Надежда одна: дуту очень стар и его «благотворное» омертвление огромного края не сможет продолжаться долго. Не надо забывать, что население хорошо помнит тех немногих китайцев, которые не грабили и не проявили человеконенавистничества. Хорошо говорят о даотае Чугучака. Хорошо, тепло поминают Пан Да-чженя, отца нашего знакомца из Аксу. Когда хоронили старого Пан Да-чженя, весь город вышел его проводить. Сверх обычая старый чиновник не оставил никакого состояния, ибо не брал взяток.
Сегодня праздник рамазана. Город разоделся в яркие платья. Ходят друг к другу с визитами. Утром до двух тысяч [мусульман] на поле слушало проповедь муллы. Два китайских визита. Чжу Да-хен и Фань с переводчиками. Молоденький Чжу Да-хен явно нам симпатизирует, и его живые глаза могут прямо смотреть на нас. Чаще отвертывает глаза Фань. Теперь у него новая отговорка: все наши неприятности проистекали от пекинского правительства, которое не известило Синьцзян о нашем приезде. Но ведь с 12 октября по сегодня Фань имел достаточно времени, чтобы снестись с Пекином. И нечего валить на Пекин вину Синьцзяна.
16 апреля.
Дошли странные сведения о разграблении фресок Дуньхуаня. Если эти сведения верны, то такое вандальство должно быть исследовано, как совершенно недопустимый факт разрушения почти единственного сохранного памятника. Рассказывается, что «приехали какие-то американские торговцы, вырезали куски фресок и успели увезти много ящиков». Будто бы китайцы гнались за похитителями, но по обыкновению неудачно. И в результате – искалеченный памятник. Ученый мир не должен оставить без расследования разрушение единственного памятника. Конечно, Прист, бывший осенью в Дуньхуане, может дать достоверные и подробные сведения. Мы же можем лишь занести этот факт для сведения научного мира. Как будет возмущен Пеллио, узнав о разрушении изученного и изданного им памятника. Здесь вся русская колония знает о случившемся.
Сейчас идет по улице «полк». Неужели это сборище оборванцев может кому-то оказывать какое-то сопротивление? Хитрый дуту играет на этих оборванных струнах. То он вызовет к жизни дунган, то мусульман, то калмыков, то киргизов. То он вынесет разноцветных петухов и скажет: чей петух победит, тот и будет первым. А петух соответственной окраски уже подготовлен и побеждает соперников, подтверждая желание правителя. То правитель изобретет несуществующий заговор или восстание. Много изобретательности поработителя…
Возмущаемся расхищением Дуньхуана, а нам приводят в пример расхищение мечетей Прикаспийского края[477] в 1918 и 1919 годах. В Мерве, Полторацке, в оазисе Анау[478] вырезаны и расхищены иностранцами ценные стенные изразцы. Французы разрушают Дамаск. Англичане расхищают мечети. Что это? Неужели исполняются какие-то космические законы? «Идущие к пропасти с содроганием продолжают свой путь судьбы». Так сказано в учениях мудрых об исполнении сроков.
17 апреля.
Среди долгих путешествий ускользают целые события. Только что мечтали о поездке на остров Пасхи, а здесь говорят о гибели [этого острова] три года тому назад. Неужели гиганты Атлантиды[479] уже навсегда погрузились в пучину, и поток космоса, эта сантана[480] буддизма, совершает свое непреложное течение? За время наших хождений по горам и пустыням какие-то звезды из мелких сделались первоклассными величинами. Еще опустился в море какой-то остров с десятитысячным населением. Усохли озера, и прорвались неожиданные потоки. Космическая энергия закрепляет шаги эволюции человечества[481]. Вчерашняя «недопустимая» сказка уже исследуется знанием. Испепеляется отброс, и зола питает побеги новых завоеваний.
В тишине фактории Урумчи консул Быстров широкоохватно беседует о заданиях общины человечества, о движении народов, о знании, о значении цвета и звука… Дорого слушать эти широкие суждения. Одни острова погрузились в пучину, и вознеслись из нее другие, мощные.
18 апреля.
Поездка за город, устроенная Янем Чан-лу и Чжу Да-хеном. Смотрели храм «бога-черта» с изображением ада. Храм бедный. Изображения безобразны. Чжу уверял, что это буддизм, но потом и сам сознался, что такая «народная примитивная религия» не имеет ничего общего с буддизмом. Ад представлен очень недекоративно. В продолговатом помещении на полу расставлена толпа плохо и недавно сделанных фигур. Своеобразный сад пыток. Смалывают грешников жерновами.
Сплющивают прессом, усеянным гвоздями. Распарывают животы. Кипятят в смоле. Раздирают крючьями и членовредительствуют над грешниками всеми мерами, доступными китайской фантазии. Особенно возмутительно поведение праведников, нагло и самодовольно наблюдающих мучения с мостиков и балконов рая. Не указано, в каком разряде ада будет помещен сам дуту. Весь этот паноптикум производит жалкое, ненужное впечатление.
Едем затем к статуе дуту со всем ее безжизненным, медным «величием», к павильонам и пруду, им устроенным… После того поднимаемся за рекою на гору к Таонскому храму с богом всех богов. По одну его сторону шестирукий бог лошадей и животных, по другую – бог насекомых. Впечатление [от] храма несколько лучше и чище, вероятно, благодаря более уединенному положению на горе. С ближней скалы виден весь город и округа всех гор и холмов. Лучшее место из всего виденного в Китайском Туркестане. После этого остается храм бога грома – бедный и малоинтересный, а затем чай и обед с утомительным сидением на полу. Старик Ян Чан-лу быстро напивается, и сын отправляет его домой.
Хороший разговор с Быстровым. Истинно, можно поражаться широте взглядов его.
От Богдо-Ула поднимаются тучи. Холодеет к вечеру. Надо будет найти время и съездить в старое Урумчи, которое находится в 10 верстах. Там-то и есть тот красный храм, по которому и называется новый город. К вечеру – игра в городки. На дворе консульства толпа народа. Качели, гимнастика, гигантские шаги. Русские, мусульмане, дунгане, китайцы, детишки. Там же предположено устроить клуб. Просто, по-человечески. Весело смотреть.
19 апреля.
Похолодало. К вечеру пошел дождь. Это обстоятельство не спасло бога воды от большой неприятности. Ввиду бездождия генерал-губернатор приказал вынести водяного бога из храма и отрубить ему руки и ноги. Когда-то мы читали о дикарях, секущих своих богов за нерадение, но, оказывается, эти дикари живут в Урумчи и ими предводительствует генерал-губернатор, считающий себя магистром [философских] наук. Но кто знает, просто ли бог лентяй?
Не было ли у него зловредных мыслей возбудить народ против генерал-губернатора? При таком количестве богов можно ожидать всяких группировок, вредных для «правительства». Местные обыватели настолько привыкают к подобному правлению, что самые странные факты им начинают казаться естественными. Нельзя строить фабрик – это естественно. Нельзя добывать нефть – естественно. Нельзя получать газеты – естественно. Нельзя иметь врача – естественно. Все становится естественным.
Из горных щелей вьются струйки дыма – это ползет подземный пожар угля и гибнет ценнейшее достояние края.
К Гучену, в долине смерти, лежат кучи костей – следы многотысячной резни. Большинство мертвых развалин стоит свидетелями резни и предательства. Но провинция «спокойна», и только кладбище спорит о большем спокойствии. Как взорвется это спокойствие смерти? Кто придет? Откуда придет? Кто возмутится изнутри? В молчании кладбища трудно понять, которая могила будет первой.
По ночам проходят какие-то банды оборванцев, именуемых солдатами, в направлении Хами. Говорят, дуту полагает, что, насильственно собирая оборванцев с базара в казармы, он освободит город от опасного элемента. Но какова будет судьба этих вооруженных шаек и против кого они обратят свое заржавленное оружие? Пришла шанхайская газета с описанием разгрома китайскими армиями американской миссии и убийства миссионера.
Прежде это известие кого-то взволновало бы, но теперь никто не изумляется. А как же иначе? Спрашивают нас: «Уверены ли мы в пропуске китайцами на Чугучак?» Мы отвечаем: «Куда же иначе нас денут китайцы?» Нам говорят: «Все возможно», – и приводят случаи каких-то нелепых запрещений и насилий. Когда изумляемся «местным делам», здешние жители нам говорят: «А разве в Америке и Европе не знают, что такое Синьцзян?» Если бы мы знали половину действительности, мы никогда не продолжили бы путь через Китай.
На Богдо-Ула выпал снег. Надо топить печи.
20 апреля.
За ночь забелело. Давно не видали снежных гор со всею их хрустальностью и тонкостью линий. Горы, горы! Что за магнетизм скрыт в вас! Какой символ спокойствия заключен в каждом сверкающем пике. Самые смелые легенды рождаются около гор. Самые человечные слова исходят на снежных высотах. К вечеру пошел снег и в низинах, вся округа приняла зимний характер. Приходит Зенкевич[482]. Говорим о всех темах, нам близких. Его странствия и приключения – это целое повествование. Невыразимая прелесть есть в том, что люди сдвинулись с мест и на невидимых крыльях сделали землю маленькой и доступной. И в этой доступности есть эмбрион доступности дальних миров.
На Богдо-Ула выпал снег. Надо топить печи.
20 апреля.
За ночь забелело. Давно не видали снежных гор со всею их хрустальностью и тонкостью линий. Горы, горы! Что за магнетизм скрыт в вас! Какой символ спокойствия заключен в каждом сверкающем пике. Самые смелые легенды рождаются около гор. Самые человечные слова исходят на снежных высотах. К вечеру пошел снег и в низинах, вся округа приняла зимний характер. Приходит Зенкевич[482]. Говорим о всех темах, нам близких. Его странствия и приключения – это целое повествование. Невыразимая прелесть есть в том, что люди сдвинулись с мест и на невидимых крыльях сделали землю маленькой и доступной. И в этой доступности есть эмбрион доступности дальних миров.
21 апреля.
С утра снег. Богдо-Ула показался весь снежный и синий. Странно, Ф.[483] не верит в ужас некоторых кварталов в Бомбее. Не может допустить, что эти позорные клетки с женщинами существуют. Но ведь каждый шофер это знает и, даже без вашего желания, привозит вас показать этот ад, существование которого земля терпит уже много тысячелетий!
М. говорит: «Китайцы хотят, чтобы их оставили в покое». Согласен, и всегда стою за неприкосновенность свободы, но тогда она должна быть подлинной и нелицемерной. Самая земная гадость – это лицемерие, невежество и предательство.
22 апреля.
В шесть часов утра все покрыто снегом. По Богдо-Ула тянутся клубы молочных облаков.
«Старый лама пошел искать Манчжушри, владыку мудрости. Долго ходил. Наконец видит человека, мнущего кожи. И стоит перед ним ведерко с омывками от кож. Одна грязь. И спросил лама человека, не слыхал ли он пути к Манчжушри? А тот дает ему пить из грязного ведерка. Лама ужаснулся и ушел скорее. Но встретился ему лама ясновидящий и пеняет: „Глупый лама, ведь ты нашел самого Манчжушри, и сама грязь обратилась бы в напиток мудрости, если бы ты нашел отвагу отведать ее“». Так говорят о бесстрашии прикоснуться к материи. Очень значительны беседы этих дней. Олеты знают [легенду] об Иссе, так же как и торгоуты. Еще непонятнее становятся злоречия миссионеров против этого [рассказа]. Каждый образованный лама спокойно говорит об Иссе, как о всяком другом историческом факте…
23 апреля.
Вот и солнце опять! Сведения о том, что дорога в Китай совершенно непроездна. Решительно все говорят о войне, о грабежах и, конечно, о наступающей жаре. Этот путь закрыт. Странно также, что о вывозе фресок из Дуньхуана никто, кроме Ф[ельдмана], не слышал. Конечно, Прист должен знать все это дело.
Зенкевич читает дуту конституцию Советов. Дуту находит ее очень замечательной и «пригодной для Центрального Китая, но не для его провинции». Вот уж старый лицемер! Оказывается, у лицемера имеется даже юридическая школа в Урумчи. Можно представить, какое «право» там преподается! По какой статье этого «права» учитываются все грабежи и поборы, установленные чиновниками? Одни говорят: «Надо Китай изучать с его парадного крыльца – от океана». Но будет правильнее знать прикрытые недра, где ничто «не проветрено» и можно видеть тысячелетнюю атрофию. Конечно, дуту думает, что до него через пустыню никто не дойдет.
Неожиданно пришло письмо из Сиккима от полковника Бейли. Пишет о высланных книгах, но значительная часть их не дошла. Из Америки нет сведений. Верно, письма тоже исчезают или задерживаются. Какой чистый воздух сегодня!
После смерти Ленина Е Чин-бен писал: «Народы многих называют славными героями, но в сущности только малое количество людей заслуживает этого названия. Таким был Ленин, пользовавшийся всеобщей любовью. Ленин – «яркая звезда человечества» и может быть сравнен с Шакья-Муни и с Христом. Небеса безжалостны; он ушел из нашего мира, но идеи его будут жить вечно». Есть же где-то светлые, и смелые, и честные китайцы, но ведь мы-то их не видим. А так хотели бы увидеть!
24 апреля.
Получили приглашение от комиссара по иностранным делам Фаня на обед завтра. Разве это не лицемерие? Одной рукой все запрещать, а другой приглашать на обед. Если это «искусная» дипломатия, то она вовсе не искусная, ибо умное действие познается по результатам. А лицемерный обед не может исправить отношения. Лучше бы разрешили побывать в буддистских монастырях. Кстати, оружие наше отобрано и так и не возвращено.
Список приглашенных на обед самый нелепый: миссионер-католик – голландец, Кёлин – немец, Кавальери – итальянец, Чанышев – мусульманин и какие-то китайцы. Из русской колонии всего один Фельдман. Посмотрим.
Г.[484] рассказывает о селах «кержаков» на Монгольском Алтае. Эти «кержаки», т. е. староверы, сохранили все свои обычаи. Свои моленья, своих начетчиков, свою пищу и полное удаление от «мирских». Ни водки, ни табаку. Занимаются пчеловодством, пушниной, рыболовством, скотоводством. Среди дунган и киргизов стоят три села дворов по 50, по 60, и ничто новое не проникает за их околицу. Вероятно, поддерживают связи со своими единоверцами на Русском Алтае.
И странно, и чудно – везде по всему краю хвалят Русский Алтай. И горы-то прекрасны, и недра-то могучи, и реки-то быстры, и цветы-то невиданны. А на реке Катуни должна быть последняя в мире война. А после – труд мирный.
Год назад в Тибет шло посольство из Монголии – около 30 человек монгол и трое русских. На тибетских перевалах умерло 20 монголов и двое русских. По описанию, умерли как бы от каких-то газов. Конечно, что-то могло случиться в области гейзеров и старых вулканов[485] или причиною зимние бури. Но факт любопытен, тем более что его трудно выдумать…
25 апреля.
Плавники акулы, древесные грибы, водоросли красные и белые, бамбук, семя лотоса, голубиные яйца, трепанги и много других склизких и скользких блюд. Подсахарились сладким рисом и розами. Кончили. В павильоне генерал-губернаторского сада три стола. Один весь китайский. Другой весь мусульманский, без ингредиента свинины. Третий – международный, где Китай, Россия, Америка, Германия, Голландия, Италия. Сам Фань – хозяин – ничего не ест. Объясняет своим строгим вегетарианством. Его водорослеобразное лицо улыбается; вероятно, он глубоко ненавидит всех иностранцев и полон самого тонкого лицемерия. Неужели Фань думает, что нелепый обед смывает все сделанное хотанскими и карашарскими властями? Ни единого слова о расследовании не произнесено Фанем. Где же она, политика и дипломатия? На лице лишь лицемерие, такое явное, такое неприкрытое. После обеда – топтание около пруда, где стоят на мели две джонки. Потом низкие поклоны Фаня.
Проходим мимо истукана губернатора и едем к радушному Кавальери. Хорошо кончается день. Кавальери везет нас на моторе по кружной дороге. Свежий ветер. Яркие, поистине небесные горы. Испарения вновь выпавшего снега делают дальние цепи и пики воздушными и прозрачно-сапфировыми. А ближе – лиловые бугры и омытые солнцем глиняные зубчатые стены. Так бодро, так свежо и прекрасно, и сам «вегетарианский» лицемер Фань начинает превращаться в студенистую водоросль. Кёлин, представитель немецкой фирмы «Фауст», ехал через Россию и хвалит все условия проезда. Сообщает, что из Кульджи едет в Пекин «для магнитных съемок» Фильхнер и через неделю, вероятно, будет в Урумчи. Любопытно встретиться. В Урумчи хорошо поминают приезд С. Ф. Ольденбурга[486].
26 апреля.
Киргизы скачут на белых лошадках. На головах – стеганые цветные шишаки – точь-в-точь как древние куаки русских воинов. На макушке – пучок перьев филина. На руке иногда сокол с колпачком на глазах. Получается группа, входящая и в XII, и в XV века. И тут же, на улице, стоит мотор Кавальери. Сильный паккард, без повреждения проделавший весь путь от Пекина до Урумчи. Мотор принадлежит Русско-Азиатскому банку, но генерал-губернатор запретил пользоваться машиной, и ее пришлось за бесценок продать. Одним своим видом паккард напоминает, что путь от Урумчи до Пекина вполне может быть сделан на моторе. А человеческое невежество и лицемерие твердит свое мертвенное «нет!»
Сегодня русская колония провожает Стефановичей. Уезжают они по требованию китайцев, ибо Стефанович слишком многое о Китае знает. Почта из Москвы задержалась на семь дней. Вероятно, препятствует ледоход на Иртыше.
Опять студеный ветер. Опять сине-прозрачен небесный Богдо-Ула. Генерал-губернатор запретил продавать мясо на рынке, пока не пойдет дождь. Кажется, бездождие все-таки окончится сечением водяного бога.
Но вот истинно добрый знак. Тибетец-лама, которому мы дали 100 лан в Карашаре, пришел сегодня. Принес деньги, извиняется, что не может идти с нами. Ему не удалось продать лошадей и овец. Сейчас кони худы, корма нет, продать некому. Бросить табун нельзя, и вот он не может идти с нами. Пробудет здесь до нашего отъезда и пойдет обратно. Вот это по-тибетски! Пройдет десять дней, чтобы вернуть деньги и объяснить дело. До сих пор ничего дурного мы не видали от тибетцев-буддистов. Жаль, что не пойдет с нами. Начитанный и с отличным выговором. Напился чаю и чашку вытер. Поел творогу и тарелку вытер и стул на место отставил.