для наших несравненных жилетов… Да, я вспомнил про свой жилет из шерсти фландрина, про свой утраченный жилет, о котором я теперь, сказать по правде, вспоминал очень редко…
Вскоре вдалеке послышался какой-то шум, а затем появились и амазоны. Их было не слишком много, примерно столько же, сколько амазонок. Я смог из засады украдкой понаблюдать за ними. Это были по-своему замечательные, очень сильные и крепкие мужчины, довольно низкорослые, что правда, то правда, но мускулистые; они были почти совершенно голые, ибо на них не было ровным счетом ничего из одежды, кроме кожаного нагрудника, заменявшего латы; единственная деталь, отличавшая их от самых красивых мужчин наших краев, была действительно ужасна и буквально ошарашивала: у каждого из этих красавцев было всего по одному яичку… Амазонки дождались того момента, когда несколько амазонов унесли детей, сопровождаемые бдительными взорами остальных. Мне показалось, что время тянулось очень медленно… Когда амазоны с младенцами исчезли из виду и охранявшие их амазоны уже собрались было отступать под покров леса, амазонки из засады напали на своих заклятых врагов. Завязалась жестокая битва, кровавая, беспощадная, и мне пришлось принять в ней участие.
Увы, амазонки, рассчитывавшие на мою мужскую силу и на мою решимость, просчитались. Я ведь не имел привычки к воинскому ремеслу, вообще к войне, а война между амазонами и амазонками оказалась чрезвычайно жестокой, как говорится, не на жизнь, а на смерть. Представители обеих сторон никого не щадили, убивали всех без разбора, по крайней мере вначале. Была ли моя вина в том, что амазонки потерпели на сей раз поражение? Быть может, я, проявив малодушие, поколебал стойкость амазонок? Не знаю, может быть, всему действительно была виной моя трусость, но, как бы там ни было, история на сей раз пошла по другому руслу – многие амазонки попали в плен вместе со мной.
Нечего и говорить о том, что амазоны изумились как моему присутствию в стане амазонок, так и моей пробивающейся на щеках бороде, а также наличию у меня двух «предметов», свидетельствовавших о моей принадлежности к мужскому полу. Должен признать, что в той ситуации меня более всего расстроило и донельзя огорчило то (я и сейчас очень стыжусь этого), что амазоны, как и амазонки при нашей первой встрече, с громким хохотом принялись взвешивать мое «орудие». Однако еще более того веселило их наличие у меня двух тестикул, что, похоже, представлялось им ужасно смешной аномалией, настоящим уродством. Я был пленен вместе с амазонками, и со мной обращались в точности как с ними, так что я не без оснований опасался, что буду подвергнут тем же унижениям и пыткам, что ожидали их. Да и то сказать, что могли знать невежественные амазоны о тайне зачатия?
Я немного успокоился, когда после долгого и трудного пути (действительно тяжкого, ведь шел я с заломленными назад и связанными руками, да еще на меня постоянно сыпался град ударов) амазоны поместили меня в отдельную клетку; итак, я сидел один, горько сожалея об участи несчастных амазонок, с бесшабашной смелостью бросавших вызов судьбе и плевавших в лица тюремщиков, как только те приближались к их клетке, бедных безрассудных амазонок, выказывавших абсолютную беспечность и неразумную браваду даже в те минуты, когда амазоны их нещадно избивали.
Амазонки знали, что их ожидает. Амазоны видели в них лишь некое подобие игрушек, которые можно выбросить, если они надоели, с которыми можно вытворять что угодно, руководствуясь своей прихотью, которые можно ломать и даже уничтожить… Но самое ужасное ожидало амазонок в том случае, если у них появлялись признаки беременности, ибо неудержимое отвращение и неописуемая жестокость толкали амазонов на чудовищные поступки: они дожидались того момента, когда несчастная разрешалась от бремени, и убивали новорожденное дитя на глазах у матери. Округлявшийся живот, постепенные изменения фигуры, затем родовые схватки и появление скользкого и мокрого младенца на свет – все это казалось амазонам чем-то вроде колдовства, свидетельствовавшего о дьявольской природе амазонок и о свойственной им развращенности. Вопреки моим ожиданиям я был вынужден убедиться в том, что для амазонов не играло никакой роли и то, что дитя могло оказаться мужского пола; можно было бы сказать, что для амазонов рождение ребенка, совершенно естественное, произошедшее таким образом, как это свойственно человеческой природе, могло происходить только по другую сторону перевала; казалось, они ничего не знали о соитии, или если и знали, то не видели никакой связи между половым актом и зачатием ребенка.