Среда, 18 апреля 1945 года <…> Очень жарко. Вел с Т.С.Грегори [390] невеселую беседу о крахе Европы и о наступлении русского язычества. Грегори говорил о том, что задача Англии – навести в Европе порядок. Я возразил, что нам не хватает людей даже на то, чтобы установить порядок у себя дома. Рекомендовал катакомбы. Отец д’Арси свято верит в христианское будущее Европы.
Чагфорд,
вторник, 1 мая 1945 года
Вчера вечером приехал в Чагфорд. Путешествие получилось не из приятных: какая-то безумная проводница почему-то вынесла в Тонтоне из поезда мой багаж, и мне пришлось три часа торчать в Экзетере под мокрым снегом. <…> Бедняга Беллок сильно сдал. Отрастил великолепную седую бороду и в плаще и шляпе, которые не снимает даже дома, похож на архимандрита. То, что попадает к нему в карманы – тосты, сигареты, книги, – исчезает бесследно; он антипод фокусника, извлекающего предметы из шляпы. Говорил не переставая, внятно и толково жаловался на то, на что принято было жаловаться лет сорок назад. Что англичане боготворят немцев и уважают только богатство. Что богатые своей ложью поработили бедных. Что богатые платят оксфордским профессорам, чтобы те лгали. Очень возможно, и я через сорок лет стану таким же несносным занудой, обличая коммунизм. «Английский банк не дал Наполеону создать империю». «Французы – народ католический». Иногда, поддавшись на уговоры женщин что-нибудь спеть, он, просветлев лицом, тихо радуясь и запинаясь, принимается дрожащим голосом напевать старые французские марши и песенки из репертуара мюзик-холлов его юности. Сознает, что немощен и забывчив, но в том, что он чудовищный зануда, отчета себе не отдает.
Узнал, что в прошении вернуться в Югославию мне отказано, и ничуть не расстроен. Моя честь не пострадала. Рад, что сделал все возможное, чтобы вернуться, и рад, что не еду. Окончания войны ждем с часу на час. Муссолини убит самым непотребным образом; ходят слухи, что Гитлер наконец-то свихнулся. Во Франции коммунизм берет верх. Россия оскорбляет Соединенные Штаты. Берусь за святую Елену [391] .Воскресенье, 6 мая 1945 года Прочел достаточно и могу завтра же садиться за «Елену». Весь день ждали, что сегодня будем отмечать победу, но в девять вечера объявили, что День победы завтра. <…> Отрадно закончить войну в штатском, за письменным столом. Помню, как еще в самом начале я писал Фрэнку Пэкенхему: для нас ценность войны в том, чтобы осознать, что мы не являемся людьми действия. В результате, чтобы в этом убедиться, у меня ушло больше времени, чем у него. По тому, как развивались события первые два года, я мог бы стать одним из тех молодых людей Черчилля, которые сначала получают медаль за отвагу, а потом выдвигают свою кандидатуру в парламент, – вот чем я рисковал. Слава Богу, эта опасность меня миновала: я по-прежнему писатель и работаю над материалом столь же «несовременным», как и я сам.
Лондон,
понедельник, 28 мая 1945 года
День выхода в свет «Брайдсхеда». Чудесное письмо от Десмонда Маккарти: обещает отрецензировать роман в «Санди таймс». В Чагфорде стало тоскливо, и, поработав с неделю, приехал в Лондон, заехав по пути в Пикстон. Славно провел неделю в Лондоне; за это время мне предложили дипломатический пост в Афинах (ответил согласием), а также замок в Уиклоу. Написал в «Таймс» о притязаниях Тито на Триест, и на мое письмо отозвался, если не ошибаюсь, Фицрой Маклин. Во втором своем письме переключился на преследование Церкви в Югославии и теперь с нетерпением жду завтрашнего номера. Купил наручные часы с репетиром и тут же их разбил: 120 фунтов. <…>Пикстон-парк,
воскресенье, 1 июля 1945 года
Вернулся в Пикстон после почти месячного пребывания в Лондоне, где вел жизнь старика, болтающегося между «Гайд-Парком», «Уайтом» и «Бифшексом». Мне достался великолепный люкс, где я нежился в жаркие дни, сладко подремывая на диване. Каждый день ходил в книжный магазин Нэнси Митфорд, где, как правило, встречался с Осбертом Ситуэллом или Джералдом Бернерсом. Работать даже не пытался. «Брайдсхед» имеет успех: за первую неделю весь тираж распродан, роман продолжает пользоваться спросом. За вычетом отзывов, где меня обвиняют в социальных предрассудках, все рецензии положительные. Американцы объявили «Брайдсхед» книгой месяца, на чем я заработаю десять тысяч, а возможно – еще столько же от регулярных продаж и прав на экранизацию. Чтобы не платить четыре пятых этой суммы государству, попробую, если получится, заявить пять тысяч фунтов своим годовым доходом на последующие пять лет. <…>
В субботу со мной приключилась любопытная история. Отправляясь в Далвертон, я взял с собой свое воинское удостоверение, на котором значилось: «Это удостоверение подлежит обмену на билет». Предъявляю его в кассе и заказываю билет. Кассир, не стесняясь в выражениях, велит мне вернуть билет и ехать по удостоверению. Разозлившись, я его не послушал, ушел с билетом, занял в вагоне угловое сиденье и только развернул сверток с бутербродами, как услышал, что ко мне обращается репродуктор: «Капитан Во, направляющийся в Далвертон, срочно зайдите к начальнику вокзала». Я даже не пошевелился, но сидевшие в вагоне пассажиры стали с нескрываемым любопытством переводить взгляд с меня на мое имя на чемодане. Репродуктор вызывал меня в течение получаса каждые пять минут, и я даже забеспокоился, как бы мной не заинтересовалась военная полиция. Когда поезд отошел от перрона, я решил, что опасность миновала, однако в Тонтоне, четыре часа спустя, до меня вновь донеслась из репродуктора моя фамилия. Когда же поезд прибыл в Далвертон, заранее предупрежденный контроллер отобрал у меня обратный билет. Боюсь, что это еще не конец истории.
В Далвертон я ехал, чтобы взглянуть на ферму возле Тивертона, которую присмотрела Лора. Хозяин – Клем Бартон, дом обветшалый, неказистый, вид прекрасный, земля хорошая. Сказал «нет».Иклфорд, Хитчин,
суббота, 28 июля 1945 года
<…> Выборы, состоявшиеся позавчера, явились невероятным сюрпризом [392] . В «Уайт» я пришел около одиннадцати. По телеграфу уже поступали первые результаты, и через полтора часа стало окончательно ясно, что консерваторы терпят сокрушительное поражение. <…> 10 000 голосов против Уинстона и за очевидного безумца – и это в его собственном избирательном округе. <…> Уинстон пытается свыкнуться с мыслью, что он частное лицо; ворчит из-за карточек на занавески и на бензин; теперь он без жилья, без «курьерского ящика» и самолетов. Макс Бивербрук, дававший Черчиллю до самого последнего дня дурацкие советы, теперь рисует ему радужные перспективы оппозиционного политика. <…>Вторник, 7 августа 1945 года Газеты – как всегда, ничего общего не имеющие с общественным сознанием, – ликуют из-за бомбы, предрекают неисчислимые выгоды, которые сулит миру открытие атома. Теперь «Королеве Мэри» для пересечения Атлантики понадобится «лишь капля нового топлива» – всё в таком духе.
Среда, 8 августа 1945 года Рэндолф в Лондоне. Россия объявила войну Японии.
Четверг, 9 августа 1945 года Теперь газеты, сообразуясь с общественным мнением, выражают «озабоченность» в связи с созданием атомной бомбы. Каждый считает своим долгом публично выступить со своим мнением по этому вопросу. Даже я, оставшись наедине с самим собой, сел писать заметку в «Тэблет» на эту тему, но, слава Богу, одумался и порвал написанное.
Иклфорд, Хитчин,
среда, 15 августа 1945 года
Подписан мирный договор. Всеобщее ликование. Весь день пьян – в большей или меньшей степени. Забрал Оберона у Элдонов и отвез его на машине в Иклфорд. Мальчик вел себя вполне пристойно.Написано в пятницу, 31 августа,
отель «Гайд-Парк»
Мальчик Оберон прожил в Иклфорде неделю и снискал всеобщую любовь, даже мою, из-за чего было решено взять его с собой в Лондон и поводить по городу. По приезде, в среду, повел его в зоопарк, где было полно представителей низшего сословия и совсем не было зверей, за исключением кроликов и морских свинок. В пятницу посвятил ему целый день, нанял машину, которая забрала его из Хайгейта и вечером отвезла обратно. Чего я только не делал, чтобы доставить ему удовольствие: и поднимался с ним под купол собора Святого Павла, и накупил ему игрушек и треугольных почтовых марок, и показал Лондон с последнего этажа отеля, и поил чаем в обществе Мейми, подарившей ему соверен и коробку разноцветных спичек. И тем не менее по возвращении на вопрос моей матери: «Ну как, хорошо провел время?» он ответил: «Не ахти», после чего я посчитал себя свободным от родительских обязательств и в понедельник отправил его из Хайгейта в Пикстон, препоручив заботам Габриэлы. Сам же зажил привычной жизнью: отель «Гайд-Парк» – клуб «Уайт» – книжный магазин Нэнси – закусочная «Бифштекс», где меня ожидало очередное бедствие в лице лорда-канцлера (графа Джофитта. – А. Л. ). Ходил ужинать со своим кузеном-коммунистом Клодом, и тот всячески отговаривал меня от чтения троцкистской литературы. Пренебрег его советом и с несказанным удовольствием прочел «Ферму животных» Оруэлла.Прочел также, проникшись огромным уважением к автору, «Путешествие в Индию» [393] . Помимо основных тем почему-то запомнились яйца на пикнике и крики «Эсме, Эсмер!» на судебном процессе». Чудно́. <…>
Суббота, 8 сентября 1945 года Последние дни в Лондоне. Служащий гостиницы в Куин-Энн-Меншнз упаковывает мои книги – они едут в Стинчком. Лора – надо надеяться, столь же тщательно – укладывает в это самое время вещи в Пикстоне. Все бумаги, связанные с моей службой в морской пехоте, по всей вероятности, затерялись, и с отставкой заминка. Но я не ропщу. В понедельник переезжаю в гостиницу на Беркли-Роуд, а в среду сплю уже в Пирс-Корте. Нэнси отбыла в Париж, и теперь по утрам мне нечем себя занять. Алек уехал в Нью-Йорк, и мать осталась одна. Еду к ней завтра. Побывал на чудесном спектакле «Веер леди Уиндермир» [394] . <…> В прошлый вторник вечером сильно набрался, и домой из «Уайта» меня отвез Рэндолф – дурной знак. <…>
Воскресенье, 9 сентября 1945 года Ездил в Хайгейт проститься с матерью, там же пошел к мессе. Разбушевавшийся ирландский пассионист [395] грозил адским пламенем всякому, кто покинет церковь до последнего евангельского чтения. Ушел до последнего евангельского чтения, обедал с матерью. Алек только что отплыл в Америку, и ей немного одиноко. Впрочем, делает она все настолько медленно, что время пролетает незаметно. От переизбытка снотворного болят глаза. <…>
Стинчком,
понедельник, 10 сентября 1945 года
В гостиницу «Принц Уэльский» на Беркли-Роуд. Пассажиры на Паддингтонском вокзале сбились в кучу, точно стадо овец, и если б не расторопность носильщика, места в вагоне мне бы не досталось. Прибыл: серый, засиженный мухами, тягостный вечер; волнение от возвращения домой борется с похмельем. Когда шел с Лорой в Пирс-Корт, начался дождь. Первое впечатление: сад зарос, тропинки исчезли, одни деревья высохли, другие, наоборот, разрослись. В доме сыро, но вроде бы всё на своих местах. Дурно спал.Пирс-Корт,
вторник, 11 сентября 1945 года
Монашки частично съехали, мы частично въехали. Лора уверяет, что все в идеальном порядке, мне же всюду видятся потери и повреждения. Шпага Ромео опять сломана; объяснения монашек путаны и невнятны.Среда, 12 сентября 1945 года Монашки выехали в 10.30. Последние семь втиснулись в одну машину вместе с вещами и клеткой с двумя птицами. Лихорадочная активность: двигаем мебель, распаковываем книги и серебро, проводим инвентаризацию винного погреба: четыре дюжины «Доу 22», шесть дюжин бордо разных сортов. Простудился. Миссис Мюллер воцарилась – пока всего на пару недель. Воды нет.
Четверг, пятница и суббота . Очень много работаем, очень сильно мерзнем. <…> В середине дня сообщение из Виндзора: во вторник буду демобилизован. Дел по горло. В субботу вечером библиотека разобрана, баки наполнены почти доверху – можно принять горячую ванну. Трогательно находить прелестную обыденность довоенной жизни: писчую бумагу, старые журналы. В чулане мои отсыревшие, подбитые мехом охотничьи сапоги, а также «Дух радуги» Россетти. Миссис Мюллер старается кормить нас вегетарианской пищей.
Пирс-Корт,
вторник, 18 сентября 1945 года
На такси в Виндзор. Получил демобилизационное удостоверение, прошел поверхностный медосмотр, вернулся в казармы на Олбани-стрит, где Демобилизационный центр с исключительной сноровкой делает никому не нужное дело, за что получает неизменно высокую оценку. Дали мне напечатанные на машинке рекомендации относительно получения пособия по безработице и медицинской помощи, а также прочие совершенно бессмысленные советы. Сбежал от них в полдень и решил, что сдачей обмундирования утруждать себя не стану – сегодня, во всяком случае.Вторник, 25 сентября 1945 года Порядок в доме постепенно восстанавливается. Миссис Харпер и миссис Мюллер героически борются с запустением. <…> Вчера перечитал свои школьные дневники и испытал жгучий стыд.
Вторник, 2 октября 1945 года
Новости из внешнего мира с каждым днем становятся все ужаснее: в двух третях Европы и во всей Азии царят хаос, тирания, голод и чудовищные злодеяния. Моя жизнь меж тем безмятежна и счастлива, как никогда раньше. Начал роман из школьной жизни 1919 года – менее актуальной темы не придумаешь. <…> Лора незаметно, но уверенно справляется с домашними заботами: целыми днями либо варит картошку для своих цыплят, либо делает творог, который мы не едим. В субботу вечером ужинали в гостинице на Беркли-Роуд. В прошлое воскресенье исполнилось ровно шесть лет с тех пор, как в 1939 году мы отсюда уехали. Сегодня занимался тем же, чем и в день отъезда: копал тропинку за тисом в северо-восточном углу нашего участка; предполагалось, что тропинка будет вести в сад.
Мясо едим всего два раза в неделю; питаемся яйцами, макаронами, домашним сыром (Лориного приготовления), хлебом и вином, иногда довольно гнусной рыбой. Некоторый запас вина у нас пока имеется. Когда оно кончится, участь наша будет незавидной.Воскресенье, 7 октября 1945 года
<…> В четверг приходил к чаю отец Муртаг; благочестив, сдержан. «Пишу статью о любви к Богу. Хорошая тема, вам не кажется?» И начал – на редкость наивно и поучительно – делиться с нами своими размышлениями. Неожиданно: «Вас устраивает, что служба идет на латыни? Разве церковная служба не есть великий акт любви?» Думаю, ему надо бы постричься в монахи. Все время повторяет, что не одинок, словно старается убедить в этом самого себя. Когда говоришь с ним один на один – очень невосприимчив.
Вести из внешнего мира все так же ужасны.Среда, 26 декабря 1945 года <…>Хотя и делаю вид, что отрешен от мира, день, когда нет ни почты, ни газет, кажется мне каким-то пустым, и я с нетерпением жду завтрашнего утра: проснусь, а у моего изголовья сложены свежие газеты.
1 января 1946 года Холодный новогодний день. Мои дети утомляют меня. Воспринимаю их недоразвитыми взрослыми; нерадивы, агрессивны, легкомысленны, чувственны, лишены чувства юмора. Начал новый год с того, что возобновил работу над «Еленой», и это при том, что никаких предварительных решений на сей счет не принимал.
Суббота, 2 февраля 1946 года Письмо из Америки – из тех, какие там принято посылать авторам. Журнал «Лайф» беспечно предлагает мне издать фотоальбом с фотографиями прототипов моих героев. В ответном письме пригрозил авторам письма тюремным заключением. Приходил к чаю отец Муртаг, и я дал ему «Дневник сельского священника» [396] – любопытно, как он его воспримет. В Меллзе сумел попасть на исповедь и к причастию. Хочется надеяться, что Лора сегодня вернется, боюсь только, что приедет не одна, а с Маргарет.
Воскресенье, 24 февраля 1946 года Американский журнал «Лайф», с которым я уже не первую неделю состою в язвительной переписке, прислал ко мне мало вменяемого юнца по имени Осборн. Теперь, после первоначального абсурдного предложения, хотят, чтобы я написал статью о своих «персонажах» и вдобавок помог художнику их нарисовать. Лег рано, но заснуть не смог – в четверть второго принял снотворное.
Среда, 6 марта 1946 года Оскорбительное письмо от какой-то американской католички. Вернул его ее мужу с запиской: «Буду Вам признателен, если Вы примете дисциплинарные меры в соответствии с обычаями Вашей страны, дабы Ваша супруга остереглась впредь писать хамские письма незнакомым мужчинам».
Понедельник, 18 марта 1946 года
<…> Получил на прошлой неделе приглашение в Нюрнберг [397] . А также – предложение написать «брошюру» для винного магазина; гонорар – вином.
Теперь, когда статья о моих «персонажах» написана, американцы раздумали ее печатать. <…> Сочинил неплохое крохотное предисловие к «Непереносимому Бассингтону» Саки [398] .Нюрнберг,
воскресенье, 31 марта 1946 года
Встал на рассвете. В 5.30 под окном уже нетерпеливо гудела машина с двумя худосочными юристами на заднем сиденье. Неудобный транспортный самолет. В Нюрнберг прибыли в 12.00 по нашему времени и в 13.00 – по европейскому. В аэропорту продержали целый час. Пообедать удалось, только когда добрались до «Гранд-отеля». После этого невеселого начала все пошло гладко. Сегодняшний Нюрнберг – это всего два дома: большой, роскошный отель, реквизированный американской армией, и большое, роскошное здание суда. Город же представляет собой груду развалин, которые отдают трупным запахом и среди которых бродят, словно тени, немолодые немцы среднего сословия в гамбургских шляпах. Нас отвезли на машине во Дворец спорта, который сохранился в целости и сохранности, но, возможно, будет снесен. Это вполне типичное, современное помпезное сооружение, в свое время оно предназначалось для парадов, а теперь немецкие евреи в американской форме фотографируют здесь друг друга на гитлеровской трибуне, выбрасывая руку в нацистском приветствии. По-моему, не меньше восьмидесяти процентов американцев в Нюрнберге – евреи, ведь по-немецки говорят только они. Прогулка с «бедекером» в руках по Старому городу в попытке идентифицировать руины. Затем, ровно в 6.30, началась светская жизнь. За мной зашел Мервин и повел на прием с коктейлями в угловом зале отеля; вместе с многочисленными официальными лицами, присутствовавшими на процессе, главным образом англичанами, пили свежее молодое немецкое шампанское. Потом поехали на машине ужинать на виллу, где Мервин живет с еще тремя коллегами. Меня поразило их рвение и esprit de corps [399] . В Англии мы расцениваем этот судебный процесс, как неуместную пародию, эти же люди убеждены, что делают дело большой важности и сложности, требующее немало сил. Знакомство с документами, которые здесь изучаются, вызывает такую ненависть к немцам, которой не было за все пять лет войны. Заговорили о П.Г.Вудхаусе. Они бы и его с удовольствием посадили на скамью подсудимых. Неожиданно для себя обнаружил, что нахожусь в числе «випов». Странно слышать, когда к вам обращаются с вопросом: «Вы вип?»; ничуть не менее странно без тени смущения отвечать на этот вопрос утвердительно. Впрочем, «титул» этот дает право на некоторые существенные преимущества, как то: отдельную ванную и спецстоловую в здании суда.