Я сидела в коридоре возле кучи тряпок, и у меня не было ни малейшего желания развешивать и складывать их в отведенном для меня шкафу. И тут меня осенило! Я влетела в кабинет, Влас сидел за компьютером – он только успел включить его…
– Влас, я сегодня утром совершенно нечаянно уничтожила все твои документы, – пролепетала я. – Ты понимаешь, я села поработать, и так получилось, я сама не поняла, как это получилось, – промямлила я и тут же твердо, даже с гордостью воскликнула: – Короче, я их стерла! – и так, между делом, поинтересовалась: – Надеюсь, там не было ничего важного?
Влас схватился за голову, в кабинете воцарилась гнетущая, томительная тишина.
– Зачем ты полезла в мои документы?! Что тебе там нужно было?
– Я ведь говорю, нечаянно: мышкой щелк-щелк – и нет документов, – прощебетала я и подумала, что меня убить мало.
– Ой, Маша! – отчаянно воскликнул он и, помолчав с минуту, сказал: – Ладно, сам виноват, надо было установить защиту.
Я кинулась ему на шею и звонко поцеловала в щеку:
– Власик, я тебя так люблю, так люблю! Ну, я пойду, лягу? А вещи утром разберу.
– Не-ет, – протянул он. – Так просто ты от меня не отделаешься. Ну-ка, вставай в шестую позицию!
Шестая позиция – особая слабость Власа. За шестую позицию он мог простить мне, наверное, все на свете. И чего я полчаса оправдывалась, что случайно стерла документы?! Шестой позиции ног в балете не существует – их всего пять. Эту шестую придумала я сама, и мало кому ее удалось бы изобразить.
Может, он и полюбил меня тогда, двадцать лет назад, на море, когда я впервые встала в шестую позицию, чтобы отобрать его мороженое. Он сидел на камнях в своих красных девчачьих шортах, спрятав эскимо за спиной, и уж было собрался отчаянно защищать свою порцию мороженого, но стоило ему только увидеть меня в шестой позиции, как он сам (!) протянул мне лакомство, и с тех пор его отношение ко мне резко изменилось в лучшую сторону. Он и теперь никак не мог забыть эту дурацкую шестую позицию!
Итак, шестая позиция от Мани Корытниковой, придуманная ею самой.
Пятки вместе, носки тоже – ступни ног не выворочены, как в четвертой, а параллельно плотно прижаты друг к другу, как, впрочем, и колени. Все дело в икрах – они выгибаются, образуя баранку, и моментально мои красивые (до колен) ноги превращаются, превращаются… в кривые конечности человека, который всю свою жизнь занимался конным спортом или просидел с малых лет верхом на бочке.
Влас залился детским смехом, глядя на мои уродливые, изменившиеся до неузнаваемости ноги.
– Ха! Ха! Ха! Машка, ну как они у тебя так гнутся! Ну, научи меня! – он попытался по обыкновению встать в шестую позицию, но чуть было не грохнулся с высоты собственного роста и удивленно спросил: – У тебя там что, костей нет?
Я показала язык и убежала в спальню – стертые документы были прощены и забыты.
* * *Я встала поздним утром (Влас уже давно трудился на благо отечества), потянулась и, зевая, решила обойти новое пристанище. И вдруг на дверце холодильника под моим плакатиком о вреде обжорства я увидела новый, написанный крупными буквами: «НЕ СТОИТ МОРИТЬ СЕБЯ ГОЛОДОМ. ОТ ЭТОГО ПОРТИТСЯ НЕРВНАЯ СИСТЕМА», я ринулась в туалет – под объявлением «Потише! Ты не одна!» висело: «НЕ НАДО СТЕСНЯТЬСЯ – ЧТО ЕСТЕСТВЕННО, ТО НЕ БЕЗОБРАЗНО!», в коридоре, над калошницей – «НЕ МЕШАЛО БЫ ПЕРЕОБУТЬ ТАПОЧКИ, НЕХОРОШО ТАСКАТЬ УЛИЧНУЮ ГРЯЗЬ ДОМОЙ!», на куче с моими тряпками валялась бумажка с надписью: «НЕ РАЗБРАСЫВАЙ ВЕЩИ, ПРИУЧАЙСЯ К ПОРЯДКУ», и, наконец, когда я опустилась в гостиной на мягкое кожаное кресло, узрела еще одну памятку на бочке с пальмой: «НЕ ТУШИТЬ ОКУРКИ В ЦВЕТАХ – ДЛЯ ЭТОГО ЕСТЬ ПЕПЕЛЬНИЦА».
Я сварила кофе, села в гостиной и закурила. Если б рядом был Влас, он снова бы сказал, что курить по утрам вредно. Мне стало не по себе – я вдруг почувствовала, что моя жизнь как-то сужается, приобретая все новые и новые ограничения, словно Влас возводит вокруг меня высокий частокол. Не курить по утрам, не бросать окурки в бочки с пальмами, не разбрасывать вещи, также не стоит прикасаться к его компьютеру, а то снова придется вставать в шестую позицию. А вчера даже не дал мне насладиться обществом моих верных подруг.
«Нет, я, конечно, не отрицаю, что нельзя разбрасывать вещи и тушить окурки в цветочных горшках и что во многом Влас прав, но на меня, привыкшую в течение трех лет холостяцкой жизни делать что хочется и когда хочется, новый уклад несколько довлеет. Страшит даже!» – подумала я и, машинально потушив окурок в бочке с пальмой, набрала номер Иннокентия.
– А-алле-е? – вопросительно раздалось в трубке, и мне показалось, что бывший бабушкин ученик не один, что к телефону подошла какая-то девица – не исключено, что Лида Сопрыкина.
– Добрый день, будьте добры Иннокентия к телефону, – попросила я, и сердце мое упало – если Иннокентий не один, плакал наш гениальный план, разработанный вчера в кафе при участии любителя русской словесности.
– Ой! Это я, Магья Лексевна! – задыхаясь от радости, взвизгнул он.
– Что ты сегодня делаешь, Иннокентий? – спросила я и, затаив дыхание, ждала, что он ответит. Но он ничего не отвечал – он молчал как рыба. – Алле? Иннокентий?
– Я тут.
– Можно к тебе сегодня приехать в гости?
– Да, да, да! – он буквально захлебывался. – Я буду вас ждать! – воскликнул он и бросил трубку.
«Надо же, странный какой», – подумала я и снова набрала его номер:
– Иннокентий, а ты мне не скажешь свой адрес?
– Зачем? – подозрительно спросил он.
– Как же я к тебе в гости приеду, не зная твоего адреса? – удивилась я. Он молчал. Я поняла, что надо действовать напролом, иначе наш гениальный план разлетится подобно карточному домику. – Нет, если ты, конечно, не хочешь меня видеть, то можешь не говорить своего адреса. Тогда я просто не приеду, и мы с тобой не увидимся, – он молчал как партизан. – Ты меня слышишь?
– Да.
– И мы с тобой не увидимся, – повторила я и угрожающе добавила: – Никогда!!!
– А ты жениться на мне обещала, – капризно заметил он.
– Но не все сразу, Иннокентий, нужно запастись терпением.
– Пгавда женишься? – подозрительно спросил он.
– Я никогда не обманываю! Ведь я обещала тебе позвонить и вот звоню, – мое терпение было на исходе. – Так ты дашь адрес или нет?
Наконец он раскололся и продиктовал свой несчастный адрес, а потом сбивчиво и нудно принялся объяснять, как дойти от метро до его дома.
Двадцать минут четвертого за мной заехали девчонки, и мы отправились к Анжелиному мужу.
– Едва вырвалась с работы! – воскликнула Пулька, когда мы отъехали от дома Власа.
Ползли мы еле-еле, наконец Пулькина «каракатица» остановилась у девятиэтажного дома с одним-единственным подъездом.
– Анжел, а Лидии Михайловны точно дома нет? – с тревогой в голосе спросила Пуля.
– Да они с моим отцом с Кузькой и Стехой сидят!
– Слушай, а что это с внуками все время твой отец со свекровью сидит? – спросила я. – А Нина Геннадьевна где?
– Мамаша сегодня в Серпухов поехала.
– Зачем? – удивилась Икки.
– К иконе чудодейственной приложиться. Есть там одна икона от пьянства – «Неупиваемая чаша», так вот она решила припасть к ней, попросить за нас с Михаилом.
– Девочки, идемте, все вместе, – сказала Пулька, и мы решительно направились «в гости» к Анжелкиному мужу.
Огурцова открыла дверь запасными ключами. Казалось, в квартире никого не было, но Анжела уверенно пересекла комнату, открыла дверь – там оказалась еще одна, маленькая: среди пустых бутылок из-под пива, водки и дешевого вина на грязном, сером белье возлежал Михаил в джинсах, футболке и сандалиях и, уткнувшись в подушку, спал мертвецким, пьяным, тяжелым, беспробудным сном.
Больше всего меня поразила разница между идеально чистой большой комнатой (видимо, здесь обитала Лидия Михайловна) и свинарником, где спал чернобровый детина. Хоть у Лидии Михайловны обстановка была более чем скромная, но повсюду – на столе, на тумбочке – красовались кипенные салфетки, связанные крючком вручную, на кровати – подзоры – все беленькое, чистенькое. Причем у меня сложилось такое впечатление, что все эти видимые атрибуты мещанства (как то салфеточки или кружавчики) не несли тут филистерской функции, а скрывали ободранные подлокотники кресел и облезший лак мебели. Судя по всему, Лидия Михайловна была замечательной хозяйкой – находчивой, рукодельной и чистоплотной.
– Что я вам говорила! – воскликнула Огурцова. – Мешок с дерьмом – делайте с ним что хотите!
– Да тише ты! – прошептала Пулька. Она подняла бесчувственную руку Михаила и, проверив пульс, отпустила – рука безжизненно упала на кровать. – Он до утра не очнется, – констатировала она. – Это я вам как врач говорю.
Анжелка проверяла пустые бутылки:
– Вот скотина, все вылакал!
– Вот скотина, все вылакал!
– Действительно! Надо же, свинство какое, даже жене не оставил! – съязвила Икки.
– Ну, хватит болтать, понесли его. Ты, Анжела, взвали его на себя, я возьмусь с другой стороны, а вы, девочки, прикроете нас, – распорядилась Пулька.
– Тяжелый, черт! – задыхаясь, проговорила Огурцова, с трудом запихивая своего благоверного на заднее сиденье Пулькиной «каракатицы». – Вообще непонятно, как он туда поместился! Предупреждала я тебя – маленькую машину берешь!
– Я ее покупала не для того, чтобы твоего невменяемого мужа по городу катать!
– Мало ли что в жизни может быть, – проворчала Анжела и уселась вперед.
Мы с Икки поймали такси и велели водителю следовать за горчичной «каракатицей».
– Погоня, что ли? – шутливо спросил шофер.
– Вроде того, – бросила Икки и с беспокойством заметила: – Как бы у Пулькиной машины от такого груза дно не проломилось! Ну и здоровы же эти Поликуткины!
Потом Икки поведала мне о том, что хочет арендовать помещение под проктологическую аптеку напротив «Лекаря Атлетова».
– Я сегодня утром ездила домой, там ателье закрыли месяц назад и объявление висит: «Сдается в аренду» и все такое… Вот телефон, – и она показала мне узенькую полоску бумаги с телефоном.
– Но я не понимаю, почему тебя заинтересовало это бывшее ателье? Ты ведь теперь живешь не у матери. Будешь каждый день на дорогу два часа тратить! И это минимум!
– Ну, во-первых, мне так кажется, что я скоро снова к дорогой матушке перееду.
– Да ты что? – поразилась я.
– По-моему, они с отцом серьезно переругались – то молчат, то орут, как безумные, друг на друга. Мамаша опять на свой холодильник замок повесила. Короче, живут, как кошка с собакой, периодически меняясь ролями.
– Из-за чего они поругались-то?
– Так они мне ничего не рассказывают! Ну, а во-вторых, я хочу быть заведующей аптекой именно напротив злосчастного «Лекаря Атлетова», чтобы утереть нос Вонючке, Кургузой, Дусе, Обезьяне и Женщине с монголоидной физиономией и злыми черными глазами!
Все вышеупомянутые особы являлись бывшими Иккиными сотрудницами, которые издевались над моей подругой, как могли: под любым предлогом не платили ей премию, заставляли работать внеурочно и даже объявили как-то раз бойкот, чего Икки не вынесла и, наконец, высказав каждой мерзавке в лицо, что она о ней думает, написала заявление об уходе и уволилась.
Такси притормозило вслед за Пулькиной машиной у подъезда Иннокентия.
– Ну, иди, – сказала мне Пулька.
– Не-ет, я одна не пойду!
– Ну что ты как маленькая! Иди, кому говорю!
– Я одна боюсь к нему идти, и потом, нужно отвлечь его, чтоб он забыл о ключах. Если у него попросить ключи, он ни за что их не даст!
– Да-а, представляю я этого бывшего ученика твоей бабушки, – вздохнула Пулька и возвела глаза к небу. – Вон, Анжелка пусть идет! В конце концов, ради нее стараемся!
– А что мне делать-то? – с опаской спросила меня Огурцова в лифте.
– Да я сама точно не знаю, но нужен какой-то маневр, чтобы он напрочь забыл о ключах, дальше – дело техники, – сказала я и решительно позвонила в обшарпанную дверь.
– Кто? – взвизгнул Иннокентий.
– Это Маша, внучка Веры Петровны.
Иннокентий что-то долго ковырялся с замком, и когда наконец открыл дверь, мы с Анжелой увидели бывшего ученика моей бабушки в псиво-синих, протертых в некоторых местах тренировочных штанах, натянутых до подмышек и с оттопыренными коленями, в шлепанцах с отлетевшей липучкой на босу ногу – так, что одна из перемычек с поразительной готовностью торчала кверху, мешая владельцу передвигаться; в розовой майке с каким-то зверем, но каким именно, я рассмотреть не смогла – из-за высоко поднятых штанов видны были только чьи-то зеленые уши.
На голове у него был полнейший беспорядок, ему бы следовало давно сходить в парикмахерскую, но Иннокентию, видимо, было недосуг. И тут мне вдруг почудилось, что у него в голове нет ни гипоталамуса, ни мозолистого тела, ни гипофиза, ни таламуса, ни эпиталамуса, ни полушариев – одним словом, нет ничего за высоким лбом его, кроме скрученной мочалки волос вместо головного мозга, и что им там уже не хватает места – они прорвались наружу и растут теперь буйно и беспорядочно.
Он уставился на нас, а мы на него. Я думала о его волосах, занимающих черепную коробку, Анжела стояла как вкопанная, разглядывая с большим интересом вечного юношу, а сам хозяин, наверное, ни о чем не думал – ведь у него вместо головного мозга клубок волос…
Молчание прервала Анжела – прервала грубо и неожиданно – она вдруг начала истерически ржать. Я дернула ее за руку – раз, другой, но, казалось, от этого она расходилась еще больше.
– Ой, здгасте! – наконец прорезался Иннокентий.
– Здравствуй, – как можно вежливее проговорила я. – Это моя подруга Анжела, она очень хочет с тобой познакомиться. Ты не расстраиваешься, что она со мной приехала?
– Ой! Какая большая! – завороженно воскликнул он и, подумав, добавил: – Пускай лучше она на мне женится.
– Вот и договорились, – радостно сказала я, а с Огурцовой в этот момент случился настоящий истерический приступ.
На кухне всю мебель составляли облезлый стол, табуретка и перевернутый деревянный ящик из-под овощей. На столе – грязные чашки и блюдце с глубокой трещиной, на котором лежало угощение – две вафли. Иннокентий деловито налил в чашки воды из-под крана, посмотрел на нас, потом перевел взгляд на блюдце с вафлями, подумал, разломал их, а лишнюю половинку, бережно завернув в газету, убрал под ящик.
– Давайте чай кушать, – сказал он.
– Иннокентий, значит, вот здесь ты и живешь? – спросила я по двум причинам – чтобы избежать «чаепития» и пройти в комнату. – А покажи, где ты спишь.
Бывший бабушкин ученик запрыгал по коридору, я устремилась за ним, сказав Огурцовой:
– А ты пока чайку попей.
О лучшей квартире для нашего предприятия нечего было и мечтать! Обшарпанный коридор с большой коробкой и гвоздем – видимо, коробка предназначалась для обуви, а внушительный гвоздь служил вешалкой для одежды.
– Вот здесь! – воскликнул Иннокентий, войдя в комнату. Он указывал на необъемное белое шелковое полотно.
– Что – здесь? – не поняла я.
– Сплю.
В комнате действительно не было кровати. Тут, в отличие от кухни, мебель отсутствовала вовсе. Огромная тряпка занимала почти половину помещения, в одном углу были навалены горой любовные романы, в другом – вещи: и летние, и зимние, и обувь – все вместе. А также повсюду валялись фантики от вафель с кокосовой начинкой.
– А где кровать? – удивилась я. – И что это за тряпка, на которой ты спишь?
– Это пагашют.
– Что?
– Пагашют, – повторил он.
– Парашют? – переспросила я, не веря собственным ушам.
– Да.
– Откуда ты его взял?
– Ну-у, – неопределенно промычал он, и я поняла, что не дождусь от него ни слова.
– А пойдемте все вместе в гости к Вере Петровне! – с молодым задором воскликнула я. Иннокентий вдруг схватился за резинку тренировочных и принялся подпрыгивать – такое было впечатление, что он прыгал в мешке. – Ты согласен?
– Да! Да! Да!
– А переодеваться не будешь?
– Там холодно? – серьезно спросил он.
– Нет, жарко.
– Не буду.
– Анжела, пошли! – крикнула я и снова заговорила ангельским голоском: – Сейчас придем к Вере Петровне, я схожу, куплю чего-нибудь к чаю. Что ты хочешь?
– Вафли с кокосовой начинкой.
– Хорошо, куплю тебе вафли с кокосовой начинкой, – нежно говорила я, закрывая дверь. – Ну, иди, вызывай лифт.
Он вызвал лифт – я положила ключи в карман.
Икки с Пулькой глядели в недоумении то на Иннокентия, то на переминающуюся с ноги на ногу Анжелку.
– Держи! – шепнула я и передала Пульке ключи. – Это мои подруги, Иннокентий. Это они купят тебе вафли и затем придут к Вере Петровне.
– А мы?
– Мы прямо сейчас идем к первой учительнице твоей, – и я потащила его к Мисс Бесконечности.
В это время члены содружества должны были отволочь Михаила к Иннокентию домой и привязать его к спинке кровати. Но кровати у бывшего бабушкиного ученика не было, так что к чему они привяжут здорового чернобрового детину, неизвестно.
Мы вошли в бабушкину комнату, она сидела за «столом» и что-то строчила карандашом на пожелтевшем тетрадном листе.
– Бабушка, здравствуй!
– Маша, деточка, Иннокентий! – взвизгнула она не столько от радости, сколько от неожиданности нашего появления.
– Что ты делаешь? – спросила я, зная почти наверняка, что она сочиняет очередное письмо для Николая Ивановича.
– Письмо президенту пишу, – важно сказала она.
– Зачем?
– Ты помнишь Раечку, ну из больницы? – нетерпеливо воскликнула Мисс Бесконечность.
– А, это та пройдоха, которая накормила тебя бисакодилом, после чего заставила меня еще и клизму тебе поставить?
– Никакая она не пройдоха! Она удивительный, отзывчивый, бескорыстный человек. Я так по ней скучаю, а она почему-то ни разу мне не позвонила!