В конце выдохшаяся корреспондентка перешла на блиц: любимый автор, любимое блюдо, любимый город, любимое время года. Весь этот длинный, никому не нужный список Чарская разыграла как по нотам: «любимая кухня — мексиканская» (а какая же еще? Не русские же пельмени жрать на глазах у изумленной публики); «любимый автор — Борхес» (кто такой Борхес, я не знала, должно быть, из тех, кто слова в простоте не скажет); «любимый город — Вена» (похоже, тебя там хорошо драли, в Вене!); «любимое время года — осень»…
Я отложила интервью. Читать всю эту фигню было невыносимо.
Даже «ДЕТЕКТИВНЫЕ ЗАГАДКИ — ОТГАДАЙ САМ!» выглядели более предпочтительно. И я снова взялась за них. И застряла на глубокомысленном абзаце о том, как использовать оговорки подозреваемых.
Вена.
Что я подумала, когда прочла о том, что любимый город Чарской — Вена? Что-то непристойное… Ага, «здорово тебя там драли, в Вене»… Но почему я вдруг так ополчилась против Вены?..
Чарская не была москвичкой, это точно, я где-то читала об этом. Зубастая крошка из провинции, которая жаждет получить от жизни все… Вряд ли такая выберет в качестве идеала патриархальную Вену. Париж — я понимаю, общее место, также как и Венеция. Нью-Йорк — столица Мира, Лос-Анджелес с пиявкой-Голливудом — столица анти-Мира… Чарская из кожи вон лезет, чтобы выглядеть экзотичной, — но тогда выбирают Гонконг или Барселону. А Вена — слишком пресный город, постылая жена, много лет прикованная к инвалидному креслу…
Так почему все-таки Вена?
И эта история о недавно пережитом бурном романе.
А Олев Киви жил в Вене.
Я даже рассердилась на себя: вот для чего были вызваны к жизни все эти тупоумные построения — чтобы связать Чарскую и Киви. Но Чарская слишком порочна, чтобы убить. Ей просто не хватило бы терпения убить. Устраивать истерики — это да… Разыгрывать сцены из всех пьес сразу — это да… Но с мертвыми нельзя вести игру. Они плохи уже тем, что не отвечают на поданную им реплику. Их нельзя унизить блистательным рисунком роли и заочно обвинить в профнепригодности. А Чарская привыкла вести игру — со всеми и всегда…
Надо же, какие мысли приходят мне в голову! Нужно обязательно поделиться ими с Монтесумой — вот кто сумеет оценить их по достоинству.
Раздуваясь от чувства собственного превосходства над всякими там актрисульками, я сложила бумаги и отправилась в комнату: будить Сергуню. Но прилагать к этому усилия не пришлось — мой персональный охотничий пес не спал.
— Ну, как? — спросил у меня Сергуня подсевшим за ночь голосом. — Разобралась? Тебя все устраивает?
— Ты гений, Сергуня. Придется обратиться с ходатайством к твоему руководству. Чтобы объявили тебя репортером года.
— Уже объявили, — он привстал на локте. — Так что ты опоздала.
— Поздравляю, — я наклонилась и поцеловала его. — А можно мне еще поэксплуатировать лучшего репортера года?
— Рискни.
— Мне нужен выход на Филиппа Кодрина. Ты можешь это устроить?
Сергуня демонстративно отвернулся к стене.
— Ты можешь это устроить? — снова повторила я. Вместо ответа он почесал задницу. И промямлил:
— Если ты объяснишь, зачем тебе это нужно. Мне надоело, что меня используют вслепую.
Ну да, конечно. Морячка-гастролера Рейно тоже использовали вслепую. Но он хотя бы получил за это две штуки баксов. Воспоминание об этой утрате снова привело меня в ярость. Я резко дернула Сергуню за плечо и перевернула на спину. И совсем близко увидела его глаза — глаза маменькиного сынка, застигнутого с перепечаткой «Камасутры» в туалете.
— В этом деле всех используют вслепую. Почему ты должен быть исключением? — прошептала я и для убедительности потрясла его за плечо.
Маменькин сынок оправился, он был полон решимости доказать, что в руках у него никакая не «Камасугра», а роман Чернышевского «Что делать?».
— Почему ты должен быть исключением? — снова повторила я.
— Потому что я не играю в ваши игры.
— Ты уже в команде, паренек. Причем в основном составе. — Нельзя, чтобы он забыл, с кем он имеет дело. В конце концов, меня, а не его объявили в федеральный розыск. Могу я этим воспользоваться? Могу или нет, черт возьми?!.
* * *Редакция «Петербургской Аномалии» занимала полуподвальное помещение на Фонтанке и, судя по отсутствию вывески, пыльным стеклам и наполовину сожранной ржавчиной железной двери, уже давно находилась на нелегальном положении.
— Что так тухло? — спросила я у Сергуни. — У вас же приличные тиражи.
— Конспирируемся…
— Оскорбленные знаменитости морды бьют?
— Я не стал бы преувеличивать… Но, в общем, конечно, случаются инциденты. Недавно выпускающему ребра сломали, еще на Марата. Так что пришлось сюда переехать.
— Обязательно рукоприкладствовать? — Втайне я мелко порадовалась сломанным ребрам газетных стервятников. — Что ж в суд не подают?
— А бесполезно, — Сергуня расплылся в мефистофельской улыбке. — Мы же желтая пресса. С нас взятки гладки. Вот и переезжаем, пока главного не подорвали. На радиоуправляемом фугасе.
— А если подорвут?
— Без работы не останемся, не беспокойся. Знаешь, какие у нас зубры? Достанут кого угодно, даже Мадлен Олбрайт на очке.
— Лихо. А кто такая Мадлен Олбрайт? Манекенщица? — Кажется, я уже где-то слышала это имя. Странно только, что «Дамский вечерок» никогда о ней не упоминал.
— Укротительница тигров, — отрезал Сергуня, закрывая тему. — Сделаем так. Подождешь меня во дворе. Я быстро.
Расставшись со мной, репортер в три кенгуриных прыжка достиг дверей обветшавшей криминальной крепости. А я пристроилась на железной лавке у глухой стены.
Сергуни не было около получаса. И все это время вокруг «Аномалии» кипела бурная жизнь. Железная дверь с периодичностью в несколько минут выплевывала революционные тройки с видеокамерой и героев-одиночек с потертыми кофрами. С той же периодичностью дверь всасывала юродивых всех мастей: от безногого калеки до двух трансвеститов, продефилировавших по двору в томном ритме аргентинского танго.
Что и говорить, газета «Петербургская Аномалия» явно оправдывала свое название.
За мыслями об этом феномене меня и застал Сергуня.
— Скучаешь? — покровительственно спросил он.
— С вами не соскучишься, — совершенно искренне ответила я.
— Держи, — он бросил мне на колени какое-то удостоверение.
На синих корочках маячил небрежный оттиск «ПЕТЕРБУРГСКАЯ АНОМАЛИЯ». Я раскрыла удостоверение и прочла: «КАРПУХОВА РИММА ХАЙДАРОВНА. КОРРЕСПОНДЕНТ». К удостоверению была присобачена фотография сорокапятилетней матроны, уже вошедшей в стадию раннего климакса.
— Ну как? — Сергуня подмигнул мне.
— Что — как?
— Поработаешь Риммой Хайдаровной?
— Боюсь, что с фотографией будут проблемы… — Даже с котом Идисюда у меня было больше сходства, чем с неизвестной мне Риммой Хайдаровной.
— Фигня, — оптимистично заявил он. — На такую лабуду никто и внимания не обратит. А если обратят — скажешь, что болела, когда фотографировалась… Ветряной оспой.
— Где ты его достал, это удостоверение?
— Из сумки вытащил, — Сергуня явно прогрессировал в сторону криминальных сообществ.
— А никого помоложе не нашлось?
— Те, кто помоложе, меня и на километр не подпускают.
— Почему?
— Откуда же я знаю? Не в их вкусе… — Сергуня нахохлился и затряс подбородком.
Я поцеловала его в краешек обиженного рта — со всей нежностью, на которую была способна: в конце концов, он это заслужил.
— Вот так всегда. О чем пишешь — то и имеешь, — прокомментировал мой невинный дружеский поцелуй Сергуня. — Последний раз с сатанистами целовался, тоже незабываемые ощущения.
Мы миновали проходной подъезд, обильно политый мочой героев и злодеев «Петербургской Аномалии», и оказались на Караванной — как раз между Домом кино и цирком. И снова я подумала о том, что лучшего места для этой газетенки и придумать невозможно.
— Как будем его вычислять? — спросила я.
— Кого?
— Филиппа.
— Пойдем сначала перекусим, а там видно будет…
…Я заказала себе блины с икрой, а Сергуня — с селедочным маслом. Жратва была отменной, но на этом прелести крошечной забегаловки в псевдорусском стиле заканчивались: здесь нельзя было курить, спиртного не наливали и никто не играл в углу на балалайке. Не было даже чучела медведя с подносом для чаевых «на восстановление храма Великомученицы Евфимии».
Зато спустя двадцать минут появился Филипп Кодрин.
Филипп во все стороны вертел своей идеальной головой: должно быть, кого-то разыскивал. Не успела я сообразить, что к чему, как Сергуня помахал ему рукой.
— Ты что, назначил ему встречу? — зашипела я, едва не подавившись остатками икры.
— Ты против?
— Да нет… Просто не думала, что вы знакомы.
— Я же занимался делом его сестры, — шепотом объяснил Сергуня. — И прекрати на него пялиться. Если будешь строить глазки — соскочит, учти.
…Я заказала себе блины с икрой, а Сергуня — с селедочным маслом. Жратва была отменной, но на этом прелести крошечной забегаловки в псевдорусском стиле заканчивались: здесь нельзя было курить, спиртного не наливали и никто не играл в углу на балалайке. Не было даже чучела медведя с подносом для чаевых «на восстановление храма Великомученицы Евфимии».
Зато спустя двадцать минут появился Филипп Кодрин.
Филипп во все стороны вертел своей идеальной головой: должно быть, кого-то разыскивал. Не успела я сообразить, что к чему, как Сергуня помахал ему рукой.
— Ты что, назначил ему встречу? — зашипела я, едва не подавившись остатками икры.
— Ты против?
— Да нет… Просто не думала, что вы знакомы.
— Я же занимался делом его сестры, — шепотом объяснил Сергуня. — И прекрати на него пялиться. Если будешь строить глазки — соскочит, учти.
— Я не собираюсь…
— Лучше хами. Вытирай ноги об его внешность. Он свою кукольную физиономию терпеть не может.
— Да ты психолог, Сергуня, — я посмотрела на репортера с уважением.
Ответить Сергуня не успел: Филипп подошел к нашему столику, вопросительно склонил пробор и протянул Сергуне руку.
— Привет! — Мой ангел-хранитель вяло ответил на рукопожатие. — Хреново выглядишь. Неприятности?
По лицу Кодрина галопом пронеслась едва заметная удовлетворенная ухмылка: вылитый Джек Николсон в роли маньяка из «Сияния».
— Пока все в порядке, — радостно сообщил он и уселся рядом с Сергуней — прямо напротив меня. Я со скучающим видом уставилась на солонку.
— Зятька-то твоего бывшего тю-тю, — Сергуня пододвинул Кодрину меню. — Слыхал?
— Ты из-за этого меня вызвал?
— Из-за этого тоже. Вот, познакомься, моя коллега, Римма Карпухова. Начинающий репортер. Собирает материал по этому делу.
Я по-прежнему пялилась на солонку.
— А от меня что требуется? — Филипп явно озадачился моим невниманием.
— Расскажешь ей о покойном. Милые подробности из частной жизни. Так сказать, воспоминания современников.
— Ей? — красавец брат даже не смог скрыть разочарования. — Я думал, что ты…
— Увы. Под эту эпитафию я не подписываюсь. Сколько у тебя времени?
— Ну-у… Часок найдется.
— Вот и ладушки. Вы тут общайтесь, ребятки, а я побежал. Римуля, пока! — Репортер покровительственно потрепал меня по холке. Я перехватила его руку:
— А платить кто будет? За блины? Пожрал и отвалил? Подонок. — С «подонком» был явный перебор, но именно это развеселило Кодрина до невозможности.
— Всегда она так, — вздохнул Сергуня и вытащил из кармана слипшийся комок потерявших всякий товарный вид полташек. — Держи на мороженое, мужененавистница! Встречаемся в пять возле редакции…
Сергуня выскочил из-за столика, и я мысленно послала ему вдогонку воздушный поцелуй.
Несколько минут мы сидели молча. Кодрин не узнал меня, он даже не прикладывал усилия к тому, чтобы узнать. У Фили-затворника была незавидная судьба: ни днем ни ночью его не оставляли в покое исполненные немой страсти женские взгляды. Бесконечный гон, ни секунды передышки. А что может быть более банальным и более однообразным, чем страсть?..
— Значит, Римма, — Кодрин тоже переключился на солонку. — Вы правда мужененавистница?
— Лесбиянка, — сама не зная почему, брякнула я. — Еще вопросы будут?
Вопросов не последовало, но тело Филиппа сразу обмякло и потеряло бдительность. Солонка больше не интересовала Кодрина: теперь он во все глаза смотрел на меня. Еще бы, я как женщина не представляла для него никакой угрозы.
— Закажете что-нибудь? — Я старательно избегала кодринского взгляда, так же как и он избегал моего сутки назад, в приснопамятном кафе на Петроградке.
— Может быть, подыщем более оригинальное местечко? — неуверенно спросил он. — Располагающее к беседе.
— Как знаете.
Если он потащит меня в какой-нибудь специфический клубешник — плохи мои дела!.. Но ничего экстремального Филипп не предложил. Мы забрались в его видавшую виды «Ауди», и, прежде, чем завести двигатель, он еще раз внимательно осмотрел меня с ног до головы. Я стойко держала лесбийскую марку: полупрезрительная улыбка на лице, ноль внимания на медальный Филин профиль, ноль кокетства в голосе.
— Какого года тачка? — Я решила добить его абсолютно мужскими вопросами.
Кодрину польстило такое внимание к технике.
— Восемьдесят третьего. Но пробег небольшой.
— Не сыплется?
— Пока нет. Вы даже не спрашиваете, куда мы едем, Римма.
— Мне все равно. Главное, чтобы вам было удобно.
Филиппу было удобно только у себя, в эрмитажном закутке. Зайдя в тыл служебным помещениям музея, мы юркнули в комнату, отдаленно напоминающую чулан при пагоде. К тому же комната явно жала Кодрину в плечах: там с трудом помещались стол, два шкафа, чайник и телефон.
— Чем вы занимаетесь? — спросила я.
— Декоративно-прикладное искусство Индии. Вот оно! Индия, соседка и закадычная подружка Юго-Восточной Азии! Филипп Кодрин и таинственный Тео Лермитт стремительно сближались; еще секунда — и они сольются в экстазе у ступней Будды. Но потрясать Тео Лермиттом перед носом Филиппа я не стала; Все будет зависеть от того, куда выведет нас разговор.
— Кстати, чай тоже индийский, — сказал Филипп, орудуя чайником.
— Со слоном? Одесской чаеразвесочной фабрики?
— Зачем? Мне присылают друзья из Мадраса. Элитные сорта.
«Элитные сорта» меня не вдохновили. Я сделала несколько глотков (из вежливости) и раскрыла блокнот:
— Вы были знакомы с Олевом Киви?
— В какой-то мере, — Филипп устроился против меня и опустил подбородок на руки. — Он был женат на моей сестре. На моей покой…
Печальные воспоминания Филиппа прервал телефонный звонок. Извинившись коротким взмахом ресниц (Микки Рурк в последней трети «Харлей Дэвидсон и Ковбой „Мальборо“), он прижал трубку к уху.
— Да, дорогая… Понимаю… Прости, что не перезвонил… Мне нужно было уехать… Ну, какая женщина, о чем ты говоришь?!
Филя понизил голос, а я надменно, — в полном соответствии с неблагодарной ролью «буч», выбранной мной, — улыбнулась.
— Да, буду дома вовремя, Яночка… Я помню. Обязательно перезвоню.
Яночка.
Я вспомнила красную Сергунину папку с досье Аллы Кодриной. Яночка тоже фигурировала там, но только как Яна Сошальская, супруга Филиппа Донатовича Кодрина. Хотела бы я взглянуть на римскую волчицу, на моих глазах превратившую в фарш этот замороженный кусок мужского филе!
Филипп положил трубку и снова уставился на меня.
— Простите. Это жена. Беспокоится…
— Понимаю, — сказала я, хотя не понимала ровным счетом ничего. При его росте, внешности и идеальном разлете бровей ютиться под каблуком у какой-то склочной дуры… Просто бред какой-то! К тому же она его не кормит, судя по всему: не станет же нормальный мужик, выйдя из дома, бросаться в первую попавшуюся точку общепита!..
— Очень ранимое существо, — хрюкнул Филя.
— Кто?
— Моя жена. — Похоже, он до сих пор находился под впечатлением разговора с ней. — На чем мы остановились?
— На вашей покойной сестре, — допустила бестактность я и тотчас же попыталась исправиться:
— Вы сказали, что Олев Киви был женат на вашей покойной сестре…
— Я не очень хорошо его знал… И вообще… Этот брак показался мне скоропалительным.
Теперь это неважно, Филя. И он, и она — мертвы. Брак оказался не скоропалительным, а скоропостижным…
— А ваша сестра…
— Подождите, — сразу же насторожился Филипп. — О ком вы собираетесь делать материал? Об Олеве или о моей сестре?
— Мне показалась, что в их уходе есть трагическая закономерность…
— Да? — неожиданно разволновался брат покойной.
— Убийства с промежутком чуть больше года. Мне кажется, что причины смерти Киви кроются в убийстве его жены.
Филипп поднялся, снова сел, ухватил себя за нос, потянулся к чайнику, отодвинул ящик стола, задвинул его и только потом решился поставить меня на место.
— Я не хочу это обсуждать. Мы с женой едва пережили прошлогодний кошмар… Не хотелось бы, чтобы он возобновился снова.
— Но вы же умный человек, — польстила Филиппу я. — Вы должны понимать, что дело Аллы Кодриной не раскрыто. А теперь еще и убийство ее мужа. У следствия могут возникнуть вопросы… Дополнительные вопросы.
По виску Филиппа поползла предательская капля.
— Вы имеете какое-то отношение к следствию? — выдохнул он.
— Нет, но…
— Я согласился встретиться с вами только потому, что меня попросил об этом Сергей… И мы договорились с ним: никаких вопросов о сестре.
— Хорошо, — сразу же пошла на попятный я. — Никаких. Вы общались с Олевом Киви после того, как… Вы общались с ним в последний год?
— Нет, — Филиппу наконец-то удалось взять себя в руки. — Мы не общались с ним. Он тоже не выказывал к нам никакого интереса.
Тема разговора стремительно исчерпывалась, на имя Аллы Кодриной было наложено табу: о чем спрашивать Филиппа дальше, я не знала. Но он сам пришел мне на помощь.