Сергей Щепетов Убить демона
(рассказ)По вечерним улицам древней, но вечно юной Хаатики брел маленький сухонький старичок. Был он в старом, вылинявшем халате, подпоясанном кожаным ремешком, таких же старых штанах и туфлях без задников на босу ногу. На нищего он был не похож, но ему явно было далеко до состоятельных горожан. Он шел не спеша, прикрывая глаза от лучей заходящего солнца полями шляпы того фасона, который был в моде лет двадцать назад. Старичок шарахался от повозок и всадников, прижимался к стенам, пропуская мимо ватаги солдат или рабочих, обходил женщин, остановившихся поболтать прямо посреди дороги. На запруженных народом улицах его видели сотни людей и, наверное, ни один не обратил внимания и запомнил, до того он был невзрачен и неприметен. Им не заинтересовались даже слоняющиеся без дела мальчишки — что с него взять, с убогого? Только собаки вели себя странно: учуяв или увидев его, они цепенели на мгновение, а потом молча улепетывали со всех ног. Но в общей сутолоке этого никто не замечал.
Солнце уже скрылось за склоном Священной горы, когда старик миновал людные улицы и приблизился к границе трущоб. Собственно, никакой границы и не было, просто все горожане знали, что вот здесь ходить можно даже ночью, если приспичит, а вот дальше — нельзя, если, конечно, ты не изощренный самоубийца или если сам не оттуда.
Старичок постоял, повздыхал, вытер пот со лба, ссутулился еще больше и побрел вперед. Трущобы как трущобы — они почти одинаковы для всех времен и народов. А здесь даже довольно чисто — район расположен на склоне и всю грязь дожди смывают вниз, в город — маленькая месть благополучным горожанам.
Редкие прохожие обращали на старика внимание, но интереса не проявляли — мало ли зачем забрел старикашка…
Он без помех миновал несколько кабаков и публичных домов: веселье там было уже в разгаре, уже валялись или ползали первые пьяные, но всем было не до него. А он поднимался все выше и выше по кривым неосвещенным улицам. После особенно крутых подъемов отдыхал, прислонившись к какому-нибудь забору, и ковылял дальше.
Он уже почти поверил, что благополучно минует окраину и окажется в дремучих зарослях склона, когда дорогу ему преградили трое.
Кожаные безрукавки, широкие пояса, мускулистые руки с перетянутыми ремешками запястьями — безработные солдаты-наемники или боевики-грабители, что, в общем-то, почти одно и тоже…
— Ну, вытряхивая, что в тебе есть, старое пугало!
Старичок шарахнулся, перепугался:
— Я все, все отдам, только не… не… Вот, вот, возьмите, пожалуйста, я все отдам!
Трясущейся рукой он полез в карман и вытащил несколько медных монет, среди которых мелькнула одна маленькая серебряная.
— Вот, вот, я все отдам!
Один из громил стряхнул мелочь себе на ладонь, презрительно хмыкнул, сунул деньги в карман, а старичка схватил за грудки и стал трясти, приподняв над землей:
— Деньги давай, старый хрыч!
Седая головенка моталась из стороны в сторону, туфли-шлепанцы слетели. Мысли грабителей не были для него секретом, но он все еще надеялся, что его только ограбят, а убивать не станут. Напрасно, напрасно он надеялся.
— Оставь его, Дамин, бесполезно это!
Громила швырнул старичка на землю к ногам приятелей:
— Пустой он, дохлятина!
— Нам по стакану-то хоть будет?
— Будет, будет нам по стакану!
Кто-то из троих приподнял старичка за волосы и аккуратно всадил ему под ребра широкий боевой нож. Вытащил, вытер лезвие о стариковский халат.
— Пойдем, хлебнем за упокой убиенного!
— Черт, все-таки зарезали! — подумал старичок, дергаясь в предсмертных судорогах — Непонятно только: они сами по себе или их послали. Если послали, значит ждут доклада или сейчас следят. Нет, кажется, не следят — я бы почувствовал. Впрочем, возможны варианты, но, для надежности, не должно быть тех, кто видел меня мертвым. Как это все не кстати!
Кое-как, опираясь руками о землю, старичок поднялся, встал, скрючившись и держась руками за пропоротый бок:
— Куда же вы, ребятки? У меня есть еще две монеты!
Кожаные безрукавки остановились:
— Мне стыдно за тебя, Рахун! Ты совсем потерял квалификацию — этот червяк не только еще шевелится, но и голос подает!
— Не говори глупостей! После этого не живут, проверено!
— Ха-ха, пойдем посмотрим!
Когда они опять подошли к старику, он жалобно смотрел на них снизу и лепетал:
— Вы уж простите меня, ребятки, не обижайтесь, не хотелось мне, совсем не хотелось, но придется вас того…
Следующим звуком был хруст — короткий хруст сломанной челюсти. Старик ударил босой ногой в прыжке — Дамин еще стоял на ногах, но был уже мертв. Вторым умер Рахун — маленький сухонький кулачок пробил его внутренности почти до позвоночника. Третий ночной гуляка, самый низкорослый и жилистый, отпрыгнул в сторону и встал в боевую стойку. Он сделал характерное, почти рефлекторное движение руками, настраиваясь на поединок.
— Да ты, батенька, мастер! Что же ты делаешь тут ночью в компании двух жлобов, обвешанных мышцами, как свиньи мясной породы?
Старичок прыгнул — три точных мгновенных удара… и три почти таких же молниеносных блока. Оп-а! Твоя очередь!
Вихрь движений — старик не ставил блоков, он просто переставал быть там, куда бил противник.
Нет, он не был мастером рукопашного боя, не был знатоком боевых искусств — он был специалистом по плаванию. По плаванию в информационных потоках. Стоя напротив противника, он думал вовсе не о том, как пробить его оборону. Он делал то, чем занимался почти постоянно, от чего получал удовольствие и удовлетворение — он анализировал свежую порцию информации: оказывается, здесь есть бойцы! Значит, есть школа или школы. Учат серьезно, наверное, с детства, но кто и зачем? А мыслей сейчас у этого парня нет никаких — он весь в поединке. Как бы его раскрутить, чтобы выяснить, откуда он взялся?
Новая атака: старичок, вероятно, устал — годы, ясное дело! Один удар почти достиг цели, второй! Старика отбросило к корявой стене дома, грубо сляпанной из обломков кирпичей и цементного раствора. А противник не играет — дерется насмерть и сейчас будет добивать. Трудно, очень трудно непосвященному увидеть, как мастер наносит прямой добивающий в голову, где уж там увернуться: неуловимо мелькнет что-то в воздухе, и лицевые кости превратят в кашу мозг проигравшего.
Он мерил расстояния инстинктивно, не задумываясь, и никогда не ошибался. Но сейчас ему показалось, что он все-таки ошибся: кулак должен был остановиться в глубине черепа противника, не достигнув стены, к которой тот прислонился, а преграда оказалась ближе. Он мог бы попытаться пробить и кирпичную стену, но для этого нужен иной настрой, другая концентрация воли. Он наносил удар по мягкой для него цели, но стена оказалась ближе, и дикая боль дробящихся суставов пронзила все тело, туманя мозг.
Нет, стена осталась на месте, просто живучий старикашка, опершись о нее спиной, встретил смертельный удар открытой ладонью выставленной вперед руки. Хрустнули кости, и мозолистый кулак в стариковской ладошке потерял форму.
— Откуда ты, милый? Где учился? Ну, вспоминай! Ты здесь случайно или послали?
Нет, бесполезно: он ни о чем не думает, он концентрируется для ответного удара. Вот это подготовка! Ну, ладно, будем прощаться:
— Скажи что-нибудь перед смертью, сынок! Или помолись — ты же грешен?
Вместо ответа — хрип, и пошел удар ногой в шею сбоку. Но никакой шеи там уже не было: старичок стоял рядом и смотрел, как уже мертвое тело крутанулось по инерции на опорной ноге и неуклюже рухнуло на землю.
Только победителю это было уже не интересно: он внимательно, изо всех сил вслушивался в окружающий мир, пытаясь уловить признаки чьего-либо внимания к происходящему. Нет, кажется, ничего. Поблизости за стенами домов много людей — их мысли и чувства создают однообразный унылый фон, на котором ничто не выделяется — вот и хорошо!
Старичок отыскал и надел свои туфли, а затем, воровато оглянувшись, принялся снимать с убитых пояса с оружием, нашейные цепочки, шарить по карманам. Надо бы забрать и обувь, но уж больно не хочется возиться — и так сойдет! Ему не нужны были эти вещи, но неограбленные трупы обязательно привлекут внимание, станут предметом пересудов, кто-то может и его припомнить. А вот ограбленных покойников, пожалуй, никто и не заметит — обычное дело! Он свернул трофеи в небольшой тючок, обмотал его собственным пояском и побрел туда, где в темноте летней ночи начинались непролазные заросли склона Священной горы.
* * *Как только последние дома остались позади, старичок переменился. Он улыбался, двигался легко и свободно, безошибочно прыгал в темноте с камня на камень, скользил между кустами, без всяких усилий уклоняясь от колючек. Он выбросил тючок с трофеямии, сбросил туфли, разорвал и оставил на ветках халат. Как хорошо: больше не надо притворяться, контролировать движения, следить за всем миром сразу! Скоро он будет наверху; может быть, там сейчас те, кто нужен ему больше, чем информация, больше, чем еда. Кстати, о еде!
Серая тень бесшумно скользнула между камнями: сейчас она появится вон там! Старичок изменил направление очередного прыжка, беззвучно приземлился и — оп-ля! Ухваченная за хвост пальцами ноги в воздухе билась крупная крыса. Старичок подбросил ее в воздух, бесстрашно поймал руками и писк тут же прекратился. Через несколько мгновений в кусты полетела шкурка, снятая чулком, а чуть позже и чисто обглоданный скелетик. А старичок опять бежал — прыгал по склону, облизывался и довольно бурчал:
— Хороши, твари! И везде-то они есть, нигде не дадут пропасть…
Темнота совсем сгустилась — ни Луны, ни звезд, все небо в тучах, да и какая сейчас Луна? Но странный этот мир, очень странный. Вроде бы все, как у людей, все, как положено, но что-то тут не то… Как это сформулировать? Ага, вот: незамкнутая система! Незамкнутая информационная система! Что-то откуда-то поступает, что-то куда-то уходит и исчезает бесследно… Очень интересно, очень смачно…
Не прекращая стремительного бега, старичок млел от предвкушения удовольствия: он сольется с сознаниями тех, кто любит его, растворится в них, оставив себе лишь логику и волю, и будет решать задачку…
Подъем стал более пологим, а кусты густыми и низкорослыми — это ненадолго: скоро они кончатся, и начнется голый каменистый склон…
Что-то еле заметное, неощутимо-невесомое затормозило очередной прыжок, и старичок чуть не споткнулся. Одно-два движения и преграда стала вполне ощутимой, реальной:
— Да ведь сеть!!!
Это было совершенно невозможно, немыслимо, необъяснимо, но… было!
За ним никто не следил. Ничье враждебное внимание не тащилось за ним через весь город. Он бы почувствовал это. Ничего не было, но… сеть была — вот она! И это ловушка не для зайцев. Это — для него, кто-то ловит его, ЕГО!
Красной молнией полыхнул в сознании сигнал опасности — настоящей опасности, и время сжалось, почти застыло, а движения стали быстрее мысли.
Он дернулся вперед, назад, и что-то мягко накрыло его еще и сверху. Он просунул руки, рванул… все ясно: тонкая трехслойная сеть, висящая свободно. Ячейки разного размера, узлы незатянутые, скользящие. Эти веревки или шнуры легко рвутся каждый в отдельности, но узлы скользят, сдвигая и запутывая всю конструкцию от любого движения. Бесполезно рвать, нужно аккуратно выбираться — здесь не помогут ни сила, ни нож…
Чужое внимание он почувствовал почти сразу, даже раньше, чем услышал голоса — они были совсем близко:
— Кажись, попалось что!
— Ага, есть — дергает. Давай, зови народ: брать будем, однако!
Ночь была все такой же тихой и темной, но для того, кто выглядел щуплым старичком, она вспыхнула ослепительным светом — светом чужого внимания и опасности, как будто ты забился от погони в глухую темную нору, но зажегся свет, и оказалось, что ты стоишь беззащитный и голый на площади, полной народа, и смотрят все только на тебя одного…
Хруст камней под ногами и хриплый, чуть заторможенный голос:
— Во! Вот оно. Вишь, копошится!
— Так прыгай, дурак, чего смотришь!
Что-то тяжелое, вонючее и мягкое рухнуло сверху. И начался бой…
Далеко внизу на плоской крыше одного из домов окраины парень и девушка разомкнули объятья.
— Посмотри, как красиво, Нарм.
— Да-а-а, здорово! Это храмовики, наверное, демона ловят. Ух, я бы ему!
— Хи-хи! Сиди уж! Нашему теляти…
— Ах, так? Вот я тебе!..
— Ой! А-а-а… Это ты можешь… а-а-а.
Они опять занялись своим, самым важным на свете делом, а зрелище действительно было красивым.
Десятки, сотни огоньков вспыхнули на темном склоне. Издалека они казались мерцающими красноватыми звездочками, которые быстро или медленно с разных сторон двигались, стягивались к одной точке где-то у верхней границы кустов. Постепенно они собрались там все, образовав светящееся кольцо. Некоторое время оно мерцало, то сжимаясь, то расширяясь, а потом погасло. Когда Нарм, сделав свое дело, перевалился на спину, отдышался и посмотрел на далекий склон, там было темно.
— Во, поймали уже!
— Или убежал…
— Как же, убежишь у них!
Дышать стало невозможно почти сразу, но, пока руки и ноги могли хоть как-то двигаться, он сопротивлялся. Это было все труднее и труднее, и он, наконец, остановился и замер, погребенный под грудой живых и мертвых тел, опутанной бесчисленными слоями сетей. Этот ком, эта груда слабо шевелилась и стонала, а он, растерзанный и раздавленный, лежал внизу и пытался понять…
Он пытался понять, где враги или враг. Эти завалившие его тела, эти люди, отдавшие жизнь за то, чтобы набросить на него еще одну сеть, не были врагами. Он не чувствовал в них злобы, ненависти, направленной на него. Есть, конечно, но совсем мало, ровно столько, сколько нужно, чтобы вообще двигаться и действовать. И, тем не менее, он весь был в потоке чужой злобы — мощной, непробиваемой, плотной… Плотной настолько, что сквозь нее не чувствовались, не различались отдельные воли участников. Это было настолько странно, настолько мучительно-необъяснимо, что все остальное — раздавленная грудная клетка, обломанные зубы, нога… все казалось малозначительным и неважным. Он должен, обязательно должен понять, чтобы прорвать, пробить эту блокаду, которая не дает думать, чувствовать! Ладно, он может и не дышать, раз нечем, уж как-нибудь разберется потом со своими руками-ногами, но он должен чувствовать окружающий мир, ориентироваться в нем, а сейчас он как человек, и это невыносимо…
Обычной физической боли он не чувствовал. Точнее, мог не чувствовать, когда хотел, когда информация о повреждениях тела становилась уже излишней. Гораздо страшнее паралич воли, сознания…
Этот кошмар, эта пытка кончилась внезапно. Как-то так: раз, два, три — тягуче-медленно, но сразу и… отпустило.
Шершавая, в кавернах поверхность камня перед глазами. Та-а-а-к! Он попытался включить болевые рецепторы тела, но сразу же подавил их сигналы. Лучше этого не делать: от бедного старичка мало что осталось. Он по-прежнему в поле, в потоке чужой вражды и ненависти, но сейчас этот поток совсем не плотный, на него конкретно не направленный. Можно опять начинать жить. Но сначала надо вспомнить и понять… Что-то он такое видел, что-то ухватил то ли сознанием, то ли глазами… А глаза, собственно, у него еще есть? — Есть, кажется, один… Было, было что-то такое… Ага! Есть! Есть, черт побери!!! Люди в бурых капюшонах! В длинных таких балахонах с капюшонами. Глаза опущены, лица напряжены, шепчут что-то… Все понял!!!
Чисто человеческим жестом он хотел хлопнуть себя по лбу, но ничего не вышло — хлопать было почти нечем.
Поочередно напрягая уцелевшие мышцы, похрустывая сломанными костями, он перевернулся на спину, а потом сел и прислонился к стене.
Да-а-а… Надо же, как интересно! Он же читал про все это. Много раз на разных языках. Лазил ночами по хранилищам библиотек и читал. Он, конечно, не человек — основное время тратит на перелистывание страниц, а не на чтение, но все запоминает, ничего не забывает… и так попал!
Это же была охота на дьявола, беса, черта или еще кого-то из этой серии! А с чем от веку ходят люди на нечисть? Да с молитвой же, с молитвой! С осиновым колом, с серебряной пулей, со святой водой, но, в первую очередь, с молитвой! А молитва — это вера, это поток энергии и, если сразу много, если дружно, если вместе на одного — уфф!!! Пусть смеются атеисты… Да… Впрочем, атеистов не бывает. Но это — не Творец. Это — люди. Это сон их разума рождает чудовищ… А я… Не-е-е-ет!!!
Это было табу — абсолютное, непоколебимое, стопроцентное. Он знал, что вот этого ему нельзя, нельзя ни в коем случае. Все, что угодно, только не копаться в истоках собственной личности. Он слишком много знает. Правда, это человеческое, но, все равно, нельзя — это больно, действительно, по-настоящему больно. Он зачем-то нужен Творцу. И все. И точка!
Он расправил грудь, напряг мышцы и выпихнул из легких, выплюнул на пол сгусток крови с осколками зубов.
— Все очень просто: мне нужно домой.
* * *Еле слышно хлопнула труба пневматической почты, и человек в кресле открыл глаза. Крупная, чисто выбритая голова правильной формы, тяжелый волевой подбородок, мясистый, чуть вислый нос, скорбные складки у тонких губ. Ему могло быть и пятьдесят и восемьдесят — для всех, кто знал его, он всегда был таким. Впрочем, никто их них так долго и не жил… Человек смертельно устал, он почти не ел и не спал уже несколько суток. Каждой клеткой своего мозга, своего сильного когда-то тела он чувствовал тяжесть принятого решения, ощущал движения жуткого механизма, приведенного в действие его волей. Он шел к этому многие годы и не сомневался в своей правоте, в своем праве, но… Он сидел здесь, в своем кабинете у холодного камина за пустым столом. Все давно было сказано, написано, подготовлено, но он все равно не мог спать и сидел здесь… Он ждал… Чего? Может быть, вот этой бумажки, выплюнутой почтой…