В этот момент Дэйн понял, что она могла пройти Войну до конца. Не зная, куда идет, не веря ни во что хорошее, проживая каждый день настолько хорошо, насколько возможно его прожить.
— Те, кто любит, всегда дождутся. Если любят. А остальные не нужны.
Он развернулся и зашагал прочь из кухни, оставив за спиной, сидящую на стуле и смотрящую ему вслед девчонку. Хорошую, в общем-то, девчонку. Только сильно несчастную.
На душе свербило, будто ее грызли изнутри стальные муравьи.
* * *Получасом позже, не позволив себе размышлять, хорошо это или плохо, Эльконто повернул ручку гостевой спальни, из-под двери которой все еще лился свет. Вошел, держа в руках книгу. Спокойно отреагировал на удивленный взгляд Ани-Ра, пододвинул к ее кровати хлипкое — не чета двойнику в его кабинете — кресло, купленное под настроение на одном из аукционов, сел на протертую бледно-зеленую ткань задом — натружено заскрипели ножки — и спросил:
— Вам кто-нибудь когда-нибудь читал на ночь?
— Нет.
— А я буду. Помогает уснуть. Я так думаю, хотя мне тоже никто не читал.
Он никогда не видел, чтобы грусть в глазах уживалась с удивлением и смешинками.
— А о чем книга?
— Сейчас узнаете.
— Вы ее уже читали?
— Читал. И мне понравилась. Это не длинный роман, а сборник рассказов. Вы не против?
— Нет. Совсем нет.
Ани оживилась — уперлась спиной в вертикально поставленную подушку, подтянула к себе накрытые одеялом колени и приготовилась слушать. Его майку она так и не сняла — легла спать прямо в ней.
Эльконто улыбнулся. Маленькая спальня, ночь, прикроватная тумбочка, усыпанная оставленными Стивеном медикаментами, взъерошенная и снедаемая любопытством девчонка и он сам, сидящий в кресле с книгой. Как странно повернулась жизнь. А ведь прошло чуть больше суток. Он открыл книгу на первой странице и прочитал заглавие:
— «Скидка на счастье».
— Это так называется рассказ?
— Да.
— Какое странное название.
— Слушайте.
— Ага.
Она притихла. И он начал читать.
— «Алина шла по ночному проспекту мимо укутанных вечерними сумерками домов и заглядывала в окна. Она всегда в них заглядывала, силясь увидеть в комнатах отражение душевного, будто проникающего сквозь стены света, услышать голоса, смех, почувствовать чужую радость. В такие моменты она всегда чувствовала себя воришкой — прижавшейся носом к стеклу бродяжкой, старающимся слизнуть невидимым языком кремовую шапку со стоящего на столе торта, почувствовать на языке сладкий вкус ванили, ощутить несуществующий в ее мире запах. Запах праздника. Запах счастья.
Сегодня. И только три дня — скидка на Счастье достигла пятидесяти процентов — небывалая роскошь для тех, кто мог себе его позволить. Кто долгие годы копил, собирал, планировал, мечтал сделаться блаженным хотя бы на короткий период жизни. Им повезло. Многим, наверное, повезло. Ведь пятьдесят процентов! Целых пятьдесят процентов — эта цифра попросту не шла с языка — кому-то привалит вполовину больше бесплатно — ведь обычно бывало пять, десять, в лучшем случае пятнадцать, и всего на сутки, но не ей.
Не ей, и не сегодня. Увы.
В кармане позвякивала набранная за день с чаевых в кафе мелочь — восемь медных монеток и две серебряных. Последние она положит в копилку — в баночку, которая стоит на прибитой над кроватью полке. Сокровищница. Что она попросит, когда придет время, и хватит ли суммы хотя бы на несколько часов? Чтобы встретился парень? Чтобы на душе сделалось светло и хорошо? Чтобы за это крайне ценное и выстраданное годами время случилось что-то замечательное? Иногда счастье само решает, что именно должно произойти, и просить бесполезно. Вот так было с Ликой, которая хотела найти супруга, а вместо этого выиграла в лотерею. Была ли она счастлива? Все равно была. Так было и с Гретой, которая вместо повышения по службе вдруг нашла собаку. И теперь тоже счастлива.
Просить можно. Только счастье выберет само.
Алина до сих пор не знала, чувствовать ли себя обманутой. Ведь люди мечтают, люди строят планы, люди просят о конкретном, но иногда получают другое — честно или нет?
Хотя, чего ей думать? В баночке пока всего лишь сорок три серебряных монетки, золотых нет совсем, а медяки она не считала — зачем? Чтобы купить хотя бы час, нужно намного больше. Две таких баночки. Или три. И скидку в девяносто процентов, чего никогда не будет…
Ей уже семнадцать, а жизнь не стоит на месте, идет. Люди умирают в восемьдесят — некоторые и того раньше. В шестьдесят, иногда в сорок… Как глупо. Что, если она не успеет? Вообще никогда не успеет познать, что же такое счастье?…»
Ани, которая все это время слушала молча, но постоянно елозила по кровати, не удержалась и перебила:
— Какой странный мир! Нет, вы представляете себе — скидка на счастье? Это надо же!
Дэйн качнул головой — когда-то он думал о том же. Они счастливчики, что за чудесные моменты жизни не платят, что те — нет-нет, да приходят сами.
— И как мало они живут — эти люди. Это фантастика, да? Социальная фантастика?
— Да.
— Уму непостижимо… — От волнения кулачки Ани-Ра сжали край одеяла. — Всего восемьдесят лет — какая короткая жизнь. А счастье платно. Вот автор выдумал!
— Выдумала.
— А-а-а, она женщина? Надо же было такое придумать.
— Звучит кошмаром, не так ли?
— Точно. Если бы мне было уже семнадцать, а в восемьдесят умирать.
— А то и раньше…
— Да, может, и раньше… Я бы, наверное, рехнулась.
— Там дальше не все так плохо.
— Читайте. Пожалуйста, читайте.
Он улыбнулся.
— «…Она вернулась домой затемно. Поставила у порога стоптанные ботинки, повесила на единственный крючок застиранный плащ и тут же направилась к баночке. Отвинтила крышку, бросила внутрь две серебрушки — монетки тихонько звякнули, ударившись о кучу соплеменниц, — добавила медяки и вновь завинтила крышку. Поставила банку на полку и долго на нее смотрела: сегодня она вновь будет мечтать — представлять, как однажды вытряхнет содержимое копилки, ссыплет его в мешочек и отправится в центральный офис компании. Где сидят одетые в белоснежную форму представители, где всегда пахнет радостью, куда люди приходят одухотворенные, а выходят, сияя так, как, наверное, сияют только ангелы.
Именно поэтому к офису не подойти, именно поэтому по периметру колючая ограда. Чтобы такие, как она, не цеплялись пальцами за сетчатую решетку, не впечатывали в нее носы, не пытались стянуть — „отнюхать“, „отсмотреть“, оттянуть чужого…
Но она, Алина, снова будет мечтать. Этой ночью будет представлять, как идет по центральной, идеально ровной, выложенной кирпичиками аллее, как входит в белоснежное мраморное фойе, как гордо и радостно кивает на предложение о чашечке чае — ведь сегодня она королева! Сегодня она будет просить счастье и сегодня, улыбающиеся люди выдадут ей его. Пусть крошечку, пусть капельку, но выдадут…»
С полчаса Ани слушала молча, изредка хмурилась, кивала самой себе, морщила лоб — видела и переживала все те события, о которых он читал. Еще через десять минут начала клевать носом — ее веки начали склеиваться, наливаться тяжестью. А еще через пять минут Дэйн осторожно поднялся с кресла, погасил ночник и тихонько прикрыл за собой дверь спальни.
Вышел в коридор, какое-то время задумчиво стоял у верхней ступеньки, затем качнул головой — сбросил с себя непонятное чувство — и свистнул Барта.
— Пойдем, друг, прогуляемся, хочется вдохнуть свежего воздуха.
Прибежавший на оклик пес резво завилял хвостом и от радости поставил передние лапы Дэйну на живот.
— Ну-ну, слезь с меня. Пойдем, прогуляемся. Надо.
Эта ночь выдалась необычайно ясной, звездной, теплой.
Дэйн втянул носом густой и насыщенный аромат земли, смешанный с запахом растущих на соседнем дереве ярко-желтых цветков, что всегда распускались в конце лета, ближе к осени — их название он всегда благополучно забывал (не то «Лейперсы», не то, бишь «Леккерсы»…) — и уперся взглядом в притихшую, сонную улицу.
Неслышной тенью носился у стен Барт — чего-то вынюхивал или изредка рыл когтистой пятерней; стоял в гараже новый белый автомобиль, сесть за руль которого владелец так и не попробовал. Уже завтра.
Никак не уходило изнутри странное чувство, что он сам, как и потерявшая память Ани, раздвоился. Одна его часть осталась тем самым — логичным, грубоватым, прагматичным и прямолинейным Эльконто, а вот вторая — неизвестно откуда взявшийся фантом — приняла иную форму и иные черты характера — мягкость, хитрость, гибкость и терпимость. Излишнюю «понимательность».
И это то нервировало, то злило, то просто тревожило.
Он читает ей на ночь книги, следит, чтобы она была одета, обута и накормлена. Ждет, когда она вспомнит тот факт, что всегда желала и все еще желает его убить. Глупость. Полная и абсолютная глупость.
И это то нервировало, то злило, то просто тревожило.
Он читает ей на ночь книги, следит, чтобы она была одета, обута и накормлена. Ждет, когда она вспомнит тот факт, что всегда желала и все еще желает его убить. Глупость. Полная и абсолютная глупость.
Но что делать? Он ненавидит врать, но врет. Не желает делать этого, но будет продолжать. Потому что из-за этой самой возникшей излишней «понимательности», он сам поместил себя в безвыходное положение, где, раз ты уже встал на определенный путь, продолжай по нему идти.
И единственное, чего Эльконто никак не мог понять, откуда у него этим вечером такое крайне спокойное, благостное и даже умиротворенное настроение?
Откуда?
Мистика.
Еще раз вдохнув запах Лейперсов (Леккерсов?), он тихонько свистнул Барту, а тот аккуратно гавкнул в ответ.
— Домой, говорю! Будешь мне еще гавкать….
На этот раз питомец послушался, подбежал и послушно ткнулся носом в колено — мол, вот он я. Прости.
— Так-то лучше. Пошли уже поспим… А то странный выдался денек. И долгий.
Через пять минут свет в окнах трехэтажного особняка погас.
Глава 8
— А кем вы работаете?
Он знал, что этот вопрос однажды прозвучит, ждал его. Даже, вроде бы, был готов, но почему-то полностью растерялся, когда она задала его.
— Я? Э-э-э… Кхм… Я… Я преподаю боевые искусства.
Так! Соврал, так соврал. Могуче и почти правдоподобно.
Ани ответ понравился, потому что она тут же восхищенно распахнула глаза и застыла на месте:
— Так вот откуда у вас такие бицепсы! И такой торс. И ноги…
И тут же смутилась, поправилась.
— Я имею в виду, вот почему вы такой… мощный.
— Ну, да. А как же иначе? Не хлюпику же тренировать бойцов…
Добавил, и тут же захлопнул рот. Спасибо, не покраснел. Сейчас он доврется почти до правды, до рассказа о полигонах, постоянных тренировках, а оттуда и до «Войны» недолго. И тогда, да здравствуй проснувшаяся память и прощай вкуснейшая яичница на завтрак.
Оказывается, она умела готовить.
Этим утром Дэйн впервые проснулся в собственном доме не в тишине, а под доносившиеся снизу звуки музыки. Кто-то нашел стоящую на подоконнике стереосистему и включил ее. Помимо звуков, это дивное утро привнесло с собой еще два радикальных отличия: наличие пьяняще вкусного запаха еды и отсутствие в комнате Барта, который к этому моменту успевал «исскулиться в плешь», как ласково называл сей процесс Дэйн.
Хм, ни пса, ни заглянувшего на кофеек Стивена, да еще этот умопомрачительный запах. Конечно же, едва успев натянуть штаны (а через секунду, чтобы не смущать гостью, и майку), Эльконто «сплыл» вниз по лестнице, где на столе уже ждала не только нормальная «негорелая» яичница, но и румяные, жирные, вкусные сосиски.
— Оказывается, я умею готовить! Видите? Не так и плохо для начала.
— Не плохо? — Он не ел — давился вкуснятиной. Заедал все это тостами с маслом, второй раз просил добавки и страшно переживал о том, что, наверное, попросит еще. Создатель, да он вчера столько сосисок не купил, сколько съел этим утром!
А Барт?
Этот обожравшийся увалень валялся, высунув язык, на полу и едва не хрипел от довольства, и все потому что «кто-то» положил ему сразу три вида корма, каждый из которых был приготовлен на особый случай в виде лакомств, доступных только за заслуги во время успешных тренировок. И теперь эта куча меха с толстым пузом прикидывалась распухшим половиком и не желала сдвигаться с места даже для того, чтобы пустить Ани к холодильнику. Вот лентяй!
— Нужно его вывести во двор и заставить побегать. А еще лучше сразу на стадион и привязать к велосипеду. Вы не давайте ему больше столько — собаку лучше держать в форме.
— Хорошо, не буду. — Ани покладисто кивнула и улыбнулась. Сегодня она завязала волосы в хвост, оделась в одну из аккуратных белых футболок «для ходьбы по дому» и новые спортивные штаны. Не самый выходной наряд, но куда лучше предложенного им ранее балахона. И все по размеру.
Под тонкой хлопковой тканью едва просвечивал контур кружевного лифчика, поддерживающего небольшую, но приятную на вид округлую грудь. Поймав себя на мысли, что зачем-то «пялится» именно туда, Эльконто тут же отвел глаза и уткнулся в тарелку. Яичница стремительно закончилась, остался только кончик третьей сосиски — на один укус.
— Может, вам еще?
Дэйн откашлялся.
— Наверное, хватит. Я и так большой.
— Но вам ведь нужны силы! Надо же, боевые искусства. Вы, наверное, огромное количество энергии тратите на занятиях. Давайте добавлю, все равно много приготовила.
Он не смог отказаться, а Ани, тем временем, положила оставшуюся в сковороде порцию яичницы себе и расположилась напротив. Ароматно пах свежемолотый кофе. Надо же, а Дэйн ведь ни разу не пользовался кофемолкой с того момента, как ее зачем-то в качестве подарка притащил в его дом Аарон.
— Какая хорошая у вас профессия… Нужная.
Ани-Ра ела аккуратно, даже красиво, а Дэйну некстати вспомнились другие ее слова:
«Вы думаете, существует профессия хуже вашей? Да, вы, правда, так думаете? Тогда нам с вами не о чем говорить…»
И почему он действительно не устроился работать преподавателем боевых искусств? Много времени бы теперь сэкономил на объяснениях. Да и вообще не встретил бы эту самую Ани — избежал бы стольких проблем…
— А у вас нет книг по кулинарии? Я приготовлю обед. Нет-нет, не отказывайтесь, это самое малое, что я могу сделать. Наверняка я смогу! Ведь вспомнила простые вещи, вспомню и сложные, только, мне бы книги…
Куплю. Он зачем-то сказал ей «куплю». Допил кофе, что-то промычал про необходимость послеобеденных занятий и смущенно, предварительно поддев Барта ногой, чтобы тот поднялся на прогулку, удалился с кухни.
* * *Он почти два часа бродил по окрестным улицам и не знал, чем себя занять — нет, без Барта, один — того он завел домой после пятнадцатиминутной прогулки обратно в дом.
Что за напасть — незнакомый человек в доме? Что за проклятье, жить и бояться, что в любую минуту он может что-то вспомнить. И тогда что? Прирежет собаку? Заложит в доме очередную бомбу? Встретит у порога с ножом?
Вчера вечером казалось, что так можно жить — она обычная девчонка, с душой, эмоциями, настроениями, но этим утром Дэйн вновь протрезвел — она враг. Да, с хорошими эмоциями и с хорошими настроениями, пока ничего не помнит, но как только вспомнит, все ее настроения резко изменятся.
А ему что делать? Ехать за кулинарными книгами, которые он зачем-то пообещал? Выбирать их, как примерному семьянину, интересуясь у продавца, какие блюда вкуснее? Их, видите ли, попытается приготовить его вторая половина… Снова врать?
Ложь утомляла — теперь он понял это так ясно, как никогда раньше. Ни нормально съездить на работу, ни побыть дома, постоянно находиться начеку, постоянно следить за речью и за ней — за лицом, эмоциями, всколыхнувшейся памятью. А что, если она вспомнит в тот момент, пока он находится вне особняка? Успеет прийти в себя, сообразить, что сообщать о «новостях» вовсе ни к чему, успеет изучить его привычки, находясь «внутри» и подготовить новый план атаки — на этот раз беспроигрышный?
Прорезиненные подошвы кроссовок мягко пружинили по асфальту. Одна улица, другая, третья. Куда ему пойти? Где укрыться, где отсидеться, когда вдруг не стало «дома»?
Ложь утомляла, но каждую минуту быть «на стреме» утомляло куда сильнее. Так не должно, не может долго продолжаться. Стив был неправ, и нужно срочно что-то с этим делать.
* * *Ани всерьез боялась, что вновь расплачется.
Снова одна, снова без единой мысли, чем себя занять. Читать чужие книги раздражало — они не приближали ее к возвращению памяти. Почти двухчасовой просмотр телевизора тоже не окончился ничем, кроме заученных наизусть рекламных слоганов. Новости, фильмы, сериалы, ведущие прогноза погоды, комедийные шоу. Несмешно, неостроумно, неполезно. И не помогает вспомнить.
Кто она? Чем занималась до этого? Куда могла себя приложить? Наверняка была полезнее, чем теперь, когда приготовить обед не может потому, что не помнит, как правильно заправлять мясо, да и специй в доме не нашлось. Совсем. Верно, одинокий мужчина, чего ждать?
Заедала тоска и чувство вины — ее кормили, одевали, дали приют, а она полностью бесполезна.
Прибраться? Порадовать хозяина дома? Но вдруг сдвинет с места какую-нибудь вещь и тогда вместо похвалы получит нагоняй? А нагоняй от единственного в мире знакомого тебе человека, это болезненно, очень болезненно — не к кому будет пойти поплакаться.
Заняться спортом? Она худа, как палка. Она вообще раньше занималась спортом? Может, бегала по утрам или отжималась на брусьях?
Осмотр тела в зеркале на предмет поиска выделяющихся рельефных мышц окончился неудачей. Судя по всему, если она когда-то и занималась спортом, это было в предыдущем столетии.