Половина шестого. Анжелки все еще нет. Я выглянула в окно в надежде узреть подругу. Дождь прекратился, из-за лилового кучевого облака вылезло оранжевое солнце, но Огурцовой нигде не видно.
Я, как наседка над своими яйцами, прыгала возле стола, поправляя то вилку, то тарелку. Кажется, все: на белоснежной скатерти красуются разноцветные, приготовленные мной угощения с табличками, у каждой тарелки – вырезанные собственными руками ажурные салфетки и какое-нибудь бумажное животное – лягушка, верблюд или птица, бутылки с напитками, графин с водкой выставлены лучами в четыре конца стола, а посредине хамеропс с огромными листьями, напоминающими веера.
Потрясающий стол! Потрясающий!
Шесть часов – Огурцовой еще нет. Я позвонила ей домой – трубку никто не взял. «Наверное, вырубилась», – решила я и больше не стала ее ждать, а пошла приводить себя в порядок.
Я надела вечернее платье глубокого, насыщенного изумрудного цвета – длинное с открытыми плечами. Конечно же к нему как нельзя лучше подошли бы изумруды, но, к сожалению у меня не было, и я нацепила золотой комплект ручной работы с малахитом – квадратные серьги, кулон и кольцо. Тоже неплохо. Вечерний макияж – несколько ярче обыкновенного. Осталось причесаться. Это кошмар какой-то! Волосы распадаются, нет никакой возможности их собрать. Мучилась минут двадцать, потом прибегла к крайнему, но испытанному методу – отошла от зеркала, кое-как закрутила волосы… чпок заколкой. Получилось просто великолепно – небольшой художественный беспорядок.
Мои плакатики! Я совершенно забыла о них, а Влас так и сказал сегодня утром – мол, сними ты эти свои памятки. Хорошо, вспомнила!
Я попыталась сдернуть плакатик «Ни дня без строчки», но он явно не хотел покидать своего места на стене. Что я только ни делала: и поддевала его ножом, и смачивала уголки водой – все бесполезно! Интересно, что это был за клей? Наверное, «Момент» для склеивания резины или дерева. В конце концов мне надоело возиться с этим дурацким объявлением, я взяла ножницы и буквально отодрала его вместе с обоями. Этой же участи подверглись все остальные мои памятки – теперь в некоторых местах на обоях зияли серые дыры цемента. А что делать с ответными объявлениями Власа? Про свои он ничего не говорил. Лучше не буду трогать, а то еще обидится!
«Надеть фартук или не стоит? – раздумывала я. – С одной стороны, не хотелось бы заляпать платье, но с другой – в фартуке встречать гостей и тем более Илью Андреевича (!) – грозу бензоколонок и автосалонов – как-то неприлично, неэстетично». В связи с фартуком я вспомнила Надежду Виссарионовну – покойную матушку Николая Ивановича, моего отчима, вернее, рассказы моей родительницы о том, как та готовилась к приходу гостей.
Бывало, мамаша моя спозаранку не отходит от плиты – запекает буженину и кур в духовке, мельчит овощи для затейливых салатов, колдует над мясной солянкой – одним словом, к приходу гостей валится от усталости и гости ей эти уже не в радость и нужны как собаке пятая нога. Надежда Виссарионовна же (царствие ей небесное!) рано утром успевала сгонять в парикмахерскую, сделать укладку, после чего запиралась в своей комнате и до прихода гостей носа оттуда не высовывала. Когда мама стучалась к ней в дверь и спрашивала, что старуха там делает, та кричала в ответ: «Марафет навожу!» И как только раздавался звонок в дверь, Надежда Виссарионовна при полном параде (с укладкой, накрашенными щеками, надушенная всегда одними и теми же духами «Испахан», которые использовала редко – только в исключительных случаях, в небесно-голубом выходном платье «под глаза», в лаковых туфлях) вылетала из комнаты и с возгласом: «Подождите, не открывайте!», – сдергивала с мамы фартук, немедленно натягивала его на себя и с облегченным вздохом говорила:
– Теперь можно.
И стоило только гостям появиться на пороге, она плюхалась на стул, била себя по ляжкам, говоря:
– Ой! Здрасте, гости дорогие! С пяти часов у плиты! Измучалася вся! И никакой ни от кого помощи не дождешься. Все одна, все одна! – и ее лицо принимало усталое выражение.
Потом она снимала фартук, а мама, теряя дар речи от подобного хамства, смотрела на нее выпученными от удивления глазами.
Семь часов. Динь-дон! Динь-дон!
Прежде чем открыть дверь, я посмотрела на себя в зеркало и все-таки решила снять фартук.
На пороге появилась серо-белая масса, как мне показалось, совершенно одинаковых людей, которую возглавлял Влас.
– Здравствуй, дорогая, – сказал Влас и сдержанно поцеловал меня в щеку. – Проходите, проходите, ребята.
Ребята были высокие, плотные, все как один одетые в серые костюмы, белые рубашки и черные галстуки; мне вдруг почудилось, что коридор наводнился холодильниками.
– Знакомьтесь, это моя невеста – Мария Алексеевна, а это, Машенька, мои коллеги – Пал Сергеич, Фед Матвеич, Ван Ваныч, Карл Рудофыч….
Я, конечно, не запомнила, кто из них Фед Матвеич, а кто Ван Ваныч – имена «холодильников» беспорядочно кружились в моей голове подобно песчинкам, поднятым в воздух сильным порывом ветра.
– Где там хозяйка-то? – крикнул кто-то с порога хрипловатым голосом.
– А это, Мария, наш всеми уважаемый Илья Андреевич, – торжественно, с придыханием произнес Влас. «Холодильники» расступились, и я увидела того, чья жизнь сравнима лишь с «судном посреди морей, гонимым отовсюду вероломными ветрами».
На самом деле Илья Андреевич выглядел диаметрально противоположно моим представлениям. Он не был одет в костюм «от кутюр», я бы не назвала его холеным, подтянутым и уж тем более высоким. А волосы его не тронула благородная седина.
Илье Андреевичу было на вид лет семьдесят, он был значительно ниже меня, одет не как его свита, а в джемпер цвета болотной ряски и коричневые допотопные кримпленовые брюки. Он был практически лыс, но умело это маскировал: отрастив с правой стороны оставшиеся волосы, Илья Андреевич лихо перекидывал их налево, думая, что таким образом ему удалось скрыть плешь. А самое главное, у «гонимого отовсюду вероломными ветрами судна» пол-лица было изуродовано родимым пятном, будто при рождении растяпа-акушерка нечаянно опрокинула на лицо младенца флакон фиолетовых, несмываемых чернил.
– Какая у тебя невеста! Скинуть бы годков десять, так я б ее отбил! Ой, отбил бы! – с задором воскликнул Илья Андреевич. Голос у него был веселый, с хрипотцой, взгляд – с хитрецой, движения – «с озорницой». Одним словом, тот еще шельмец!
– Проходите в гостиную, – сказала я тоном радушной хозяйки, но гости стояли как вкопанные. – Что же вы, проходите…
– А тут написано… – замялся то ли Пал Матвеич, то ли Ван Ваныч.
– Да. Тут написано: «НЕ МЕШАЛО БЫ ПЕРЕОБУТЬ ТАПОЧКИ, НЕХОРОШО ТАСКАТЬ УЛИЧНУЮ ГРЯЗЬ ДОМОЙ!» – поддержал его коллега.
– Маша, я ведь тебя просил снять это! – злобно прошипел Влас и покраснел до корней волос, а когда увидел серую дыру – след от моей оторванной памятки – побелел.
– Я и сняла свои, – буркнула я. – Не обращайте внимания, это Влас для меня написал, проходите, садитесь за стол.
И они всем стадом, боясь передавить друг другу ноги, засеменили в гостиную.
Влас остолбенел, когда увидел в центре стола свой любимый хамеропс, и метнул на меня злобный взгляд.
– Ба! Красота-то какая! Да у тебя, Влас, невеста просто чаровница! Ча-ров-ни-ца! – повторил по слогам Илья Андреевич и принялся скакать вокруг стола, как вокруг новогодней елки. – Что это за таблички? На латыни? Как в Ботаническом саду! Ха! Ха! Как мило! Вы, Машенька, прелестница, пре-лест-ни-ца!
– Я так горжусь тобой! – сглотнув слюну, прошептал Влас, тронутый до глубины души тем, что его невеста угодила Илье Андреевичу.
– Что это за табличка? – спросил старикашка.
– Это название блюда – «Прелести лета» – «Прелести» были приготовлены из всех тех фруктов и овощей, что дает нам лето, и которые были у меня в наличии, а именно: кабачки, помидоры, зелень, клубника… В наличии также оказались: капуста, бананы, свекла, морковь, ананас, баклажаны, картофель и персики. Все это я порезала и пропустила через электромясорубку. – Каждое блюдо имеет название одного из моих романов, – пояснила я.
– Да вы же писатель! Ну, просто кудесница! Ку-дес-ни-ца! – в восторге кричал Илья Андреевич. – Что вы стоите? Садитесь!
Зашаркали стульями по паркету; наконец-то все уселись.
– Какие интересные салфеточки! – умилился Илья Андреевич и закурил. – Что это? Так дайте мне пепельницу! – ни с того ни с сего злобно воскликнул он.
– В чем дело? Маша! Дай Илье Андреевичу пепельницу! – раздраженно сказал Влас, и тут я поняла причину такой быстрой смены настроения почетного гостя. Дело в том, что он уселся прямо напротив кадки хамеропса с объявлением, которое гласило: «НЕ ТУШИТЬ ОКУРКИ В ЦВЕТАХ – ДЛЯ ЭТОГО ЕСТЬ ПЕПЕЛЬНИЦА».
– Не обращайте внимания, это Влас для меня написал. Вас это совершенно не касается, можете кидать в эту пальму все что заблагорассудится. Правда, Влас? Жалко, что ли?
– Не обращайте внимания, это Влас для меня написал. Вас это совершенно не касается, можете кидать в эту пальму все что заблагорассудится. Правда, Влас? Жалко, что ли?
– Что это ты, Власик, свою невесту притесняешь? Окурки не бросать, тапочки надевать, грязь с улицы не таскать! Эх! Скинуть бы годков десять! Точно б увел такую вол-шеб-ни-цу у тебя, болвана!
В этот момент то ли Рудольфович, то ли Матвеевич положил себе на тарелку ложку «Рокового мужчины», зачерпнул побольше и с удовольствием отправил в рот. Затем произошло нечто невообразимое – он широко открыл рот, принялся изо всех сил махать руками и, налив полный бокал водки из графина, думая, наверное, что это минеральная вода, выпил залпом, вскочил со стула и выбежал из комнаты – видимо, я немного переборщила с черным перцем.
Еще один гость не глядя проглотил кусок «Неоправданных надежд», после чего неприлично громко рыгнул.
Что тут началось! Ни в сказке сказать, ни пером описать! Вдруг все, кроме Ильи Андреевича, начали вести себя, мягко говоря, неприлично. Кто-то заходился в кашле до синевы, кого-то рвало в туалете, кто-то икал и никак не мог остановиться, а один даже, кажется, Пал Сергеич, отрыгнул на белую скатерть «Уходящей осенью» (на сей раз я украсила свой фирменный салат березовыми листьями – у Власа под окном не росли татарские клены).
– Ха! Ха! Ха! – залился Илья Андреич. – То, что красиво выглядит, не только есть нельзя – притрагиваться опасно! – мудро заметил он, продолжая хихикать.
И в этот поистине кульминационный момент ужина раздался звонок в дверь. Я кинулась открывать – на пороге, качаясь из стороны в сторону, стояла пьяная Огурцова… без юбки. Колготы были надеты наизнанку!!!
– Где твоя юбка? – спросила я.
– Подобные вопросы неуместны, – развязно остветила она, собрав все свои силы.
Вообще Анжелка сейчас походила на многопудовый, гигантский, расплывшийся кусок холодца. Все в ней было тяжелым, грузным; ее непропорциональное тело обмякло и тянулось вниз, будто она вся была обвешана невидимыми камнями, которые увлекали ее к полу, взгляд – тоже тяжелый, недовольный, хоть и бессознательный (лишь на миг в глазах проскальзывала осознанная мысль), даже дышать ей было трудно.
– Стой здесь, – сказала я, прислонив ее к стенке, сама же кинулась в ванную, сдернула с перекладины первое попавшееся банное полотенце и обмотала им мощные бедра подруги. А что! Неплохо получилось – полотенце было приглушенно синего цвета, и казалось, что на Анжелке была джинсовая юбка. Я поволокла ее было в кабинет, но в эту минуту, как назло, Влас крикнул из гостиной:
– Машенька, кто там пришел? Запоздалый гость?
Огурцова нехотя, но с силой оттолкнула меня и нетвердо, но целеустремленно направилась на голос Власа. Я схватила ее за руку, но было уже поздно – она успела показать гостям свою пьяную физиономию.
– Зрысси, – сказала она, и в этот момент те невидимые камни, что тянули ее вниз, превратилась вдруг в воздушные шарики, и Анжела влетела в гостиную. – Ба! Сколько тут мальчиков! – воскликнула она, еле шевеля губами.
Огурцова бесцеремонно уселась за стол, мне даже показалось, что она немного протрезвела – я же не сводила взгляд с полотенца, которое того и гляди слетит – и все «холодильники» увидят Анжелкины толстые, упрямые выдающиеся ноги и зад пятьдесят шестого размера.
Влас переводил недоуменный взгляд с Огурцовой на меня, постепенно в глазах появился ужас, потом раздражение и неимоверная злость.
– Знакомьтесь, это моя подруга Анжела, – сказала я – исключительно для того, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, потому что девять пар глаз, не считая моих, ошеломленно смотрели на Огурцову. – Она – музыкант, – добавила я, словно оправдываясь – как будто этот факт мог что-то изменить в данной безнадежной ситуации.
– Еще одна прелестница! – весело воскликнул Илья Андреевич.
– Сколько выпивки! – захлебываясь от счастья, прокричала подруга и бесцеремонно добавила: – Поухаживайте за дамой! Налейте водки! – потребовала Огурцова и икнула.
Я не успела сказать, что не стоит ей ничего наливать, что у моей подруги жуткая аллергия от спиртного, как Пал Сергеич, тот самый, который отрыгнул на белую скатерть «Уходящей осенью», уже успел налить Огурцовой водки из графина.
Я выхватила у нее рюмку, а подруга жалостливо так протянула:
– Ну, дай хоть понюхать-то… – Она чуть было слезу не пустила.
– Действительно, – поддержал Анжелку Илья Андреевич. – Человек в гости пришел – грех не выпить!
– Как тебе не стыдно! – отчаянно шепнула я ей на ухо.
– А чо стыдного-то!? – взревела она и, опрокинув рюмку водки, проговорила в свою защиту: – Это не моя вина – это моя беда!
– Влас Олегович, нам, к сожалению уже пора, – проговорил то ли Рудольфыч, то ли Палыч, решительно поднимаясь со стула.
– Да, засиделись что-то, – поддержал его Илья Андреевич. – Если б не дела, я ни за что бы не ушел, Машенька. Прекрасный вечер, пре-крас-ный! Давно я так не веселился. Хе! Хе!
Анжелка смотрела на гостей испуганными глазами, чувствуя, что с их уходом возможности выпить не будет.
– А на посошок? – нашлась она и схватила одного из «холодильников» за рукав.
– Спасибо, нам пора, – ответил он, пытаясь освободиться от навязчивой Анжелы. Он наконец схватил ее руку и откинул от себя с такой брезгливостью, будто это была омерзительная болотная жаба. Мне стало обидно: какое это он имеет право так относиться к моей подруге?!
– Чо это вы все повскак-кивали?! Всем вдруг сразу надо уй-йти! Осуждаете?! – прогремела она. – Так бросьте в меня камень! Не судите, да не судимы будете! – крикнула Анжела напоследок и уткнулась лицом в «Рокового мужчину».
– Спасибо тебе за чудесный банкет! Все было на высшем уровне! – раздраженно сказал Влас, а губы его побелели и слились с лицом, будто их вовсе не было.
– Помоги мне уложить Анжелу на диван, а то она задохнется.
– Я не понимаю, почему именно сегодня она притащилась к нам да еще в таком состоянии?
– Ну, она последнее время почти всегда в таком состоянии, – проговорила я, решив, что это достойное оправдание Анжелкиного визита.
– А мне-то что? Ты все испортила! Я так рассчитывал на этот вечер, а ты все испортила! Эта твоя Анжела вела себя просто чудовищно! И почему на ней мое банное полотенце?
– Тебе полотенца жаль? Да и вообще, что она такого сделала?! – расходилась я. – Твои коллеги хоть и трезвые были, а вели себя хуже пьяного сапожника: рыгали, икали, а одного даже вытошнило прямо на скатерть! Где они только подобным манерам обучились?! Я с самого утра у плиты стояла, старалась, а они себя так вели… Как это неуважительно с их стороны! Как некрасиво по отношению ко мне!
– Ты совершенно, совершенно не умеешь готовить! – негодовал Влас, укладывая Огурцову на диван. – Если б ты мне об этом сказала, я нанял бы кого-нибудь – какую-нибудь кухарку!
– Это я-то не умею готовить?! – Я обиделась до глубины души – еще никто в жизни мне не говорил, что я плохо готовлю!
Я оттерла Анжелкино лицо от гречневой каши, потом схватила в кабинете первую попавшуюся книжку и ушла в спальню. Влас убирал со стола.
О чем шла речь в книге, я так и не поняла, потому что размышляла над словами Власа: «Ха! Это ж надо было сказать такое – я не умею готовить! Ужас! Ну, может, мясо немножко подгорело, ну и что? С кем не бывает! Зато как я оформила стол! А вдруг Влас прав и я действительно не умею готовить? А что еще можно было ожидать – три года холостяцкой жизни дали о себе знать. Живя одна, я поглощала размороженные овощи, йогурты, покупала продукты быстрого приготовления…»
Влас вошел в спальню, я загнула страничку, на которой остановилась, и отложила книгу.
– И что у тебя за манера все портить?! Ну вот зачем, скажи, зачем ты комкаешь страницы?
– Чтобы открыть на этом месте и читать дальше.
– Для этого существуют закладки!
– Я их все время теряю.
Влас тяжело вздохнул и, отвернувшись от меня, холодно пожелал спокойной ночи.
* * *На следующее утро я не обнаружила Анжелку в гостиной. Ее не было ни в кабинете, ни в ванной, ни в туалете; я заглянула на балкон – ее не было и там – Огурцова бесследно исчезла.
– Анжела пропала! Ее нигде нет! – кричала я, сдернув одеяло со спящего Власа.
– Даже в выходной день… – зевая, проговорил он, как вдруг до него дошли мои слова: – Что значит нигде нет?
Он вскочил с кровати и в точности произвел такой же обход, что и я пять минут назад.
– Может, она ушла? – предположил он и ринулся к входной двери – дверь оказалась открытой. – Какой кошмар! Эта твоя… – он удержался от оскорбления моей подруги. – Она… Ушла, оставив дверь открытой! Удивительно, что нас не обчистили! Ты понимаешь, что нас могли бы убить и вынести все! Все, что было нажито мной за долгие годы! – в ужасе орал Влас, потом сел в кресло и взялся за голову.
Вставать в шестую позицию в данном случае мне показалось неуместным.