— Ну, ладно, ладно. Я и правда очень за вас рада. Беги, она ждет. Только помни: насчет того, что вы должны молчать об этом разговоре, я говорила вполне серьезно!
Рубиньш уже пожал мне руку на прощание, но вдруг остановился.
— Слушай, насчет этой пленки, про которую ты говорила… Ты же на самом деле не станешь использовать ее против Вероники?
Я от души расхохоталась.
— Об этом можешь не беспокоиться. Вы оба просто попались на пустой крючок! Дубровина пришла на ту встречу с другой сумочкой, понимаешь? Стоило ей хоть немного пошевелить мозгами…
Глава 12
«Женщины вообще не понимают, что за слабые, пугливые создания эти мужчины».
С этим утверждением магических косточек (на языке цифр — 6 + 21 + 25) согласится процентов девяносто сильной половины человечества — то есть женской. А уж представительницы мужских профессий — как моя, например, — проголосуют за него обеими руками. Мы, женщины, давно научились не рассчитывать на мужское плечо (свое надежнее) и на мужскую храбрость (в нас мужества больше). Мы давно все умеем лучше них: писать книжки и играть в хоккей, стрелять и обороняться без оружия, совершать преступления и ловить преступников, управлять машинами, заводами и фирмами и целыми государствами. Мы смеемся над мужчинами, рассказываем про них анекдоты; разговаривая с подругой, понимающе закатываем глаза: ну что, мол, ты от него хочешь — это же мужчина… Мы на полном серьезе бросили в мир лозунг «Берегите мужчин!». Мы жалеем их, холим и нежим, тратим на них нами же заработанные деньги, мы сдуваем с них пылинки, бережно протираем тряпочкой и ставим под стекло — подальше от жизненных сквозняков, которые могут неожиданно распахнуть окошко и превратить нашу драгоценную вазу в груду жалких осколков.
Но, может быть, только одна женщина из миллиона скажет: «А на фига мне, собственно, такая бесполезная, дорогостоящая и капризная цаца? Забирайте вы ее, кто хочет, а я пойду лучше в магазин „Интим“ и выберу себе там что-нибудь подходящее по размеру, да и все дела. Нет проблем!» Да и та, которая так скажет, скорее всего через пять минут пожалеет, что так неосмотрительно выбросила на помойку приличную, в общем-то, вещь. Побежит подобрать, глядь — а там уже ничего не валяется! Какая-то уже подобрала, почистила, тряпочкой протерла — и поставила под стекло в своем гнездышке… Смотрите, мол: и у меня все как у людей!
Вот и спрашивается: разве мы понимаем, что есть на самом деле мужчина? Если бы мы действительно это понимали, то не позволили бы «слабым и пугливым» вить из нас веревки!
Обескураженная, я швырнула гадальные кости обратно в замшевый мешочек. При чем тут, интересно, мужчины, если у меня из головы не идут женщины? К чему мне мужчины?! Да, я подозревала Теймури Джафарова — и, как выяснилось, не напрасно. Я выстроила версию убийства Прониной, которая казалась не просто стройной — почти стопроцентной! Я, наконец, потратила уйму времени на разработку этой версии. И что же? В итоге очутилась у разбитого корыта. Ни подозреваемых, ни доказанного факта преступления — один мотив, да и тот на уровне догадок…
После объяснения со своим клиентом и его невестой — теперь, слава богу, настоящей, а не мнимой, — я отправилась не в милицию, как грозилась, а к себе домой. Заперла дверь, отключила городской телефон, заварила себе такого кофе, что даже мое сердце, давно к этому напитку адаптированное, устроило «колотун», и стала думать.
Думать я старалась не о потерянных часах и сутках, за которые мне будет стыдно предъявить счет клиенту. Я думала о том, что делать дальше — чтобы не посрамить окончательно звание «гордость нашего дома», присвоенное мне соседкой Альбиной Михайловной.
После «блистательного» провала моего обвинения против Джафарова и Гаджиевой-младшей мне оставалось одно: вернуться к списку условно-молодых женщин из окружения Варвары Петровны. Я, конечно, начала бы проверять его по пунктам много раньше, сразу же, если б Верочка Дубровина не увела меня резко в сторону. А в этом списочке, скажу я вам, есть три-четыре фамилии, что вызывают повышенный интерес моей детективной сущности.
Вот, например, Нина Астафьева, социальный работник. Годков — около сорока, высокая, моложавая. И, кстати, обладательница собачьей шубы… Была частой гостьей в доме Прониной. И Журавлева, и Альбина Михайловна знают ее прекрасно. О профессиональных качествах Астафьевой каждый судит в меру своей испорченности, но в общем и главном мнения совпадают: «баба хорошая». Трое детей, крутятся на заработок мужа, который, горбатясь в три смены без выходных, приносит в лучшем случае «штуку» в месяц. Плюс Нинины двести с чем-то: только на хлеб… Словом, в деньгах нуждается, и с ходу отвергать ее как возможный вариант не стоит.
Нет уж, если начинать, то с пункта «один». Милочка Прохорова — участковая медсестра из «ветеранской» поликлиники. Эта — вообще «темная лошадка»: обслуживает наш участок всего несколько месяцев. Беленькая, симпатичная, совсем молоденькая; обходительная, улыбчивая, дело свое знает — а что еще старичкам-ветеранам надо? Чтоб поздоровалась повежливей да вену с прямой кишкой не спутала, вот и все. Пациенты ее любят. «Милая Мила», одним словом. Кажется, еще не замужем. С этой «белоснежки» и начнем, пожалуй.
Черт! Но кто бы она ни была — откуда она узнала, что старушка хранит в незапертом ящике комода, под постельным бельем, сорок семь брильянтов в платиновой оправе?!
Я перевернулась на другой бок под уютным пледом; диван жалобно заскрипел. Ведь не могла же наследница графов Галицких — если она и вправду их наследница! — проболтаться какой-то медсестре: она скрывала «Поцелуй розы» даже от самых близких приятельниц! Нет, нет и нет. Пожилые люди уж если что вобьют себе в голову, то это до тех пор, пока этот «клин» не вышибется каким-нибудь другим клином. Раз Варвара Петровна решила, что ей следует опасаться воров, то разубедить ее не смогли бы никакие силы. Исключение она сделала, конечно же, только для невесты внука.
А это значит… Это значит, что мы имеем дело все с тем же каналом утечки информации — Вероникой Дубровиной!
Стало быть, Вероника должна знать кого-то из окружения Прониной настолько близко, чтобы она могла выболтать этой неизвестной старушкин секрет. Но девчонка уверяла, что, во-первых, разболтала его только сестре Римме, а во-вторых, что общих знакомых у нее с покойницей нет и никогда не было — кроме Андрея. Думаю, при второй нашей встрече «Верунчик» уже не была «врунчиком», и ей можно верить.
Но тогда придется принять за основу, что дело вовсе не в Веронике, а в ее сестре Римме Гаджиевой! Значит, это она знакома с кем-то, кто меня интересует. Да, чувствую я, что эта дамочка из магазина не отделается своим алиби: ее участие в деле бабушки Прониной — пусть участие «заочное»! — еще до конца мною не выяснено…
И вот теперь, когда передо мной цепочки разнообразных, запутанных, полустертых женских следов и надо лишь выбрать, по какому пуститься, — неожиданно возникает этот самый мужчина! Слабый и пугливый… Ерунда какая-то! Что же имеет в виду моя многоуважаемая судьба?..
Тяжело вздохнув, я потянулась к блокноту. Иногда написанное — зрительный, «буквенный» образ кого-то или чего-то — помогает связать оборванные концы мыслительных ниточек и принять верное решение.
Моя рука с карандашом на секунду замерла над бумагой, затем вывела: «Людмила Прохорова — „Милочка“». И подчеркнула жирной чертой эту строчку — заголовок следующей странички расследования.
* * *— …Частный детектив? Ой, как интересно! Я и не знала, что у нас тоже есть… Ну конечно, Таня, я вам с удовольствием помогу, если смогу, я сама люблю детективы. Только сейчас скажу Виктору Ивановичу, а то у нас прием… Минут за десять вы меня допросите?
Милочка Прохорова тихо рассмеялась, открыв белые зубки.
— Ну что вы, Люда, какой такой допрос! Несколько ма-аленьких вопросиков, чистая формальность. Внук вашей покойной пациентки хочет удостовериться, что все в порядке, вот и все.
Мы с трудом нашли свободную кушетку рядом с кабинетом старшей медсестры.
— Да, конечно: Варвара Петровна. Для меня это было таким ударом… Так неожиданно…
— Вы хорошо ее знали?
— Ну, не то чтобы очень. Я ведь только с августа работаю здесь, в тринадцатой поликлинике. А Пронина не очень любила лечиться, не то что большинство пожилых. Вы меня понимаете?
— О да, вполне! — Моему мысленному взору тут же предстала соседка Альбина Михайловна. — Но я считала, что у Варвары Петровны со здоровьем было не все в порядке?
— Еще бы! Это еще мягко сказано. Просто я имела в виду такой тип людей, к которым медикам чаще самим приходится ходить на поклон. Только если уж совсем припечет, тогда вызывают врача или сами идут.
— А чем болела Варвара Петровна Пронина?
— А чем болела Варвара Петровна Пронина?
— Господи, да у нее целый букет был! Сужение аорты, нарушение мозгового кровообращения, гипертония первой стадии… Должно быть, еще с войны последствия: у Прониной была тяжелая контузия.
— То есть, насколько я понимаю, любая из этих болячек могла стать причиной смерти старушки в любой момент?
Милочка грустно покивала белокурой головкой, на которой кокетливо сидела крахмальная белая шапочка.
— Вот именно. Мы, конечно, делали что могли, но… Вы же знаете, что медицина часто бессильна, особенно в теперешнем ее финансовом состоянии. Перед Новым годом у Прониной была плохая кардиограмма, ей предлагали госпитализацию, но она отказалась. Пришлось лечить амбулаторно. Наш кардиолог, Галина Васильевна, после сокрушалась, что не настояла: мол, была б жива… Да нет, не виновата она, конечно. Наверно, так было судьбе угодно, вот и все…
— Да, судьбе… — как эхо повторила я.
И мысленно закончила фразу: «Но даже самому провидению человек может иногда ненавязчиво помочь!»
— Может, вам лучше поговорить с участковым терапевтом, Виктором Ивановичем? Карточку Прониной посмотреть? Я думаю, он не будет возражать.
— Может быть… Скажите, а этот ваш кардиолог — Галина Васильевна, да?..
— Нестерова, Галина Васильевна. Отличный специалист и хорошая женщина. Только сейчас она сама на больничном: грипп. Работать некому, ужас! Только и ждешь, что сама свалишься…
— А вы случайно не знаете, Люда, кто подписывал заключение о смерти Прониной?
На самом деле я это прекрасно знала и сама, но хотела услышать от своей собеседницы.
— Да она же и подписывала, Нестерова. Она дежурила в то воскресенье. А что?
— Да нет, ничего. Это не так уж важно.
Я сделала для себя «зарубочку»: Милочка не забыла, что вся суматоха со смертью Прониной случилась именно в воскресенье. А впрочем, в этом ничего странного нет, ведь прошло всего каких-то две недели.
— Скажите, а Нестеровой приходилось бывать у Варвары Петровны раньше, когда она была жива? Как врачу, я имею в виду?
— Раньше? Погодите-ка… Ну да, приходилось: как раз перед Новым годом, когда встал вопрос о госпитализации, я вам говорила. Ей стало плохо, она вызвала врача, а Виктор Иванович, когда послушал сердце, решил пригласить Галину Васильевну. Может быть, такое случалось и раньше, до меня, только я об этом не знаю.
— Разумеется. Люда, а в чем Галина Васильевна ходит зимой? Такая серая каракулевая шуба, да? — наобум ляпнула я. — Соседи, помнится, говорили, что как-то к Прониной приходила доктор в такой шубе…
— Серая, каракулевая? — Милочка была искренне удивлена. — Вот уж не знаю… Она все время ходит в сером пальто — хорошее такое, импортное, с ламой. А шуба… Да это, наверное, бабульки спутали, вот что! Каракулевая шуба — это у меня, только не серая, а коричневая. А это имеет какое-то значение?
— Да нет, никакого. Просто я хочу установить всех, кто бывал у Прониной в последние дни перед ее смертью. Кстати, а когда вы сами видели старушку в последний раз?
— В пятницу, накануне ее смерти, — не задумываясь ответила медсестра. — Приходила сделать укол кокарбоксилазы.
— А в субботу вы разве не должны были прийти?
— В принципе должна была. Обычно по субботам делает обход дежурная сестра, а в ту субботу как раз я дежурила. Но больных сейчас очень много — зима, грипп… Вот я и решила, что могу несколько человек перенести на воскресенье — тех, которые живут поблизости от моего дома. Это же все равно, когда сделать укол — в субботу или в воскресенье: все равно из-за выходного приходится один день пропускать.
— И Пронина вошла в число тех, кого вы перенесли?
— Ну да. Я живу в трех кварталах отсюда, на Челюскинцев. Так что всех старичков могла бы обойти за час, там всего человек пять оставалось.
— Понятно. А вы предупредили этих людей, что придете к ним не в субботу, а в воскресенье?
— Ну конечно! Всем сказала еще в пятницу, они знали. А что?
— Да так, пустяк. Просто Варвара Петровна сказала своей соседке, что ждала вас в субботу, а вы не пришли.
«Белоснежка» даже руками всплеснула. На ее губах появилась снисходительная улыбка, она укоризненно покачала головой, но мой испытующий взгляд выдержала легко.
— Ну так я и знала, что кто-нибудь что-нибудь перепутает и будут недоразумения! Ох уж, эти дедушки-бабушки…
— То есть Пронина знала, что вы не придете в субботу?
— Конечно же, знала. Это она просто перепутала. Забыла, понимаете? Я ей говорила, я точно помню.
— Что ж тут непонятного! Старый человек, склероз… Итак, вы пришли к ней в пятницу?..
— Около четырех часов. Я сделала Варваре Петровне инъекцию внутримышечно и сказала, что теперь приду в воскресенье после обеда. Еще оставалось колоться неделю. А в воскресенье узнала, что Пронина умерла.
— А как вы это узнали? Ведь был нерабочий день.
Милочка грустно улыбнулась.
— Чистая случайность, Таня. Я позвонила одной женщине с нашего участка, больной. Хотела справиться, как она себя чувствует: у нее в пятницу было давление двести на сто двадцать. Виткина, Альбина Михайловна. Вот она-то мне и сказала, что Варваре Петровне больше не нужны уколы.
Девушка вздохнула.
— Жалко ее. Тихая была старушка, хоть и войну прошла. Безвредная. Иной тебе за то, что кровь за тебя проливал, столько твоей собственной кровушки попортит… Вы еще что-нибудь хотите знать? А то доктор мой без меня, боюсь, заскучает: одолели его там со всех сторон наши ветераны!
— Еще парочка вопросов — и все. Варвара Петровна разбиралась в медицине, Люда?
Я ожидала настороженной реакции или, по меньшей мере, уточняющего вопроса. Но ничего такого не последовало. Милая блондиночка улыбнулась.
— Боюсь, что совсем нет. Она не любила общаться с докторами, но если уж попадала к ним в руки, то доверяла полностью. Впрочем, у нее ведь и выхода другого не было, правда? Кажется, по образованию она человек, далекий от медицины, среди родных тоже нет медработников… Одним словом, ей было абсолютно все равно, чем и как ее лечили. Вы это хотели услышать?
— Именно это, спасибо. Наверное, мне действительно стоит поговорить об этом с вашими врачами. И еще — последнее. Вам случалось беседовать с Варварой Петровной на какие-нибудь другие темы? Ну, по душам, что ли? Она вам что-нибудь рассказывала о себе, о своей семье, о прошлом? Вспомните, Люда.
— По душам? Хм…
Милочка Прохорова задумалась. Она наморщила лобик и обвела глазами потолок больничного коридора, по которому волнами прокатывался многоголосый шумок пациентской «массовки».
— Знаете, пожалуй, нет. Ну, она, конечно, рассказывала кое-что о войне — так, вскользь. Говорила еще, что дочь у нее умерла совсем молодая, в сорок с чем-то, от рака. Про внука говорила — что хороший парень, единственная ее радость… Да вот и все, наверное. Ее болезни — вот та сторона ее жизни, которая была мне известна лучше всего.
— Ну что ж, это логично. Спасибо вам, больше мне нечего…
— …Ой, Милочка, как хорошо, что ты здесь! К телефону подойди!
Из кабинета, возле которого мы сидели, выплыла пышная особа в белом халате и на шпильках — по всей видимости, его хозяйка.
— Дверь потом захлопни, хорошо? Я к главному.
И она пошла по коридору, а Милочка, мило попрощавшись со мной, юркнула в кабинет. Огромная дверь из настоящего дерева, какие еще встречаются в старинных зданиях, прикрылась за девушкой — и тут же беззвучно отошла от своей второй, наглухо задраенной половинки. Всего на несколько сантиметров — от сквозняка, наверное…
Сделав вид, что я что-то сосредоточенно изучаю в своем блокноте, я максимально приблизила ухо к образовавшейся щели. Даже не знаю, зачем: просто так, по многолетней привычке не упускать ничего, что «плохо лежит» — я имею в виду информацию.
— …Ты же обещал не звонить мне сюда! — услышала я раздраженный полушепот Милочки. — Да… Да! Нет… Теперь уже не знаю, в порядке ли они. Да, есть кое-что… Ну, не по телефону же, с ума ты сошел!.. Я понимаю, что надо, но это слишком опасно… Ты уверен?.. Ладно, договорились. В четыре. Успею, я прямо с работы… Что? Да ты гляди сам его не приведи!.. Целую, Мурик, пока.
Раздался щелчок, возвестивший, что трубку бросили на рычаг. В тот миг, когда Люда Прохорова взялась за ручку кабинета, чтобы захлопнуть за собой дверь, как ее просили, я уже открывала входную дверь поликлиники номер тринадцать.
Основываясь на своем многолетнем опыте, я могла бы написать трактат «О пользе подслушивания». Вот и сейчас: если б бог (а может, и дьявол!) не надоумил меня впитать то, что не предназначалось для моих ушей, я не узнала бы о существовании мужчины под кодовым названием «Мурик». Странный разговорчик, странный… «Ты же обещал мне не звонить». Почему ему нельзя звонить своей Милочке? «Есть кое-что… Теперь уже не знаю, в порядке ли они». Кто это — «они»? Может быть, дела? И не оттого ли они зашатались, что в это самое утро появилась я и заинтересовалась отношениями Людочки с покойной Варварой Петровной? «Я понимаю, что надо, но это слишком опасно…» Видимо, речь шла о встрече: ведь именно о ней в конце концов договорились. Но отчего же это так опасно, черт побери?! Да если даже Милочка Прохорова спит с чужим мужем, и то нет причин напускать такого туману. Если, конечно, его благоверная — не какая-нибудь Эллочка Халамайзер!