Множество храмов и дворцовых строений могут хранить остатки лучшего времени учения[65]. Кроме известных развалин сколько неожиданностей погребено под корнями зарослей. То, что осталось поверх почвы, дает представление о былом великолепии места. Всюду скрыты находки. Не надо искать их, они сами кричат о себе. Но работа может дать следствия, если будет произведена в широких размерах. К развалинам, где один дворец имел девятьсот помещений, нельзя подходить без достаточного вооружения. Цейлон – важное место.
Общие купания около кисло-сладкой горы Лавиния являют царство гиганта современности – всепоглощающей пошлости. Тонкие пальмы стыдливо нагнулись к пене прибоя. Как скелеты, стоят фрагменты Анурадхапуры[66]. По обломкам Анурадхапуры можно судить, как мощен был Борободур[67] на Яве.
И опять неутомимо мелькают лица наших спутников японцев, с которыми мы оплакивали останки каирских пирамид, перешедших из славной истории в паноптикум корыстного гида.
Тягостный осмотр вещей в данушкоди[68]. Люди хотят досмотреть обоюдную сущность, вывернуть наизнанку ценности. Но никогда эти досмотры ничего не создавали, кроме пропасти между человечеством.
Неужели Индия? Тонкая полоска берега. Тощие деревца. Трещины иссушенной почвы. Так с юга скрывает свой лик Индия. Черные дравиды[69] еще не напоминают Веды и Махабхарату.
Пестрый Мадурай[70] с остатками дравидских нагромождений. Вся жизнь, весь нерв обмена – около храма. В переходах храма и базар, и суд, и проповедь, и сказитель Рамаяны, и сплетни, и священный слон, ходящий на свободе, и верблюды религиозных процессий. Замысловатая каменная резьба храма раскрашена грубыми нынешними красками. Художник Шарма горюет об этом, но городской совет не послушал его и расцветил храм по-своему; Шарма горюет, что многое тонкое понимание уходит и заменяется пока безразличием. Предупреждает не ходить далеко в европейских костюмах, ибо значительная часть населения враждебна саибам[71].
А в Мадурайе все-таки один миллион жителей. Шарма расспрашивает о положении художников в Европе и Америке. Искренне удивляется, что художники Европы и Америки могут жить своим трудом. Для него непонятно, что искусство может дать средства к жизни. У них занятие художника – самое бездоходное. Собирателей [картин] почти нет. Махараджи[72] предпочитают иметь что-либо хоть поддельное, но иностранное, или вообще [ничего] не имеют, заменяя продукты творчества аляповатыми побрякушками, или тратят тысячи на лошадей. Довольно безнадежны эти соображения о положении искусства.
Сам Шарма – высокий, в белом одеянии, с печально-спокойной речью, ждет что-то лучшее и знает все тяготы настоящего.
Часто жалуются в Индии на недостаток сил. Говорят, что тем же страдает школа Рабиндраната Тагора в Больпуре (Шантиникетане). Недавно, в 1923 году, школа понесла тяжелую утрату. Умер друг дела Пирсон; помните его прекрасную книжечку «Заря Востока»? Было в школе несколько приезжих хороших ученых, но их влияние было кратковременным. Профессор С. Леви[73] жаловался, что состав слушателей не отвечал его курсу. Индийцы боятся за дальнейшую судьбу школы Тагора. Они говорят: покуда поэт жив, он может давать на это дело личные средства и личным воздействием доставать вспомоществование от махараджей и навабов[74]. Но что будет, если дело останется без руководителя и без притока средств?
С Тагором не пришлось повидаться. Странно бывает в жизни. В Лондоне поэт нашел нас. Затем в Америке удавалось видаться, в Нью-Йорке, а Юрию – в Бостоне, а вот в самой Индии так и не встретились. Мы не могли поехать в Больпур, а Тагор не мог быть в Калькутте. Он уже готовился к своему туру по Китаю, который прошел так неудачно. Китайцы не восприняли Тагора.
Многие странности. В Калькутте мы хотели найти Тагора. Думали, что в родном городе все знают поэта. Сели в мотор, указали везти прямо к поэту Тагору и бесплодно проездили три часа по городу. Прежде всего нас привезли к махарадже Тагору. Затем сотня полицейских, и лавочников, и прохожих бабу́[75] посылала нас в самые различные закоулки. На нашем моторе висело шесть добровольных проводников, и так мы наконец сами припомнили название улицы, где дом Тагора.
Передавали, что, когда Тагор получил Нобелевскую премию, депутация от Калькутты явилась к нему, но поэт сурово спросил их: «Где же вы были раньше? Я остался тем же самым, и премия мне ничего не прибавила». Привет Тагору!
Встретили родственников нашего друга Тагора. Абаниндранат Тагор[76] – брат Рабиндраната – художник, глава бен– гальской школы[77]. Гоганендранат Тагор – племянник поэта – тоже художник, секретарь бенгальского общества художников. Теперь подражает кубистам. Хороший художник Кумар Халдар теперь директором школы в Лакхнау. Трудна жизнь индийских художников. Надо много решимости, чтобы не покинуть этот тернистый путь. Привет художникам Индии! Отчего во всех странах положение ученых и художников так необеспечено?
Тернист путь и индийских ученых. Вот у нас на глазах борется молодой ученый Бхош Сен, биолог, ученик Джагадиса Бхоша[78]. Он открыл свою лабораторию имени Вивекананды[79]. В его тихом домике над лабораторией помещается комната, посвященная реликвиям Рамакришны[80], Вивекананды и других учителей этой группы. Сам Бхош Сен – ученик близкого ученика Вивекананды – несет в жизнь принципы Вивекананды, бесстрашно звавшего к действию и познанию. В этой верхней светелке Бхош Сен собирается с мыслями, окруженный вещами, принадлежавшими его любимым учителям. Запомнился ярко портрет Рамакришны и его жены. Оба лица поражают своею чистотой и устремленностью. Мы посидели в полном молчании у этого памятного очага. Привет!
Тут же (в Калькутте), недалеко за городом, – два памятника Рамакришне. На одном берегу – Дакшинисвар, храм, где долго жил Рама– кришна. Почти напротив, через ре– ку, – миссия Рамакришны, усыпаль-ница самого учителя, его жены, Виве– кананды и собрание многих памятных вещей. Вивекананда мечтал, чтобы здесь был индийский университет. Вивекананда заботился об этом месте. Там много тишины, и с трудом сознаете себя так близко от Калькутты со всеми ее ужасами базаров и «колониальной цивилизации».
Встретили сестру Кристину, почти единственную оставшуюся в живых ученицу Вивекананды. Ее полезная работа была прервана войною, а затем английское правительство не пускало ее вернуться в Индию ввиду ее отдаленного немецкого происхождения, хотя она и американская гражданка. И вот после долгого ряда лет сестра Кристина снова приехала на старое пепелище. Люди изменились, сознание занято местными проблемами, и нелегко сестре Кристине найти контакт с новыми волнами индийской жизни. Бхош Сен понимает и ценит ее лично, работавшую с сестрой Ниведитой под руководством Вивекананды. В памятный день Рамакришны собирается до полумиллиона его почитателей.
После самого чистого – к самому ужасному. В особых кварталах Бомбея за решетками сидят женщины-проститутки. В этом живом товаре, прижавшемся к решеткам, в этих тянущихся руках, в этих выкриках заключен весь ужас современности. И индус-садху[81], с зажженными курениями в руках, медленно проходит этим ужасным местом, пытаясь очистить его… Калькутта, так же как Бомбей и Мадрас, как и все портовые города, оскорбляет лучшие чувства. Здесь гибнет народное сознание.
Когда мы входили в Чартеред-банк, навстречу из дверей вышла священная корова. И это сочетание банка со священной коровой было так поражающе нелепо.
Огорчило нас «Модерн Ревью»[82]. Мы хотели установить связи с Америкой, но редактор сказал: «Мы интересуемся только тем, что касается самой Индии». При такой национализации кругозора трудно развиваться и эволюционировать.
Много национальной узости, с одной стороны, и много запутанности и подозрительности – с другой. От этого тухнет пламя искания и смелости. Хотел я зайти в редакцию газеты. Друг остановил меня: «Вас не должны там видеть, могут возникнуть подозрения». И так трудно лучшим людям Индии. Книга по изучению древних религий, присланная нам из Америки, была принята за мятежную литературу. «American Express»[83] имел много переписки, прежде чем смог доставить нам посылку. А оттиски статьи Юрия и совсем не дошли из Парижа.
Рычат тигры в Джайпуре[84]. Махараджа запрещает стрелять их. Пусть лучше пожирают его подданных, но его светлость должна иметь безопасную забаву – стрельбу тигров из павильона на спине слона. В Голта-Пасс[85] сражаются два племени обезьян. Проводник устраивает этот бой за самую сходную плату. Теперь все битвы могут быть устроены очень дешево.
Сидят факиры, «очаровывая» старых полуживых кобр, лишенных зубов. Крутится на базаре жалкий хатха-йог[86], проделывая гимнастическую головоломку для очищения своего духа. «Спиритуалист» предлагает заставить коляску двигаться без лошадей, но для этого нужно, «чтобы на небе не было ни одного облачка».
И тут же, рядом, фантастичный и романтичный обломок старой Раджпутаны[87] – Амбер, где с балконов принцессы смотрели на турнир искателей их сердец. Где каждые ворота, где каждая дверка поражают сочетаниями красоты. И тут же углубленный и причудливый Голта Пасс, который не может представить фантазия – только «игра» жизни наслаивает такие неожиданные созидания. И тут же Джайпур со сказочной астрологической обсерваторией и с очарованием неиспорченного индо-мусульманского города. Фатехпур-Сикри[88], Агра[89] – редкие обломки ушедшей культуры. И стенопись Аджанты[90] уже не прочна.
Все остатки строительства Акбара имеют налет какой-то грусти. Здесь великий объединитель страны хоронил свои лучшие мечты, так непонятные современникам. В Фатехпур-Сикри он беседовал со своим мудрым Бирбалом и с немногими, понявшими его уровень. Здесь он строил храм единого знания. Здесь он терял немногих друзей своих и предчувствовал, как не сохранится созданное благополучие государства. И Агра, и Фатехпур-Сикри – все это полно безграничною грустью. Акбар знал, как будет расхищено достояние, данное им народу. Может быть, уже знал, как последний император Индии дотянет до половины девятнадцатого века, торгуя мебелью своего дворца и ковыряя из стен дворца в Дели осколки мозаик…
Новый Дели[91] с какими-то ложноклассическими колоннами, казарменно-холодными, нарочито вычерченными, показывает, что это строительство не может иметь общее понимание с сознанием Индии.
Очистить Индию и возвеличить ее можно не этими мерами. И прежде всего надо вместить индусское сознание.
При всей запыленности временем архитектура Бенареса[92] все же сохраняет очарование. Все смешение форм, староиндусских, дравидских и мусульманских, может давать новые решения для непредубежденного архитектора. Можно представить комбинацию многоэтажного тибетского строения с удобствами американского небоскреба. Можно провести уравнение от дворцов Бенареса к дворцам Венеции и к жилому особняку. Можно разработать стиль американских пуэбло[93] в новейшем понимании, как делается в Санта-Фе.
Но обезобразить Индию чуждыми ей ложноклассическими колоннами и казарменными белыми бараками! Это глубокое безвкусие происходит от отсутствия всякого воображения и прозрения.
Один индиец жаловался мне на отсутствие индийцев-архитекторов. Я говорил: «Если нет архитектора, дайте живописцу разработать идею, но идите от гармонии народного сознания с характером природы». Нельзя опоганить весь мир одним казенным бунгало. Нельзя из Явы делать шведский Стокзунд[94]. И нельзя команчей и апачей видеть в коттеджах Бостона. Соизмеримость должна быть соблюдена.
Седобородый человек на берегу Ганга, сложив чашу [из] рук, приносил все свое достояние восходящему солнцу. Женщина, быстро отсчитывая ритм, совершала на берегу утреннюю пранаяму[95]. Вечером, может быть, она же послала по течению священной реки вереницу светочей, молясь за благо своих детей. И долго бродили по темной водной поверхности намоленные светляки женской души. Глядя на эти приношения духа, можно было даже забыть толстых брахманов[96] Золотого Храма[97]. Вспоминалось иное…
Гигантские ступы буддизма – погребальные памятники, обнесенные оградою, те же курганы всех веков и народов. Курганы Упсалы в Швеции, русские курганы Волхова на пути к Новгороду, степные курганы скифов, обнесенные камнями, говорят легенду тех же торжественных сожжений, которые описал искусный арабский гость Ибн-Фадлан[98]. Всюду те же очищающие сожжения.
Много благовоний, розовой воды и пахучего сандалового дерева. Потому не тяжел дым сожжений тел в Бенаресе. И в Тибете сожжение тоже принято.
Значит, опять писатели напутали, когда описывали исключительно «дикие» погребальные обычаи Тибета. Откуда же это желание показать все чужое более диким? Черня других, сам белее не станешь. Лишь отсутствие горючих материалов заставляло отступать от лучшего способа, т. е. от сожжения.
Обратите внимание на нежные детские игры Востока. Послушайте сложный ритм пения и тихой музыки. Нет грубых бранных слов Запада.
Махараджа Майсора просыпается под особые песни. Песни начала и конца.
В Мадурайе, в тесном закоулке, старик чеканит изображения «богов». Последний старик, с ним умрет это умение. Прошлое умирает. Так приходит будущее.
На полях стоят круги из белых керамических коней. Откуда эти Световитовы кони[99]? На них тонкие тела женщин мчатся по ночам. Спина, днем согбенная в домашнем обиходе, выпрямляется ночью в полете. Что это – козлиный прыжок на шабаш? Нет, это скачка валькирий[100] – дев воздуха. Скачка за прекрасным будущим. Привет женщине!
Рука женщины каждый день покрывает особым рисунком песок перед входом в дом. Это символ того, что в доме все благополучно, нет ни болезни, ни смерти, ни ссоры. Если нет счастья в доме, то и рука женщины замолкает. Как бы щит красоты в час благополучный полагает перед домом рука женщины. Уже девочки в школах учатся разнообразию узоров для знаков счастья. Невыразимая красота живет в этом обычае Индии.
Вивекананда звал к работе и свободе женщину Индии, он же спросил так называемых христиан: «Если вы так любите учение Иисуса, почему вы ни в чем ему не следуете?» Так говорил ученик Рамакришны, прошедшего сущность всех учений и научившегося на жизни «не отрицать». Вивекананда не есть прилежный «свами»[101]. Что-то львиное звучит в его письмах. Как он был бы нужен Индии сейчас.
«Буддизм – самое научное учение», – говорит индусский биолог Бхоше. Радостно слышать, как этот большой истинный ученый, нашедший путь к тайнам жизни растений, говорит о Веданте, Махабхарате, о поэзии легенд Гималаев. Только настоящее знание может найти всему сущему достойное место. И под голос ученого, простой и понятный, серебристые звоны электрических аппаратов отбивают пульс жизни растений, открывая давно запечатанную страницу познания мира.
Мать Бхоша в свое время продала все свои драгоценности, чтобы дать сыну образование. Ученый, показывая свое «царство», говорит: «Вот здесь в роскошных условиях находятся дети богачей. Посмотрите, как стали они пухлы и дряблы. Им нужна хорошая буря, чтобы опять вернуть их к жизненным условиям». Зная пульс растительного мира, ученый здраво подходит ко всем проявлениям жизни. Очень ценит отзыв Тимирязева о его трудах. Одну из лучших книг своих Бхош написал на высотах Пенджаба, в Майявати[102], в общине Вивекананды.
Фрески Аджанты, мощная Тримурти Элефанты[103] и гигантская ступа в Сарнатхе[104] – все это говорит о каких-то других временах, теперь уже неприложимых [к настоящему]. Существует известие, что уже во времена Будды культура Индии начала поникать. И сейчас, может быть, нигде так не мерещится эта бывшая красота, как иногда в тонком и стройном силуэте женщины, несущей свою вечную воду. Воду, питающую очаг. И колодезь, так же как в библейские времена, остается местом средоточия всего поселения.
На самых задворках в маленькой клумбочке убогих цветов покоится безобразненькое изображение Ганеши[105] – слона счастья. Семья индийского кули, живущая в шалаше, уделяет ему последние зерна риса. Не много счастья принесло им это изображение. Индию надо знать не из дворца махараджи.
По разным соображениям, понятным лишь для побывавших в Индии, пришлось отказаться от личной встречи с Ауробиндо Гхошем. Помните ли, видели ли замечательные предсказания Гхоша о ближайших судьбах человечества в Азии? Эти замечательные письма Поля Ришара и прозрения Ауробиндо Гхоша? На современном фоне близоруких политик его работа полна знания для будущего. Обычно о нем мало слышат люди. Помните ли слова о семи нациях?[106] И о мировых катаклизмах?[107] Привет!
Слишком рано ушел Вивекананда; Бхош, Тагор и Ауробиндо Гхош – лучшие лики Индии.
И ведь люди, ругающие все русское, втайне мечтают о какой-то торговле и сношениях именно с Россией.
Экспортеры Цейлона, Ассама и Дарджилинга[108] очень хотели бы иметь дело с Россией. Китайский Туркестан[109], говорят, мечтает об этом, ибо трудный караванный путь через Каракорум и Кашмир необычайно сложен.