Безнадежно повторив фразу о копченом мясе и убедившись, что в кладовую все равно придется идти самому, он отпер ржавым ключом дверь в подвал и стал осторожно спускаться, нащупывая правой ногой каждую ступеньку из сточенного тысячами шагов тесаного камня. На стене поблескивал мутный фонарик, подпитываемый из корявого «пальца Берла». Когда-то у трактирщика было три таких «пальца», но один был сломан не в меру пытливым младшим сынишкой, а еще один упал в огонь и взорвался, разметав угли и пробив стенку котла. Недаром храмовники запрещали выяснять, как устроены «пальцы Берла», доставшиеся обывателям от их пращуров…
В подвале он зажег простой смоляной факел. Косая полоса света взрезала стылое, серое пространство, загроможденное многоуровневыми полками, шкафами, клетями. Хозяин покрутился на месте, припоминая, где что у него хранится, скользнул мимо здоровенной винной бочки с кривым краником и потянул на себя тяжелую дверцу шкафа. Дохнуло холодом, сыростью, потом в ноздри трактирщика влился характерный запах закопченного с травами и приправой мяса. Снорк вытянул из-за пояса большой нож и, крепко взявшись за окорок, уже хотел было оттяпать хорошенький такой кусок, но тут соседний шкаф, высоченный, до самого свода подвала, заметно дрогнул, и с его верхних полок посыпалась древесная труха. Снорк нахмурился. Грызуны? Или расплодившиеся в подземельях города одичавшие псы, которых начали истреблять по приказанию Первого Храма в трех землях, и Верхних и Нижних, еще в ту пору, когда трактирщик был молод и только заделал первого своего ребенка?… Пробрались и…
Нет, решил он. Все гораздо проще. Конечно, залез сюда кто-то из прислуги или даже нахальный поваренок, который украдкой жрет хозяйские припасы. Ну ничего!.. Трактирщик давно собирался с ним рассчитаться, и вовсе не едой и тем более не денежной платой. Человеческое мясо вкусно и питательно, и многие посетители заведения охотно станут есть блюда, приготовленные из этого поваренка по одному из тридцати семи рецептов. Будут, даже если узнают, ЧТО за мясо пошло на приготовление кушанья. В конце концов, человеческая жизнь в последнее время стоит, верно, меньше добротно прожаренной отбивной и куда дешевле, скажем, мясного рулета, приготовленного по-беллонски с острым кровяным соусом. Конечно, по закону, данному соправителями Акилом и Грендамом, употреблять в пищу себе подобных имеют право только сардонары, но… законы для того и существуют, чтобы их нарушать. Ну если узнают, что за мясо… Оно конечно, убьют. Вырежут всю трактирщикову семью, и вся недолга. «Но лучше уж так, — размышлял ушлый Снорк, — лучше пусть так, пусть риск, чем дохнуть от нужды и безденежья, а эти нужда и безденежье точно придут, когда начнешь соблюдать все законы, все указы… Послушание — оно тоже с умом должно быть…»
Умный и хваткий трактирщик Снорк поднял нож, и вот тут шкаф вздрогнул так, что с верхних полок рухнули мешки, а внушительный кувшин с маслом просвистел у самого уха хозяина, с грохотом впечатавшись в холодный пол. Волна вязкой, сладко пахнущей жидкости окатила ноги Снорка до колен.
— Задница Илдыза!.. — выругался он и поднял сначала одну, потом другую ногу, а затем задрал голову и глянул вверх, на полки, с которых продолжала падать многолетняя их поклажа. — Это еще… что за?…
И вот тут шкаф подпрыгнул и практически развалился надвое, а уцелевшие полки стали разом выворачиваться и выпадать вместе со всем содержимым. Хозяин попятился; где-то посередине подвала он навернулся через котелок, скатившийся с верхотуры, и шмякнулся об пол как жаба. Шкаф накренился и, развалившись на несколько частей, осел неряшливой грудой. Там, где еще несколько мгновений назад громоздились припасы и хозяйственные принадлежности, темнел пролом в серой каменной стене. Зазубренные края пролома сочились струями густейшей бурой пыли. Из пролома выдавливались длинные, тягучие звуки на одной ноте, сливающиеся в тоскливый гул. Без страха, скорее с удивлением и смутной досадой смотрел на это трактирщик, который в последнее время отвык удивляться чему бы то ни было, ибо люди, пришедшие к власти в его городе и мире, ничто не считали невозможным, ничто не полагали недопустимым и запретным. Во всяком случае, для себя. Дымный развал стены содрогнулся, словно огромная пасть, подернутая судорогой и спазмом. Полыхнула коротенькая зеленая вспышка. Раз, и другой, и третий. Потом затрещало, просыпался сноп искр, и свет, дернувшись, остался ровен и неизменен. Снорк заморгал, из провала в стене один за другим стали выходить люди в диковинных оранжевых одеждах, плотно прилегающих к телу. На некоторых были головные уборы, закрывающие весь череп и примыкающие к воротнику одежд. Вышедший первым высокий, грузный человек средних лет спросил что-то на языке одной из Нижних земель, а потом, присмотревшись к шевелящемуся на полу Снорку, спросил на разновидности ганахидского наречия:
— Где мы? Я верно угадал?
— Горн, — вырвалось у трактирщика Снорка, — это Горн, стольный город Ганахиды. Вы… что вы хотите?
— Мы пока что ничего не хотим, — спокойно сказал неизвестный, в то время как за его спиной возникли еще пятеро. — Ты хозяин? Это, судя по запаху, какая-то кладовая, не так ли?
Снорк тупо смотрел на людей в ярких одеждах, ядовито поблескивающих в полосе зеленого света из пролома. Моргал. Машинально пошарил по полу руками и, нащупав так и ненадрезанный окорок, жадно притянул к себе и впился зубами в ароматное мясо. Жуя, он не мог услышать и тем более понять негромкие, едва уловимые слова одного из «оранжевых», произнесенные на незнакомом языке:
— Ну и урод, черт возьми…
3Земля, Москва — Байконур.
— Связь пропала.
— Они вошли в контакт?
— Да, несомненно. Не исключено проникновение в исследуемый объект. Хотя, быть может, станция и челнок попросту попали в сферу воздействия силового отражающего поля НЛО и не фиксируются нашими приборами. У нас катастрофически мало внятной информации о корабле пришельцев, так что прогнозировать развитие событий по меньшей мере бессмысленно.
Помощник Президента России по национальной безопасности, заместитель председателя Совбеза генерал Ковригин выслушал этот вывод, который представлялся ему столь же очевидным, сколь и малоперспективным для дальнейшей разработки. Собственно, и связывался он с Центром управления полетами только для проформы, из необходимости немедленно доложить президенту самые свежие новости. Хотя какие тут могли быть новости…
То, что ситуация давно вышла из-под контроля, генерал Ковригин отлично осознавал. Ибо она, эта ситуация, весь сложнейший, многоуровневый расклад по проекту «Дальний берег» вышли из-под контроля еще до того, как корабли (базовая космическая станция и спейс-шаттл) стартовали с космодрома. Потому что в развертывание глобального проекта вмешалась сила, которая стандартно, предсказуемо и все равно неотвратимо влезает в жизнь человечества все последние годы. Международные террористы, всесторонне осведомленные и «заряженные» кем-то из глубоко инкорпорированных в проект персон, проникли на территорию секретного Координационного центра «Дальнего берега», базирующегося непосредственно в Москве, и получили полный над ним контроль, а также захватили церковь напротив Координационного центра. С заложниками… Требования были предельно просты: ввести в экипаж кораблей троих террористов. Последствия могут просчитать даже люди, не обладающие особой фантазией…
Главой террористов был человек по имени Абу-Керим.
Размышляя о принципах комплектования экипажа кораблей, генерал Ковригин все чаще хмурил брови. Думается, это мимическое движение было свойственно не ему одному по эту и ту сторону Атлантики, а равно на тихоокеанских рубежах. Стоило ли идти на поводу у отдельных аналитиков, ратовавших за кардинально новые фильтры отбора тех, кому суждена историческая миссия Контакта? Так или иначе, но жребий брошен, как говаривал один любитель путешествовать с шумом и помпой.
— Я думаю, мы находимся в преддверии грандиозного скандала, генерал.
— Вопросы такого уровня все равно решаются на самом верху, — совершенно без выражения сказал Ковригин.
— Но крайними сделают нас. Впрочем, как и наших европейских, китайских, американских коллег, специалистов соответствующего профиля… Однако главную ответственность все равно возложат на Россию.
В конце концов, это российский профессор Марк Крейцер, по сути, стал отцом проекта «Дальний берег» и разработал революционные технологии, благодаря которым…
— Российский?
— Вы придираетесь к его происхождению, генерал? Крейцер?… Ну немец или еврей. Хотя его отчество — Иванович. В конце концов…
— Я не о том. Хотя в самом деле имел в виду его происхождение. Он сам рассказал мне об источнике его революционных, как вы выразились, технологий. Он принес их ОТТУДА- С орбиты Луны. Он выглядит на пятьдесят с лишним, но на Земле провел только пять лет.
— Российский?
— Вы придираетесь к его происхождению, генерал? Крейцер?… Ну немец или еврей. Хотя его отчество — Иванович. В конце концов…
— Я не о том. Хотя в самом деле имел в виду его происхождение. Он сам рассказал мне об источнике его революционных, как вы выразились, технологий. Он принес их ОТТУДА- С орбиты Луны. Он выглядит на пятьдесят с лишним, но на Земле провел только пять лет.
— Вы хотите сказать, что…
— Хочу сказать, что, — мрачно повторил генерал Ковригин. — Его настоящее имя Элькан, и он не имеет к нашему миру никакого отношения. То есть не имел до последнего времени.
Повисла недоуменная пауза. Собеседник генерала осторожно кашлянул и проговорил:
— Вот про время я и хотел бы уточнить… Я всецело доверяю каждому вашему слову, а работа в области космонавтики отняла у меня способность удивляться чему бы то ни было. Но тем не менее вы упомянули, что этот условный Элькан находится на Земле пять лет. Между тем как звездолет пришельцев попал в поле видения приборов относительно недавно, несколько месяцев назад. Так как же?
— Он сам объяснил КАК. Но не об этом речь. Сейчас у меня плановый сеанс с президентом. Вам, думаю, тоже будет чем заняться там, на Байконуре.
— О, вы не ошибаетесь, генерал, — с горечью ответил его собеседник, затерянный в степях Казахстана.
Часть I Вход
Глава первая Много нового…
1Горн, Ганахида.
Те из граждан России, кто искренне недоволен существующим миропорядком, ужимками правительства, клоунадой телевизионных прим, сексом в исполнении жены и заочной трепанацией черепа в исполнении тещи, а еще всем тем, что совокупно именуется серенькими словечками «быт» и «повседневность», просто никогда не оказывались в положении гражданина Гамова.
Что является наиболее неприятным при пробуждении? Разумеется, свирепая трель будильника. Одухотворенное лицо жены или, еще хуже, совершенно невнятная женская мордочка со следами явного похмелья на лице и легким флером первого знакомства… Ну наконец — бодун.
Впрочем, все эти — безусловно свойственные русской ментальности — неприятные нюансы иного пробуждения совершенно естественно и непреклонно меркнут перед тем, что обнаружил Костя Гамов, которого угораздило открыть глаза в очаровательном помещении. Оно было затиснуто между двух магистральных стен, шло уступами, площадками длиной метра два каждая. Очень сыро. Между стенами было не больше трех шагов. Они слагались из грубых тесаных камней, впрочем пригнанных друг к другу так плотно, что нельзя было просунуть и кончик ножа. Хотя ножа у Гамова не было, да и, как показали последующие события, он едва ли пригодился бы.
Вход в узилище был перекрыт мощной ржавой решеткой. Гамов, находящийся на последней, нижней площадке, поднял голову на затекшей шее (даже помогая себе рукой) и увидел падающие на прутья решетки размытые тени. Там, за решеткой, стояли двое и беседовали. Со своей позиции Константин едва ли мог разглядеть подробности… Сырые, надтреснутые слова на незнакомом языке падали одно за другим.
Гамов поднялся на ноги и, взобравшись на следующую площадку, ощупал свой изодранный скафандр, который сорвали с него при транспортировке в это уютное местечко с мокрыми каменными стенами, воссоздающими в памяти картонные ужасы детских аттракционов-страшилок. Скафандр был пробит в нескольких местах. Оранжевый же комбинезон, который положено надевать поверх скафандра, был разрезан на несколько неровных полос, залит чем-то едким, мерзким, определенно напоминающим по запаху нашатырный спирт, но с тошнотной кисловатой примесью. Гамов осторожно наклонил голову к правому плечу, и в мозгу шевельнулась застоявшаяся, тугая боль. Тяжелая, неповоротливая, как от удара массивным, тупым предметом.
На самой верхней площадке, той, что была ограничена ржавой решеткой, стоял большой чан из тускло поблескивающего серебристого металла. По стенке котла стекали мутные блики. На внушительную посудину был наброшен полог черно-белой полосатой ткани, который, однако, не закрывал всего чана, оставляя открытым небольшой прогал темного пространства.
Именно из этого не затянутого тканью прогала высовывалась почти белая рука, неподвижно зависшая на краю чана. Длинные, тонкие пальцы, как у пианистов. Стылая синева под ногтями, припухлости на за пястье, схваченном, как браслетом, засохшей струйкой крови.
— Так… Нормально вчера погуляли, — неопределенно сказал Константин, поднимаясь еще на одну площадку выше и рассматривая и мертвую руку, и — на серебристой стенке котла — мутное собственное отражение с непомерно раздутой, словно флюсом разнесенной, правой щекой и дико выпученным правым глазом; в то время как левая половина лица ввалена и тоща, будто на средневековых гравюрах, дающих краткий экскурс в ад. — Это… интересно, кто это там?
Ответа на этот риторический вопрос, как и следовало ожидать, не последовало.
Если, впрочем… не считать ответом то, что белая кисть едва заметно дрогнула и скрюченные пальцы беззвучно проползли по краешку чана. Гамов невольно закрыл один глаз, вторым взглядывал быстро и мутно, как пугливый подросток на просмотре жутковатого японского ужастика, слабо адаптированного под европейскую ментальность.
По лбу Гамова потекло несколько холодных струек пота. Пота? Или же все-таки капнуло с потолка? Так или иначе, но он вытер ладонью увлажнившееся лицо, лихорадочно перебирая в голове подробности того, что произошло в шлюзе.
— Нормально вчера погуляли, — повторил он, — остальные, наверно, еще отдыхают…
И вот тут Гамов прикрыл рукой глаза, и встало перед мысленным взглядом короткое, яркое, жирно подтекающее зеленоватым дымом видение: человек в длинных одеждах, испачканных кровью, в перекосившейся лицевой маске. Темные волосы выбиваются из-под шапочки, сработанной из мелких металлических колечек, волосы спутаны и влажны. Человек вываливается на Гамова, кажется, прямо из разваливающегося и набухающего дымного столба, его глаза пронзительны, темны и тревожны, а в руке опадает каплями крови длинный темный клинок — и что, ЧТО остается делать землянину на арене этой бойни, где жизнь и кровь расточаются так щедро, так дешево…
Кисть снова дернулась. Теперь Гамов знал совершенно точно, что нет, не показалось. Эта рука принадлежит не трупу, еще не трупу.
Любопытство губит человека. Но, с другой стороны, именно любопытство стало катализатором множества открытий, без которых человеческую цивилизацию сейчас невозможно и помыслить. Некоторое время Костя Гамов стоял на месте, снедаемый нервной дрожью. Он крепко стиснул челюсти и замедлил дыхание, так что стали ощутимы и слышны удары сердца. Потом он приблизился к чану и прикоснулся сначала к его стенке, а потом к полосатому черно-белому пологу. Досчитал до десяти. Завораживающе мягко, приятно кружилась голова. Гамов подумал и сосчитал дальше — сначала до двадцати, потом — медленно, с гулкими паузами, за время которых проскакивало по три-четыре содрогания сердечного мешка, — до двадцати пяти.
И потянул полог.
Впрочем, не успел он разглядеть, кто лежал на дне чана, как загремела та самая ржавая решетка, вытягивая из отверстий в стене длинные, как клыки хищника, острия. Гамов вскинул голову. В проеме появились двое. Сейчас Константин имел полную возможность разглядеть здешних гостеприимных обитателей. Эти двое, очевидно, принадлежали к сливкам местного общества и представляли персонал тюрьмы. Оба были хороши. Обо всем этом свидетельствовали их плоские темные рожи, на которых красовались желтоватые, цвета сильно разведенного водой светлого пива, глаза, толстые, размазанные на пол-лица носы, плоские же серые губы (верхняя вздергивается при малейшем мимическом движении и открывает желтые зубы; зубные ряды фрагментарны и зияют щербинами). Одеты красавцы в грубой ткани серые штаны и накидки чуть выше колен. Накидки перетянуты плетеными веревочными поясами. Голова одного из парочки перетянута кожаным ремешком, на котором оттиснуты какие-то красноватые значки. Вид у обладателя ремешка куда более гордый и независимый, чем у его напарника. Костя Гамов мог бы предположить, что единственная сработанная из кожи деталь туалета придает некий статус, отличный от положения простого смертного. Однако никто не соблаговолил выделить ему время на такое предположение — его взяли за руки и потянули за собой. Гамов, в студенческой молодости как-то раз угодивший в КПЗ по возмутительному недоразумению, ожидал, что эти малорослые (ему по плечо) и желтоглазые товарищи будут грубо и злобно указывать землянину его жалкое и незавидное положение, — но напрасно. Ничего подобного… Желтоглазые были сдержанны и спокойны, даже скованно-спокойны, на Гамова поглядывали скорее с любопытством… Константин отметил также, что, проходя мимо чана, откуда высовывается эта страшная, белая и уже замершая, снова обездвиженная рука, они как-то приседают, словно стараясь казаться еще меньше, и вжимают головы в широкие костистые плечи.