— Бред, — с отвращением сказал Старшина. — Эк тебя понесло... На самом деле все гораздо проще и вместе с тем сложнее. На самом деле люди все-таки умирают, только не навсегда, а временно, а потом оживают без постороннего вмешательства. Эта клиническая смерть длится у всех по-разному. У кого-то это время составляет считаные доли секунды, и тогда у наблюдателей создается впечатление, что данный субъект словно заговорен от смерти. Но у большинства пребывание на том свете длится в среднем от часа до суток — как было с нашим Виктором. Вот у таких-то иногда пропадает память, и это тоже понятно. Мозг в состоянии клинической смерти может пребывать всего несколько минут. При превышении этой величины все, что хранилось в памяти человека, безвозвратно стирается, и он становится подобен младенцу... Кстати, это обстоятельство существенно облегчает нам задачу. Мы можем объявить его покойником, похоронить вместо него муляж, а «пустышку» наполнить новым содержанием и вновь интегрировать в общество.
— Это как? — поинтересовался я.
— Ты же сам видел на примере Полышева, что этим взрослым младенцам можно внушить все, что угодно — Новое имя, новую биографию. То есть создать нового человека практически с нуля. И не надо таращиться на меня, как больная совесть. Разумеется, мы могли бы восстановить утраченные личности воскрешенных, и в доброй половине случаев мы делаем это, черт возьми! Но, во-первых, мы все равно не можем добиться стопроцентного восстановления — есть вещи, которые мог знать и помнить только сам человек. А во-вторых, мы должны печься о хранении тайны, а любая тайна требует жертв — в том числе и таких!..
Я не стал спорить. Сейчас меня интересовало другое.
— Скажи, а известно ли, откуда взялось такое бессмертие?
Борис покачал головой:
— Насколько я знаю — нет. На протяжении всех этих двух десятков лет ученые и сотрудники Профилактики — я имею в виду настоящую Профилактику — бились и бьются над попыткой разгадать эту тайну, но пока безрезультатно. И вообще, мне кажется, вряд ли мы когда-нибудь это узнаем.
— Почему ты так думаешь?
— Чудеса такого рода имеют обыкновение оставаться неразгаданными, — многозначительно изрек Старшина. — Вот что лично ты первым делом подумал, когда допер, что люди перестали быть смертными?
Я пожал плечами:
— Да мало ли, что я подумал... Эксперимент инопланетян, например. Или просто мир так устроен, что на определенном этапе развития разума запускается новый закон природы, предохраняющий цивилизацию от гибели и вырождения...
— Врешь! — уверенно заявил Старшина. И, усмехнувшись, добавил: — Ох, как не люблю я, когда вместо прямого ответа на конкретный вопрос люди начинают юлить!.. Не ты ли сам это говорил недавно?
— А что, по-твоему, я должен был подумать? — растерялся я.
— То, что приходит в голову любому нормальному человеку, когда он слышит о чудесах... И неважно, верующий он или атеист.
— А-а, — вяло сказал я. — Ты имеешь в виду Бога, что ли? «И решил Господь спасти неразумных детей своих от гибели»... с помощью ангелов-хранителей, по несколько штук на душу населения.
— Ты зря смеешься, Алик, — укоризненно произнес Старшина. — Насколько мне известно, люди, которые изучают данный феномен, рассматривают эту версию как вполне реальную...
— Да ну! — махнул рукой я. — Несерьезно это — видеть любом непонятном факте доказательство существования Всевышнего... Зачем Богу понадобилось бы облагодетельствовать людей бессмертием сейчас, если он не делал этого раньше? Что, решил самоутвердиться таким образом, чтобы никто не сомневался в том, что он есть? Глупо это как-то все... Вот если бы, например, я был на его месте, то я бы доказал свое существование как-нибудь по-другому...
— Как, например? — перебил меня Старшина.
— Ну, хотя бы классическим способом. Классическое явление народу. И пусть каждый из живущих на Земле мог бы лицезреть меня и беседовать со мной... А если нашлись бы формы неверующие, приступил бы к наглядной демонстрации чудес. По водам, конечно, ходить бы не стал — кого сейчас этим удивишь? И пятью хлебами толпу кормить тоже нет смысла. И от манны небесной отказался бы... Все-таки другие сейчас времена. Но вот чудо воскрешения — да, это могло бы произвести впечатление на скептиков. Да много еще чего можно было бы натворить — ведь я же был бы всемогущ, всеведущ и вездесущ!
— Все это, конечно, верно, — задумчиво сказал Старшина. — Если исходить из того, что Бог решил бы самоутвердиться, как ты говоришь, в наших глазах. А если у него совсем другие идеи на этот счет? Если он не видит смысла в том, чтобы убеждать нас в своем существовании, а просто хочет изменить кое-какие условия для сотворенного им мира?
— Где-то я уже это слышал, — хмыкнул я. — Пути Господни неисповедимы, и не нам, смертным, судить его... Знакомая песня, которую поют уже больше двух тысячелетий наместники Господа на Земле. В число которых чуть не попал и я...
— Это как? — поднял брови Старшина.
— Я же почти год проучился в Теологическом колледже. По специальности «религиоведение». А потом меня вышибли за прогулы и неуспеваемость... Но, если честно, мне просто надоело терять время на изучение великого заблуждения человечества под названием Бог.
— Ах, вот оно что, — подергал себя за бороду Старшина. — Все понятно. — Он вдруг взглянул на часы. — Ого, да мы с тобой засиделись, Алик... Дежурство твое уже полчаса как закончилось, а я тебя задерживаю. Иди отдыхай, но послушай, что я тебе напоследок скажу. Подписок о неразглашении я с тебя пока брать не буду — надеюсь на твою честность и порядочность. Подумай на досуге над тем, что я тебе рассказал, и реши, как ты будешь к этому относиться...
— В смысле? — не понял я. — Чего тут думать-то?
— Ну, ведь все люди — разные, — сказал Старшина. — Одни, узнав наш секрет, впадают в уныние и подают рапорт об отчислении из отряда. Другие, наоборот, впадают в эйфорию, но тоже подают такой рапорт. Для таких наша работа теряет всякий смысл, потому что им кажется, что мы аморально морочим голову обществу... Зачем, мол, кого-то спасать, если люди и без того застрахованы от смерти? Они упускают одно обстоятельство: люди перестали погибать, но они вовсе не избавлены от травм, ран, боли и мучений. И бросить профессию спасателя — все равно что врач махнул бы рукой на легкораненого: что, мол, с ним возиться, если у него все само заживет?.. Вот что я имею в виду. И еще. Лично я советую тебе не ломать голову над тем, откуда растут ноги у этого чуда. Напрасное это занятие, поверь, Алька. Надо просто-напросто принять чудо к сведению и жить и работать, словно ничего не случилось.
Я опустил голову. Только теперь я вспомнил, что в моем кармане лежит свернутый рапорт об увольнении. И мне показалось, будто он жжет тело сквозь одежду.
— Ну а если все же надумаешь уйти, — продолжал Борис, — не буду тебя удерживать. Хотя, не скрою, мне было бы жаль потерять такого парня, как ты...
— Да ладно, чего там, — пробормотал я, поднимаясь из кресла. — Это как в песне: «На бегу мы теряем хороших и верных товарищей, не заметив, что этих товарищей рядом уж нет»...
— Слушай, — сказал мне в спину Старшина, когда я уже собирался удалиться, — совсем забыл спросить тебя: ты действительно сам догадался или тебе проговорился кто-то из наших?
— Вот именно, — усмехнулся я. — Проговорился! И этим болтуном был не кто иной, как ты сам, Старшина...
— Когда это? — ошарашенно почесал он затылок. — Не помню такого...
— Первый раз это было тогда, когда мы с тобой еще не были знакомы, — сказал я. — Однажды телевизионщики опрашивали на улице людей на предмет самого большого несчастья, и в числе прохожих им подвернулся ты. Помнишь, что ты им сказал? «Самое большое несчастье — если бы Бог существовал», — сказал ты тогда...
— Ну, вообще-то это сказал не я, — смущенно улыбнулся Старшина. — Я лишь цитировал классиков...
— Потом, когда мы везли Полышева в больницу после аварии на Владивостокском, ты чуть было не ляпнул, что за всё время твоей работы спасателем у тебя еще ни разу не умер никто из пострадавших. Просто ты вовремя прикусил язык... И, наконец, этой ночью на крыше...
— По-моему, я там ничего особенного не говорил, — возразил Старшина.
— Правильно, — кивнул я. — Не говорил. Но действовал так, будто точно знал, что все те бабульки, которых ты распорядился швырять с крыши на спасательные батуты, останутся в живых, а не скончаются от инфаркта ещё в воздухе и не сломают себе шею при приземлении на батут.
— Черт! — ударил кулаком по колену Старшина. — А ведь действительно!.. Слушай, Алька, да в тебе кроется прирожденный аналитик! Тебе бы в милицию пойти работать, а не к нам... — Он вдруг вскочил, словно ужаленный. — Стоп! Кажется, у меня есть идея. Конечно, жалко мне тебя отпускать, но как командир отряда я не имею права эксплуатировать ценные кадры не по назначению... Вот что. — Он подошел ко мне. — Сейчас ты идешь домой, как следует отсыпаешься, а завтра звонишь мне, и мы с тобой кое-куда съездим.
— Куда это еще?
Борис с загадочным видом цокнул языком:
— А вот догадайся сам, господин великий сыщик! Не бойся, ничего страшного я тебе показывать не собираюсь. Просто хочу тебя познакомить с интересными людьми! Договорились?
— Ну, ладно, — пожал плечами я.
Глава 10
На следующий день Старшина назначил мне встречу у станции «Улица 1905 года», но явился туда не на метро, а на машине. И привез меня на Старую площадь.
Я догадался, кто такие «интересные люди», которых накануне имел в виду Старшина, когда в Центре Профилактики мы поднялись на третий этаж, в тупичок, где имелись двери с надписями «Посторонним вход воспрещен».
На этот раз все было «схвачено», и нас впустили внутрь без проблем. За дверью обнаружился длинный коридор, отличавшийся от других коридоров Центра разве что многочисленными постами охраны на каждом повороте и у каждой развилки. Старшину охранники знали в лицо и кивали ему, как старому знакомому. Только последний охранник потребовал назвать пароль. Борис что-то буркнул, и я даже не понял, на каком языке было это слово.
Коридор привел нас к еще одной бронированной двери, которую Старшина открыл с помощью электронного пропуска.
За дверью обнаружился еще один коридор, шире первого, и охраны тут уже не было. Зато здесь царила деловая суета. То и дело нам попадались люди с карманными компами, с папками для бумаг или с рулонами компьютерных распечаток. На дверях висели таблички, и я с любопытством косился на них. Там были «Зал мониторинга», «Департамент научных исследований», «Кастинг», «Каскадерская», «Средства массовой информации», «Компьютерный зал», «Диспетчерская»... Словно мы находились в каком-то гибриде киностудии и научно-исследовательского института.
Наконец мы добрались до комнаты с табличкой «Директор Центра «Антидеус».
В приемной сидела хорошенькая секретарша азиатской наружности, которая заставила Старшину повторить кодовое слово (на этот раз я расслышал его — «меритократия», хотя значение его оставалось загадкой), а затем разрешила нам «доступ к телу», как в таких случаях выражаются чиновники.
Директорский кабинет смахивал на офис какого-то малого и не очень процветающего предприятия. Стол, кресла, кожаный диван, пара шкафов из хорошего дерева, компьютерный столик в углу, ковровый пол. И большой экран на стене. По-моему, такой же я видел в спальне у жены Стрекозыча.
За столом сидел человек очень маленького роста. Не то переросший карлик, не то недовыросший взрослый. У него была крупная седая голова и внимательные серые глаза. На вид ему можно было дать лет семьдесят. Стол был завален множеством книг, папок, каких-то бумаг, и карлик был углублен в их изучение.
Когда мы вошли, он встал, поздоровался с нами за руку и указал на кресла.
Однако сам остался сидеть за столом, словно подчеркнуто держась на дистанции.
— Ну, что, Альмакор Павлович, — сказал он неожиданно приятным звучным голосом, — позвольте представиться. Меня зовут Марк Захарович Пилютин. Вас я уже заочно немного знаю. Но хотел бы познакомиться поближе. Рассказывайте.
— Что именно? — спросил я, покосившись на Старшину, который сделал каменное лицо — типа, не я здесь главный, поэтому делай что тебе говорят.
— Ну, для начала, о себе.
Охо-хо, подумал я.
— А зачем? — довольно дерзко осведомился я.
— Так положено, — пожал плечами директор. — Любой кандидат на зачисление в наш Центр должен изложить основные вехи своей жизни.
— Кандидат на зачисление? — удивился я. — С какой это стати я должен претендовать на работу у вас?
— Борис Александрович, — недоуменно поднял седые брови Пилютин, — кого вы мне привели?
— Все нормально, Марк Захарович, — успокоительно взмахнул рукой Старшина. — Парень, конечно, с закидонами, но, уверяю вас, очень полезный.
— Послушайте, граждане, — возмутился я. — Мне не очень нравится, когда меня пытаются сватать без моего ведома. Объясните, что происходит!
— Да ничего особенного не происходит, — терпеливо сказал Пилютин. — Вам просто предлагается перейти на работу к нам, Альмакор Павлович. Разумеется, если вы не согласны, то можете отказаться. Но я бы не советовал вам этого делать.
— Почему? Меня что — убьют, если я откажусь? Ах да, я и забыл, что теперь никого нельзя убить... Значит, посадите за решетку? Или прикуете наручниками к креслу и будете морить меня голодом, пока я не соглашусь работать на вас?
— М-да, — сказал директор Старшине. — Интересные молодые люди работают у вас в отряде...
— Алька, — сказал мне Старшина, — перестань валять дурака. Пойми, наконец, что ты не вправе отказываться от работы у Марка Захаровича. Мы не деспоты и не собираемся распоряжаться тобой, как вещью. Но сейчас почти военное время, и каждый из нас, профилактов, должен сделать все возможное, чтобы внести свой вклад в эту борьбу.
— Борьбу с чем? — тупо спросил я. — Или с кем?
— Знаете, почему наша Контора называется Профилактикой? — спросил Пилютин. — Не потому, что мы пытаемся предотвратить стихийные бедствия и катастрофы. Совсем не поэтому. Наша деятельность направлена на предотвращение гораздо более серьезной катастрофы для человечества. И имя этой катастрофы — Бог. К сожалению, в последнее время ситуация вышла из-под контроля. Теперь Бог есть, и он уже принялся менять наш мир. Как это ни странно звучит, но сейчас наша задача сводится к тому, чтобы ликвидировать его и восстановить статус-кво. Как следует из материалов вашего личного дела, любезно предоставленного нам вашим непосредственным начальником, — Пилютин покосился в какую-то раскрытую папку на столе, — вы — человек неверующий, хотя собирались стать специалистом по религии. Уже по этой причине, а также с учетом ваших личных качеств и способностей, вы нам подходите. Вопрос только в том, согласны ли вы работать у нас. Если нет — прощайте, не будем тратить напрасно время. Если же вас это в какой-то мере интересует, то мы постараемся ответить на все ваши вопросы. Что скажете?
Я поерзал в кресле.
Черт, ловко это они со Старшиной провернули... Зацепили меня на крючок, как крупную рыбу, и потихоньку подтаскивают к себе, чтобы вытянуть на берег.
Действительно, интересно узнать, что и как тут творится, и почему они считают, что борются с самим Всевышним, и с чего решили, что он существует, и как можно бороться с тем, кто способен одним движением пальца превратить всю Землю в труху?
К тому же, я отдавал себе отчет в том, что не смогу больше работать в отряде. Пора признаться самому себе: не мое это призвание — спасать людей. Тем более если смерть им не угрожает.
В то же время, если я соглашусь, то обратного хода, видимо, уже не будет никогда. Вряд ли мне позволят уволиться отсюда, если я буду знать все об этих богоборцах. Не представляю, как это у них здесь поставлено, но наверняка такие варианты хорошо продуманы и проработаны. Подпиской о неразглашении не отделаешься, слишком это слабый тормоз. Может, сотрут у тебя память, прежде чем отпустить на все четыре стороны. Ты же не хочешь этого, верно?
— А нельзя ли, — наконец сказал я, — предварительно узнать, как вы меня планируете использовать? Дадите в руки огнемет с адским огнем и пошлете охотиться на ангелов? Или церкви минировать? Или читать верующим лекции об агрессивной сущности Всевышнего?
Пилютин хохотнул, причем искренне. А вот от Старшины я получил довольно чувствительный удар локтем в область печени.
— Нет-нет, — сказал, отсмеявшись, хозяин кабинета. — Поверьте, ваши функции будут намного проще — или сложнее, это уж как посмотреть — и гораздо менее экстремальными. Например, Борис Александрович рекомендует использовать вас на аналитической работе... — Он взмахнул каким-то листком, испещренным каракулями Старшины. — Но я не гарантирую, что вы будете проводить время исключительно в кабинетной тиши, за компьютером. У нас имеется специальный оперативный отдел, но, к сожалению, его сотрудников порой катастрофически не хватает для выполнения особых миссий. Впрочем, я, кажется, опять забегаю вперед, потому что вы так и не ответили на мой предыдущий вопрос.
— Ну, хорошо, — сказал я. — Я, пожалуй, соглашусь, Марк Захарович.
— Вот и отлично, — откликнулся Пилютин. По-моему, он едва удерживался от того, чтобы не потереть с удовлетворением ладони. — Когда сможете приступить к работе?
— Да хоть сейчас, — пожал плечами я.
— Правильное решение, — одобрил директор.
После этого он выпроводил Старшину, позвонил кому-то и пригласил его в свой кабинет, вызвал секретаршу и распорядился принести все необходимые бланки для оформления договора о сотрудничестве.
Наконец он повернулся ко мне:
— Ну-с, приступим к обряду вашей инициации, так сказать... С чего желаете начать?
— С рождества Христова, — неуклюже пошутил я. — То есть с самого начала.
— Хорошо, — не моргнув глазом, сказал Пилютин. — Сейчас подойдет наш главный научный консультант академик Гаршин, он ответит вам на любые теоретические вопросы. А практикой у нас ведает Петр Леонидович Ивлиев, начальник оперативного отдела. Я же как администратор возьму на себя смелость просветить вас относительно штатной структуры нашего Центра и основных организационных моментов...