Пишут, что эти переживания свели государя в преждевременную могилу. Лишь после кончины Михаила злополучный Вальдемар смог выбраться из московской ловушки.
Эта курьезная эпопея хорошо иллюстрирует не только плохое понимание русскими европейских порядков, но и отношение тогдашних европейцев к России – как к полуварварской стране, которая придерживается сектантской веры, не понимает смысла договоров и заслуживает внимания лишь как источник торговой прибыли.
В целом международное положение России при Михаиле можно коротко описать так: на Западе шла одна большая война, за европейскую гегемонию, на Востоке – другая, между турецкой и персидской империями, и отсталая, второстепенная страна никого всерьез не интересовала.
Оно, несомненно, было и к лучшему. Оставленная в покое, Россия понемногу оправлялась после Смуты и копила силы. Вскоре русская держава вновь начнет претендовать на большее.
Принц Вальдемар пытается сбежать. И. Сакуров
Яркие личности неяркого времени
По контрасту с трагедиями Смутного времени следующие три десятилетия кажутся малособытийными, а люди измельчавшими. Отчасти так оно и есть – в «неинтересную» эпоху жизнь утрачивает драматизм и перестает выбрасывать на поверхность красочных героев и злодеев.
Но это не значит, что в этот период на Руси не было ярких личностей. Они есть всегда. Коротко расскажу о трех характерных фигурах михайловского царствования.
Судьба Ивана Тарасовича Грамотина вся состояла из взлетов и падений – такое уж было время и такой был человек. Год его рождения неизвестен, так как Грамотин происходил из неродовитого дворянства и в конце годуновского правления состоял на мелкой дьяческой должности в Поместном приказе. (Тогда гражданская служба почиталась ниже ратной, и знатные дворяне на нее не шли.)
В 1610 году он сопровождал великое посольство Филарета и князя Голицына, отправленное к Сигизмунду договариваться о воцарении королевича. Грамотин был из тех, кто соблазнился посулами поляков и перешел на их сторону. Там сметливого и расторопного чиновника оценили по заслугам, выдвинули на видную должность, пожаловали землями.
Иван Тарасович стал правой рукой Гонсевского, когда тот губернаторствовал в Москве. Когда полковник уехал из русской столицы, умный дьяк сообразил, что ему оставаться в обреченном городе тоже не стоит, и отправился за своим покровителем. В конце 1612 года он участвовал в походе Сигизмунда на Москву, а когда стало ясно, что полякам не победить, снова перебежал в противоположный лагерь.
Главного пособника оккупантов, «всякому злу начальника» не только простили, но и поставили во главе Посольского приказа, который считался одним из главных, поскольку вел мирные переговоры и добывал казне деньги за границей. Как мы видели, со своей работой ведомство Грамотина справлялось неплохо. Это ему принадлежала главная заслуга в заключении мира с Польшей и Швецией.
В 1621 году думный дворянин Грамотин затеял небывалое на Руси дело: выпускать некое подобие информационного бюллетеня. Он назывался «Куранты» и издавался рукописно, в нескольких экземплярах, которые распространялись среди высших сановников. Из «Курантов» те узнавали, что происходит за границей – большое и важное для Москвы новшество.
Иван Тарасович вообще любил все иностранное и слыл западником. Масса пишет, что он «похож на немецкого уроженца, умен и рассудителен во всем и многому научился в плену у поляков и пруссаков». Этот «министр иностранных дел» обладал сильным характером, не боялся перечить самому Филарету, и в 1626 году патриарх отправил его в дальнюю ссылку, но в 1633 году, сразу после смерти отца, царь вернул дьяка обратно. Непотопляемость Грамотина можно объяснить только блестящими способностями, очевидными для современников. Поставив Ивана Тарасовича на прежнюю должность, Михаил поступил мудро. После проигранной войны Грамотин сумел выторговать у поляков поразительно мягкие условия (вспомним ловкую взятку, данную самому королю). Хитроумный дьяк руководил русской дипломатией до самой своей смерти в 1638 году.
Не менее интересной фигурой был неоднократно поминавшийся Иван Борисович Черкасский (ок. 1580–1642). Сын приезжего кабардинского князя, породнившегося с Романовыми и погибшего во время годуновских репрессий, он приходился царю Михаилу двоюродным братом. Это определило взлет карьеры Ивана Борисовича после утверждения новой династии. К тому времени, к 1613 году, он ничем особенным не отличился, да и при царице Марфе находился на вторых ролях, но с возвращением Филарета быстро пошел в гору. Патриарх любил и отличал племянника, давал ему важные поручения, ратные и гражданские, и князь Иван так хорошо с ними справлялся, что в 1624 году его делают фактическим главой правительства: он возглавляет несколько ключевых приказов, в том числе Приказ Большой Казны, Приказ Казенного Двора, Иноземский приказ, военные приказы и небольшой, но очень важный Аптекарский приказ, ведавший медицинским обслуживанием царской семьи. Впрочем, в той еще не вполне сформировавшейся правительственной системе подобные назначения не носили постоянного характера, и царь поручал особо доверенным лицам руководить деятельностью то одного, то другого ведомства, когда оно по какой-то причине обретало сугубую важность.
Известно, что князь участвовал в выборе обеих цариц – и Марии Долгорукой, и Евдокии Стрешневой.
Когда же Михаил после смерти Филарета остался один, Иван Борисович занял место главного царского советника, без которого не принималось ни одно большое решение. Можно сказать, что слабый монарх переместился из тени отца под опеку первого министра, и в этот период (1633–1642), в отличие от предыдущего и последующего, правительство не совершило ни одной крупной ошибки.
Еще один замечательный персонаж эпохи был далек от власти и не занимал государственных постов, но вошел в отечественную историю как первый русский вольнодумец.
Иван Андреевич Хворостинин (год рождения неизвестен, умер в 1625 году) был потомком ярославских удельных князей и одним из фаворитов первого Лжедмитрия, который любил окружать себя людьми живого ума, столь немногочисленными среди московской знати. Князь Иван Андреевич занимал при самозванце высокий придворный пост кравчего и не отрекся от своего покровителя, когда того свергли. Из-за этого царь Василий относился к Хворостинину враждебно и отправил его в ссылку по обвинению в ереси и «склонности к латинству».
Иван Андреевич читал иностранные книги и имел собственные взгляды на христианство, не всегда совпадавшие с церковными. Он не побоялся отстаивать свои идеи и перед самим Филаретом, когда тот правил государством. Князь Иван смел утверждать, что католические иконы ничем не хуже православных; что посты соблюдать незачем; что еретических книг не бывает; что от молитв нет никакой пользы. Кроме того, выяснилось, что Хворостинин подумывает уехать за границу, ибо в России ему не нравится. Он говорил, что вокруг «все люд глупой, жити не с кем» и что русские «сеют землю рожью, а живут все ложью».
Патриарх отправил высокородного кощунника и хулителя отечества в монастырское заточение, велел давать только церковные книги и заставлять молиться. Хворостинин некоторое время поупрямился, но в конце концов покаялся и незадолго перед смертью даже принял постриг.
Князь Иван был не только книгочеем, но и литератором. Он оставил страстное (и пристрастное) публицистическое сочинение «Словеса дней и царей и святителей московских», где изложил собственный взгляд на события Смуты. Писал он и вирши, которые для начала XVII века, при полном отсутствии других стихотворцев, представляют собой явление уникальное – они даже недурно зарифмованы:
Впрочем, раз такой отчаянный ниспровергатель отделался всего лишь церковным покаянием, следует признать, что в эпоху царя Михаила нравы были не такими уж злыми.
Зрелость и застой
«Третье» русское государство просуществовало примерно столько же, сколько живет средний человек, и прошло через этапы, напоминающие человеческую жизнь.
Году на тридцатом оно достигло зрелости и приступило к своим главным свершениям. Затем испытало «кризис среднего возраста» – рубеж, на котором определяется, по какому вектору пойдет дальнейшая судьба: вперед и вверх или к постепенному угасанию.
Дефекты конструкции мешали России развиваться, хотя международная обстановка давала для этого все шансы. С середины столетия начинают все явственней проступать признаки стагнации, увеличивающегося отставания от Европы. При царе Алексее Михайловиче кризиса еще не происходит, но уже чувствуется его приближение.
Этот период, в отличие от предыдущего, богат потрясениями, в том числе эпохальными. Последствия некоторых продолжают сказываться до сих пор. Насыщенность событиями такова, что иногда они наслаиваются друг на друга. Вот почему принцип повествования в этой части опять меняется: оно не хронологическое, как в первой части, и не тематическое, как во второй, а «узловое».
Больше всего места отведено рассказу о четырех основных коллизиях периода.
Во-первых, это, конечно, украинский «узел», самый запутанный из всех. Еще три тематические главы напрямую или косвенно связаны с малороссийской проблематикой. Это войны, возникшие в результате украинской экспансии; мятежи населения, изнуренного военными лишениями; наконец, переформатирование русской церкви, вынужденной приспосабливаться к новым геополитическим условиям.
Затем следует раздел, показывающий, как на фоне великих потрясений и под их влиянием менялась жизнь страны и государства.
Но начать разговор об этом интереснейшем времени я хочу, представив читателю людей, которые управляли монументальными историческими процессами – или считали, что управляют, а иногда даже и не считали, но всего лишь пытались справиться с ситуацией в меру разумения и сил. В эту плеяду «делателей истории» помимо царя Алексея входят его ближайшие соратники, часто определявшие направление и повороты государственной политики в большей степени, чем сам государь.
Алексей Тишайший: человек и правитель
Личность и семья
В отличие от Михаила, детство которого прошло в лишениях и опасностях, второй Романов был уже царем «природным» и, выражаясь по-византийски, «багрянородным», то есть появился на свет царским сыном в царском дворце.
Как и отец, он взошел на престол шестнадцатилетним, но при совсем других обстоятельствах: жизнь страны была тихой. Так же сложилась и частная жизнь этого монарха, которого современники прозвали Тишайшим. Государство могло сотрясаться от войн или восстаний, но в государевых покоях неизменно сохранялись мир и благолепие.
Главной душевной потребностью Алексея Михайловича, по-видимому, было желание ни с кем не конфликтовать и со всеми поддерживать добрые отношения. На государственном уровне это, разумеется, не получалось, на семейном – вполне.
«Чистота нравов его была безупречна, – пишет Костомаров, – самый заклятый враг не смел бы заподозрить его в распущенности: он был примерный семьянин». Ни любовных связей, ни пьянства, ни каких-либо безобразий государь никогда себе не позволял, да, кажется, и не испытывал подобных соблазнов.
В первый раз он женился восемнадцати лет, по сердечной привязанности, на скромной дворянке Марии Милославской; очень любил свою царицу и прожил с ней душа в душу больше двадцати лет. Но когда она умерла, горевал недолго и сочетался вторым браком – опять не по расчету, а по любви (на восемнадцатилетней Наталье Нарышкиной) – и опять счастливо.
С детьми царю, правда, везло меньше, чем с женами. Алексей был отцом многодетным, но несчастливым. Здоровыми у него рождались только бесполезные с династической точки зрения девочки, мальчики же рано умирали или не отличались здоровьем. До зрелости дожили три царевича: Федор, Иван и Петр, но первый был хилым, второй слабоумным, да и Петр страдал эпилептическими припадками.
Сам Алексей был физически рыхл, начал рано болеть и со временем обзавелся целым букетом болезней. Австрийский посол барон Мейерберг оставил словесный портрет царя в возрасте 36 лет: «Алексей статный муж, среднего роста, с кроткой наружностью, бел телом, с румянцем на щеках, волосы у него белокурые и красивая борода; он одарен крепостью телесных сил, которой, впрочем, повредит заметная во всех его членах тучность, если с годами она все будет увеличиваться и пойдет, как обыкновенно, в живот». Так оно и вышло. От «крепости телесных сил» скоро ничего не осталось, и государь умер сорокасемилетним (30 января 1676 года).
Царь Алексей. Портрет XVII в.
Как мы помним, Михаил I из-за тяжелого детства не получил никакого образования и потом наверстывал упущенное уже во взрослые годы. Алексей Михайлович в этом отношении выгодно отличался от отца – второй Романов был человеком полноценной московской учености. Заключалась она, впрочем, главным образом в зубрежке священных книг и церковных песнопений, в дотошном знании придворного ритуала и богослужебного чина. Известно, что личная библиотека царевича состояла всего из тринадцати томов, да и те, по-видимому, были сплошь божественного содержания. Правда, дядька (воспитатель) наследника Борис Морозов, обладавший огромным влиянием на мальчика, был европофилом и человеком по тем временам передовым; он учил воспитанника по немецким «печатным листам» (гравюрам), давал иностранные игрушки и пробудил в Алексее интерес к западным новшествам – впрочем, довольно обычный для всего высшего класса тогдашней России.
Заядлого книгочея из Алексея Михайловича не вышло, но он очень любил писать. Его собственноручные послания (с припиской «писах сие письмо всё многогрешный царь Алексей рукою своею») красноречивы и часто длинны. Царь оставил описание походов, в которых участвовал, составил инструкцию по своей любимой соколиной охоте и даже сочинял тяжеловесные вирши – во всяком случае, нечто стихообразное:
Алексей Тишайший очень нравился современникам (я имею в виду иностранных авторов, поскольку собственным подданным царь и не мог не нравиться); хвалят его за превосходные душевные качества и все историки, причем Ключевский даже называет «лучшим человеком древней Руси».
Это был характер добрый, мягкий, милосердный, безо всякой склонности к тирании. «И что особенно странно при его величайшей власти над народом, приученном его господами к полному рабству, он никогда не покушался ни на чье состояние, ни на жизнь, ни на честь», – удивляется Мейерберг. Конечно, это не может не вызывать симпатии.
В соответствии со старорусскими представлениями о богоугодности, государь очень жалел и привечал нищих, калек, юродивых; лично ходил по тюрьмам, часто освобождая узников; щедро раздавал милостыню; бывало, что выкупал неисправных должников.
Будучи натурой эмоциональной, Алексей иногда впадал в безудержный гнев и мог ударить кого-то из приближенных или оттаскать за бороду, но потом раскаивался в своей несдержанности и старался одарить побитого, так что вызвать на себя царский гнев у придворных считалось небезвыгодным. Например, пытаясь дисциплинировать своих стольников, царь велел кидать в пруд всякого, кто опоздает к смотру. Но потом очень жалел выкупанных и в утешение сажал за царский стол, так что, по его собственному признанию, «многие нароком не поспевают».
Читая умилительные рассказы о доброте Алексея I, нужно помнить, что мягкость эта была, так сказать, сугубо очной – государь жалел только тех, кого лично знал и видел собственными очами. Царство добродушного царя добродушием отнюдь не отличалось. При Алексее в ходу были жесточайшие уголовные наказания – четвертование, отсечение конечностей, зарывание живьем в землю и так далее. Лишь по делу о медных деньгах (начало 1660-х гг.) казнили до семи тысяч человек и еще пятнадцать тысяч подвергли другим суровым карам, а при подавлении разинского восстания террор был массовым.
Но царь всех этих ужасов не видел и оставался тишайшим. Кроме того он обладал качеством для той грубой эпохи совсем уж удивительным – душевной деликатностью, которой проникнуты некоторые его письма.
Когда у царского советника князя Никиты Одоевского умер сын, Алексей отправляет боярину очень длинное послание с трогательными утешениями: «И тебе, боярину нашему и слуге, и детям твоим через меру не скорбеть, а нельзя, что не поскорбеть и не прослезиться, и прослезиться надобно, да в меру, чтоб бога наипаче не прогневать, и уподобитца б тебе Иову праведному… И тебе, боярину нашему, уповать на бога и на пречистую его матерь, и на всех святых, и на нас, великого государя, быть надежным, аще бо изволит, то мы вас не покинем, мы тебе и с детьми и со внучаты по бозе родители, аще пребудете в заповедех господних и всем беспомощным и бедным по бозе помощники. На то нас бог и поставил, чтобы беспомощным помогать. И тебе бы учинить против сей нашей милостивые грамоты одноконечно послушать с радостию, то и наша милость к вам безотступно будет».
С другим царским любимцем, Афанасием Ординым-Нащокиным, произошла беда по понятиям эпохи еще более страшная. Сын боярина, воспитывавшийся в любви ко всему западному и возмущавшийся российской отсталостью, жил вдали от столицы. Но однажды наведался в Москву, и там, по выражению Соловьева, «стошнило ему окончательно». Молодой человек сбежал к польскому королю, а потом перебрался во Францию, то есть стал государственным преступником, изменником. Вместо того чтоб корить Афанасия Лаврентьевича за недосмотр и дурное воспитание отпрыска, царь утешает несчастного отца: «Воистинно зело велик и неутешим плач, кроме божия надеяния, обоим вам, супругу с супружницею, лишившеся такового наследника и единоутробного от недр своих, еще же утешителя и водителя старости и угодителя честной вашей седине и по отшествии вашем в вечные благие памятотворителя доброго… А что будто и впрямь сын твой изменил, и мы, великий государь, его измену поставили ни во что, и конечно ведаем, что кроме твоея воли сотворил, и тебе злую печаль, а себе вечное поползновение учинил… Он человек молодой, хощет создания владычня и творения руку его видеть на сем свете, якоже и птица летает семо и овамо и, полетав довольно, паки ко гнезду своему прилетает: так и сын ваш вспомянет гнездо свое телесное, наипаче же душевное привязание от святаго духа во святой купели, и к вам вскоре возвратится». (Молодой Ордин-Нащокин действительно, несколько лет пожив в Европе, вернулся в Россию – и был помилован.)