Школа «Табора». Большое двухэтажное бетонное здание. Надворные постройки со сводчатой галереей для живущих в школе учителей, старые здания, ферма и пр. Земля сухая. В одном классе учатся печатать на машинке. Ученики в форме: кепки цвета хаки, фуфайки, шорты. Школьный оркестр. <…>
Школьный двор субботним утром. Доска отличия с выведенными на ней именами отличившихся учеников; по одному в год. Помост. Стулья с высокими резными спинками. Сели на помосте с префектами; школьники на земле. Префект этой недели выкрикивает: «Шари» («Слушается дело»).
Трое мальчишек обвиняются в курении. Никто их не защищает. Ложатся на землю, лицом вниз, и сержант дважды бьет каждого палкой, после чего отдает честь присутствующим при экзекуции. В большинстве случаев наказание сопровождается громкими криками. Ученик постарше обвиняется в том, что он отказался пахать поле. Сказал, что не услышал приказ. Вызываются свидетели. Префекты обсуждают этот случай и приговаривают провинившегося к четырем палкам. Объявление: «Эпидемия кори в городе закончилась». Уходим.
Ходил с коммивояжером в индийский кинематограф. Старый добрый Чарли – «Золотая лихорадка» [245] . Полирует ногти перед едой. Еда украдена. Смакует траву с солью и перцем; полощет пальцы. В финале возникает красавец любовник, и Чарли исчезает. Второй фильм индийский: трогательная, бессмысленная история. Красивую девушку на экране встречают громкими возгласами (в зрительном зале ни одной женщины). Героиню вытаскивают из постели, тащат к пропасти и бросают в ущелье. «Это ей снится», – подсказывает мой спутник. Красивый юноша не сводит с нее глаз. «Это он хочет затащить ее в кусты». Слон с пьяным надсмотрщиком. «Это слон». Слон обращается в бегство, мерзкий грабитель пытается заманить героиню в ловушку. Ее отец умирает, сказав перед смертью, что обещания заняться орошением пустыни не давал никогда, и т.д.Понедельник, 2 февраля 1931 года
Ехал вагоном второго класса в Кигому. В поезде сплошь бельгийцы и французы; на рассвете пахнет кофе. Кигома – город по преимуществу бельгийский; много греков. Местные дикари. Билет сумел достать только в четыре. «Duc de Brabant» [246] отплывает в шесть. Капитан не показывался до пяти. Толстый, неопрятный мужчина с женой, да и каюта ужасная. В пять выяснилось, что без медицинского свидетельства на борт не пустят. Пустился со всех ног к дому местного врача, обнаружил его в воде: возился со своей моторкой. Медицинскую справку выписал, даже не взглянув на меня. Бегом обратно на пристань. Отплыли только в двенадцать. Кают нет. Шезлонгов нет. Только маленькие стулья. Бельгиец – начальник интендантской службы, грек, какой-то паршивый американец, оказавшийся миссионером. Уборные во время стоянки заперты. Теплый лунный вечер. Отыскал шезлонг, задремал, но проснулся: часа в три ночи резко похолодало. Порывом ветра опрокинуло стулья. Раскат грома. Ливень. Все бросились в маленький салон, успев промокнуть до нитки. Внесли под крышу сваленный на палубе багаж. Молнии – одна за другой; жуткий ветер и дождь; два окна в салоне не закрываются; вода потоками льется с крыши. До рассвета качка; у каждого второго морская болезнь. Рассвет фантастической красоты; дождь прекратился, ветер и море стихли. Палубные пассажиры с козами и свиньями разглядывают то, что осталось от их вещей. Машинное отделение залито водой. Завтрак. Ведем на буксире баржу со скотом. В Альбертвилль прибыли около десяти, но сойти на берег смогли не раньше одиннадцати: проверка паспортов и медицинских удостоверений. Потом – в иммиграционный офис: заполнить анкеты в двух экземплярах. Возраст, девичья фамилия матери и т.д. Очень жарко. Альбертвилль: на переднем плане дома вдоль озера, за домами вздымается гора. Улицы скорее неопрятны, чем грязны. Валяется бумага и пр., растет трава. Низкорослые пальмы. Много кафе, несколько гостиниц. Вместо индусов симпатичные греки. Белокожий лавочник. Девушки в железнодорожной конторе.
Принял ванну, побрился, переоделся; вполне приличная бельгийская гостиница. Дворец. Обед. На вокзал за билетом: самолетное сообщение прервано. Как добраться из Букамы в Порт-Франки, не знает никто. Вежливы, проявляют неподдельный интерес. Билет до Букамы. Днем уснул, встал к ужину, уснул опять. Ночью сначала нестерпимо душно, потом – сильная гроза.Элизабетвилль,
понедельник, 9 февраля 1931 года
Утомительный и нескладный день. До Элизабетвилля добрался в три. Отель «Глобус». Дорого́й, но хороший: во всем чувствуется порядок. В номерах вода и т.д. Ходил в контору Кука. Билет на самолет – 100 фунтов. Поручиться за сервис не может никто. Автомобильное сообщение из-за дождей прервано. Самый быстрый путь в Европу – через Кейптаун. Заказал себе билет третьего класса; в Англии, таким образом, буду 7 марта.
Эти незапланированные встречи с роскошью! Как часто в Лондоне, когда пресыщенность порождает скепсис, начинаешь думать, не является ли роскошь фальшью, не путаем ли мы расточительность с совершенством. Когда же после нескольких недель лишений (не стоит их преувеличивать), когда приходится довольствоваться безымянными и недатированными винами, сигарами с Борнео или с Филиппин, мы вновь наслаждаемся жизненными благами и понимаем, что вкус – по крайней мере, если речь идет о чем-то конкретном – вещь подлинная и неотъемлемая. Примиримся же с этим.
Побывал на превосходном кинофильме.Вторник, 10 февраля 1931 года Работалось прекрасно. Выпил хорошего вина, курил хорошие сигары.
Кейптаун,
вторник, 17 февраля 1931 года
Кейптаун. Прибыл в 6.30. Ванна, бритье и завтрак в отеле. Поменял у Кука билет, заказал себе шезлонг и прогулялся по Кейптауну. Большие викторианские здания. Трамваи и автобусы. Одно-два строения начала четырнадцатого века. Повсюду полукровки – худые, понурые. Поднялся на палубу в полдень; путешествую третьим классом. Еда хорошая, хоть и странная: в 5.30 к чаю подают мясо. Вечером играл в бридж. Стюарды развязны. Слишком много детей.Четверг, 19 февраля 1931 года
Мистера Харриса отвез на лондонский вокзал на «роллс-ройсе» шофер его приятеля. По приезде Харрис дал носильщику пять шиллингов. Носильщик не скрывал своего изумления. «Еще бы, – закончил свой рассказ Харрис, – он же видел, что я выхожу из “роллс-ройса” и рассчитывал, по меньшей мере, на фунт».
Двое молодых людей обсуждали Эдгара Уоллеса и сошлись на том, что автор глубокий и непростой. Подобных сюжетов на пароходе возникало множество [247] .На пути в Джорджтаун,
воскресенье, 4 декабря 1932 года
Яркое солнце, легкий бриз, пароход тяжело покачивается на волнах, отчего дети угрюмы и сосредоточенны, а женщины не выходят из кают. Два священнослужителя, один чернокожий, оба протестанты; службе мешает погода. Чернокожий священник-пребендарий, по всей видимости, профессор какого-то университета в Вест-Индии. Голос и дикция, как у проповедника в английском кафедральном соборе, вкрадчивый клерикальный юмор. Сижу за капитанским столиком вместе с негритянкой из Тринидада; лиловые губы. Напротив – ее дородная мамаша. Вчера после ужина негритянка не выходила из каюты. Прочие пассажиры: два-три совершающих кругосветное путешествие старика, жена и дочь английского генерала. Пароход комфортабельный, но не более того; очень шумный, скрипит, как пара новых сапог; койки узкие, жесткие – зато в моем распоряжении трехместная каюта.
На последней неделе перед отплытием хлопот было не так уж много, однако я, чтобы общаться поменьше, отговаривался предотъездными хлопотами. После тяжелого разговора с Дианой в ее уборной [248] выехал из Эдинбурга в Мадресфилд – путешествие ничуть не лучше того, какое предстоит мне в Гвиане. <…> Четверг – последний день. Ходил с Сусликом (Йорком. – А. Л. ) по магазинам, обедал с родителями и складывал вещи. Взял только чемодан и саквояж. Несколько тропических костюмов, фотоаппарат, книги, высокие сапоги, а также брезентовую куртку и шорты. <…> Пятница. Служба в испанской церкви с Терезой [249] и завтрак напротив в «Забегаловке»; вручила мне образок св. Христофора на цепочке [250] .
На пристань в машине Беатрис; ужасно одиноко, промозгло, при расставании подташнивает. Сильный дождь. Первое впечатление от парохода – неутешительное: похож на ирландский пакетбот, где на палубах для пассажиров второго класса расположились два племенных быка, скаковая лошадь, пара гончих и некоторое количество кур. В команде сплошь цветные. Нагревательные приборы не работают. Тереза уехала в Лондон ужинать с леди Астор. Отплыли около половины третьего. Идем по реке; проливной дождь, сумерки. На сердце тяжесть.
Вчера, читая книжки про Гвиану и пребывая в лучшем настроении, чем сегодня, вдруг запаниковал: путешествие в глубину континента обещает быть либо крайне тяжелым, либо, наоборот, непереносимо пресным.
Пароход по-прежнему качает, отчего каждое движение обременительно. Все разговоры неизменно скучны и церемонны.Вчера, читая книжки про Гвиану и пребывая в лучшем настроении, чем сегодня, вдруг запаниковал: путешествие в глубину континента обещает быть либо крайне тяжелым, либо, наоборот, непереносимо пресным.
Пароход по-прежнему качает, отчего каждое движение обременительно. Все разговоры неизменно скучны и церемонны.Понедельник, 5 декабря 1932 года
Прошлой ночью спал мало. Качает; противотуманный горн.
Попытки стюарда внести в мою жизнь ясность:
– В какое время вы меня вызовете?
– Я позвоню.
– В какое время будете звонить?
– В самое разное. Все будет зависеть от того, как я спал.
– Утром вы предпочитаете чай, кофе, какао или фрукты?
– Заранее трудно сказать. Когда чай, когда кофе. Позвоню и скажу.
– Когда вы принимаете ванну?
– Иногда вечером, иногда утром.
Чтобы хоть немного облегчить его участь, подарил ему сигару.Воскресенье, 11 декабря 1932 года
Два дня назад погода улучшилась. Хорошую погоду нам обещали, когда мы минуем Азорские острова, однако худшая ночь была сразу же после них. Сейчас тепло, море спокойное; сидел бы на палубе да радовался, если б не сильнейшая простуда. В столовой держу рот на замке, в палубные игры не играю и, подозреваю, в целом произвожу впечатление на редкость скучного молодого человека, каковым, собственно, и являюсь. Читаю детективы. Язык Ван Дайна [251] – загадка: на четырех страницах «Канареечных убийств» шесть случаев неверного словоупотребления. Написал первую страницу романа [252] . Читаю «Введение в философию» Маритена [253] .
Никогда не приходило в голову, что описанное Платоном бредовое состояние при отравлении болиголовом во многом, быть может, объясняется преклонным возрастом Сократа.
Сейчас Лондон притягивает меня куда меньше, чем в начале пути; все колебания относительно путешествия по джунглям, которые меня не оставляли, пока я ехал с Терезой на пристань, остались в прошлом. Хочется быть выше всего этого.
Теперь, когда на море штиль, чувствуется, как медленно передвигается эта старая посудина. Почти весь вечер, особенно на закате, – сказочные небеса.Барбадос,
воскресенье, 18 декабря 1932 года
Должны были отплыть еще ночью, но из-за дождя разгружаться пришлось днем, и отплыли только в 11.30, отчего шансы увидеть Гренаду при дневном свете становятся призрачными. Мальчишки, как обычно, ныряют за монетками, в том числе и один белокожий парень редкой красоты. Спустя какое-то время появилась и ныряльщица, однако она служила всего лишь приманкой, сама не ныряла. До Гренады добрались только к полуночи и отплыли до моего пробуждения.
Постскриптум к Барбадосу. Покидая пароход, чернокожий пастор изрек: «Огромное спасибо за компанию».Пятница, 23 декабря 1932 года
Первое впечатление от Гвианы: сквозь пелену дождя проступают неясные очертания пальм на переднем плане и фабричных труб – на заднем. Вошли в устье реки и спустились по течению к нашему причалу. Мрачного вида, незащищенные от ветра верфи, рифленые железные крыши складских помещений. «Тропическая вегетация». А вот вид на залив хорош: матовая поверхность ярко-зеленой у самого берега воды, которую видно сквозь такелаж шхун. Запах тростникового сахара и тучи пчел вокруг таможенных ангаров. Высадка на берег, во всем, что касается иммиграционных служб и таможни, прошла безболезненно. Паспорта; неграмотный чернокожий матрос в допотопной соломенной шляпе. Сел в такси и под проливным дождем – в отель «Морской вид», где у меня зарезервирован номер. Большой пансион. Вся прислуга женская. Домоправительница: белая девица – хорошенькая, бесцветная, на редкость бестолковая. Съел ананас, рыбу и яйца. Пошел погулять по городу: жарко и утомительно. Широкие улицы с отдельно стоящими деревянными зданиями. Внушительные виллы. Отталкивающего вида универмаги. Ратуша в шотландско-фламандском стиле из модельных досок и чугуна. <…> Побывал в клубе: огромный, покосившийся амбар с бильярдными столами и баром; полуразвалившийся музей с выцветшими фотографиями и уродливыми чучелами представителей местной фауны. Встретил очень славного священника; показал мне, как пройти к дому епископа. Оставил рекомендательные письма. <…>
Дал интервью двум чернокожим репортерам. Написал домой. Общее впечатление от Джорджтауна: скучать без него не буду. Уж очень разбросан.Рождество, 1932 год Весь день сидел один – или обменивался с кем-нибудь незначащими фразами. Обнаружил, что Мэггс (знакомый Во, один из пассажиров. – А. Л. ) пребывает в унынии и мучается от одиночества, и подарил ему на Рождество экземпляр «Далекого народа» [254] , что сейчас представляется мне поступком довольно глупым. Рождественский ужин в Доме правительства. Сочетание пиджака (вместо фрака) и белого галстука наверняка выглядело очень странным, но мне все равно. Трогательная попытка Дэнемов вести себя с бездетными чиновниками запросто. Много шуток: нарисованные купюры; когда их извлекают из бумажника, они издают визгливые звуки; ложка, подвешенная к потолку. Мужчин за столом гораздо больше, чем женщин. Меня посадили между чернокожим генеральным прокурором и белым архидьяконом. Тосты за короля и за «верных друзей». После ужина беседовал с местным викарием и угрюмым чиновником с наградой в петлице – говорит исключительно о сомалийцах. Обмен репликами на вполне человеческом языке с высоким рыжим адъютантом и его смазливой секретаршей.
Воскресенье, 1 января 1933 года
В понедельник у Уиллемсов познакомился с доктором Ротом, стариком самоуверенным и малоприятным. Сказал, что готов, если я возьму на себя все расходы, отвезти меня в верховья Эссекибо – единственное место, где еще сохранились исконные индейцы. Сказал, что путешествие потребует трех месяцев и 300 фунтов. Вначале к его предложению отнесся равнодушно, однако, поразмыслив, проявил больший энтузиазм, ведь по возвращении можно было бы написать хорошую книгу. На следующий день губернатор пригласил меня поехать с ним в Мацаруни, и в продолжение этого путешествия, вплоть до вчерашнего вечера, я все более утверждался в мысли, что предложение доктора Рота, скорее всего, приму.
Поездка в Мацаруни получилась удачной во всех отношениях. На машине доехали до Парики, где спустя минут десять, пересели под проливным дождем на паровой катер «Тарпон» с каютами на верхней палубе и двумя ванными комнатами. Пообедали рано, в Бартике были в три. На борт поднялся мистер Вуд – лесничий в Мацаруни. Пристали к берегу в четыре и прошлись по городу; его превосходительство тем временем беседовал с добытчиками алмазов. Ветхий, полуразвалившийся городок; на главной улице строй винных лавок, где торгуют ромом, и пансион «Сюрприз». Зашли в небольшой сад с орхидеями. Маленькая больница с очень больным на вид доктором. Съездили в мацарунское поселение; раньше здесь была исправительная колония, теперь – лесничество. <…>
На следующий день отправились на прогулку в лес; шли по стволам деревьев, которыми завалили болота. Бессчетное число муравьев, цветы, красивые бабочки, черепаха. После обеда спал. Ездили в Киктоферал, старый голландский форт на острове, вверх по реке. Смотреть не на что – если не считать отстроенной арки и миллионов муравьев. Ужинали на берегу с Вудсом и Дэвисом. Дэвис сообщил мне, что на Рота положиться нельзя: ненадежен, ни часов, ни денег не считает. Несколько раз, разъезжая по глухим местам, чуть было не погиб – пренебрегает элементарными предосторожностями. И Дэвис, и его превосходительство, и Вудс настоятельно рекомендовали с ним не связываться.
На следующее утро – в Форт-Айленд; по форме напоминает брильянт; голландские надгробия. В 12.30 вернулись в Джорджтаун. После обеда побывал у Рота в музее. Похоже, к нашей с ним экспедиции он несколько охладел. Как бы то ни было, не настолько он мне понравился, чтобы провести в его обществе три-четыре месяца. От Рота – к Хейнсу, специальному уполномоченному округа Рупунуни. Явно не в себе: рассказывает фантастические истории про каких-то подводных лошадей, разговорчивых попугаев и пр. Отправляется в Курупукари (несколько дней я почему-то считал, что это место называется Юпукарри), найдется на катере место и для меня.
Пятница. Обедал с иезуитами. Хорошая еда, ром в изобилии, сигары и пр. <…>Понедельник, 2 января 1933 года Праздник. Сегодня мне получше. Может, все-таки не злокачественная малярия. Ходил с Уиллемсами на скачки. Проливной дождь; скачут посредственно. В каждой скачке всего две-три лошади. «Джентльменская скачка» – все жокеи чернокожие. После ужина в сопровождении двух полицейских – на поиски «разгульной жизни». Неудачно. На Кэмп-стрит маскарад; за одетым в шкуру льва тянутся зеваки. Танцы в отеле «Король Георг». На Тайгер-бей несколько борделей, но жизни в них нет: вероятно, деньги у клиентов кончились. Уиттингем рассказал историю шлюхи: из Бартики вернулась с толстой пачкой денег в чулке и с набитым брильянтами патронташем, вышла замуж и так загордилась, что ударила топором ухажера, который ее домогался. Со временем ее вместе с мужем тоже убили.