Поскорее бы подействовали антибиотики.
Получается, весь вечер коту под хвост, причем не только из-за Теда. Сначала он вздумал поехать повидать Кэнди, но когда добрался до «Тайдуотера», вокруг нее уже крутилась половина присутствующих в баре парней. Эби с первого взгляда смекнул, что она что-то задумала — красовалась в топе на бретельках, демонстрировавшем все ее прелести, и едва прикрывавших зад шортиках. А как увидела его, тут же занервничала, словно ее поймали за каким-то криминалом. Точно его появление ее не обрадовало. Он уж было хотел вытащить ее из бара, но слишком вокруг было много народу. В итоге он решил потолковать с ней позже, и уж тогда она узнает, где раки зимуют. Это точно. А сейчас хорошо бы выяснить, отчего у нее был такой виноватый вид, когда он вошел. Или, скорее, из-за кого.
Потому что ясно как божий день: дело было именно в этом. В одном из парней в баре. И несмотря на то, что Эби плохо соображал из-за жара и страшной боли в животе, он тем не менее собирался выяснить, кто именно тот самый парень.
Таким образом, он приготовился ждать и вскоре заметил одного, кто мог бы вполне им быть: молодой темноволосый малый. Слишком уж он откровенно флиртовал с Кэнди, чтобы это было просто так. Эби видел, как она коснулась его руки, а когда принесла ему пива, нагнулась, вывалив перед ним свои груди. И только Эби встал, чтобы пойти и навести там порядок, как у него затрезвонил телефон: звонил Доусон. Потом он, барабаня пальцами по рулю, вез в больницу Теда, распластавшегося на заднем сиденье. Однако, даже мчась в Нью-Берн, Эби рисовал себе в воображении Кэнди с тем самоуверенным нахалом — как он срывает с нее топ, а она стонет в его объятиях.
Вот сейчас она заканчивает работать. При этой мысли Эби вскипел от ярости, потому что точно знал, кто провожает ее к машине, но ничего не мог изменить. Сейчас нужно выяснить, что затеял Доусон.
Всю ночь Тед то приходил в сознание, то снова отключался. Из-за лекарств и сотрясения мозга он плохо соображал, даже когда был в сознании. Однако к середине следующего утра он начал чувствовать. Чувствовать ненависть. Эби он ненавидел потому, что тот все допытывался, не собирался ли Доусон прийти за ним; Эллу, потому что та все ныла, переживала и всхлипывала; ненавидел свою родню, их шепот доносился до него из коридора — там все решали, стоит ли им его по-прежнему бояться. Но больше всех он ненавидел Доусона. И, лежа в постели, до сих пор пытался понять, что именно произошло. Последнее, что он запомнил, перед пробуждением в больнице, был стоявший над ним Доусон. И понять смысл того, что ему говорили Эби с Эллой, ему удавалось далеко не сразу. В конце концов врачи были вынуждены его связать и пригрозили вызвать полицию.
Потом он все же стал поспокойнее, поскольку только так мог выбраться отсюда. Эби сидел на стуле, а Элла на кровати рядом. Она все суетилась вокруг него, и он с трудом подавлял в себе порыв врезать ей как следует, хотя был привязан к кровати, а потому даже при всем желании не смог бы этого сделать. Мысль о Доусоне снова заставила его попробовать ремни, которыми он был пристегнут, на прочность. Ну все, ему не жить, это как пить дать, и плевать Теду на предписание врача оставаться в больнице под наблюдением еще одну ночь и ограничить активность. Ведь Доусон может исчезнуть из города в любую минуту. Рыдания Эллы стали перемежаться с икотой.
— Пошла прочь, — сквозь зубы процедил Тед. — Мне нужно поговорить с Эби.
Элла вытерла лицо и без звука вышла из палаты. Тед повернулся к Эби. Брат выглядел хуже некуда — лицо горит, весь в поту. Заражение. Это Эби нужно в больницу, а не ему.
— Вытащи меня отсюда.
Эби, поморщившись, подался всем телом вперед.
— Хочешь снова пойти с ним разбираться?
— Я еще не закончил. Эби показал на гипс.
— И как ты собираешься с ним разбираться, когда у тебя сломана рука? И если ты вчера с двумя пистолетами не смог ничего ему сделать.
— Ты пойдешь со мной. Сначала привезешь меня домой, и я возьму еще один «глок». А потом мы с тобой доведем дело до конца.
Эби откинулся на стуле.
— А с чего это я должен этим заниматься?
Тед не мигая смотрел на брата, пытаясь осмыслить сказанное.
— Потому что последнее, что я запомнил, прежде чем отключиться, это его слова о том, что ты следующий.
10
Доусон бежал вдоль берега моря, по плотному, слежавшемуся песку, вяло догоняя нырявших в волнах крачек. Несмотря на ранний час, пляж был полон: кто-то вышел на утреннюю пробежку, кто-то выгуливал собак, дети уже вовсю строили замки из песка. За дюной на террасах люди, положив ноги на перила, наслаждались утренним кофе.
С гостиницей Доусону повезло: в это время года те отели, что у пляжа, как правило, забиты до отказа, и ему пришлось обзвонить несколько мест, прежде чем нашелся номер, от которого только что отказались. У него был выбор, где поселиться: здесь или в Нью-Берне, но поскольку в Нью-Берне располагалась больница, решил, что лучше обосноваться где-нибудь от нее подальше. Он собирался лечь на дно. Тед этого, конечно, так не оставит.
Как Доусон ни старался, не мог выбросить из головы темноволосого незнакомца. Если б он за ним не пошел, не узнал бы об устроенной Тедом засаде. Призрак поманил Доусона, и он — как в прошлый раз, в океане, после взрыва на платформе — двинулся на его зов.
Эти случаи не выходили у Доусона из головы — крутились один за другим, замыкаясь в круг, не давая покоя.
Одно чудесное спасение могло оказаться просто случаем. Но два? Доусон впервые задумался, не действует ли темноволосый незнакомец, спасая его с каким-либо дальним прицелом, возможные мотивы которого Доусону неизвестны.
Пытаясь прогнать от себя эти мысли, он прибавил ходу. Воздух вырывался из легких с трудом. Не сбавляя темпа, Доусон снял с себя рубашку и, как полотенцем, обтер потное лицо.
Затем он, сфокусировав взгляд на маячившей вдалеке пристани, решил бежать к ней, еще увеличив скорость, и через несколько минут мышцы его ног горели. Он хотел достичь предела своих физических возможностей, при этом глаза его продолжали бегать по сторонам: сам того не замечая, он сканировал людей на пляже в поисках своего темноволосого незнакомца.
Добежав до пристани, Доусон, однако, не остановился, но продолжил бег в том же темпе до самой гостиницы. Впервые за долгие годы к концу пробежки он чувствовал себя хуже, чем в ее начале. Он согнулся, не в силах отдышаться. В ответах на свои вопросы он не продвинулся ни на йоту и не мог не ощущать кардинальных перемен, произошедших в нем с момента приезда в город. Все кругом теперь казалось иным, и причиной тому были не темноволосый незнакомец или Тед и не кончина Така. Все изменилось из-за Аманды. Воспоминание, живущее в его памяти, вдруг стало реальностью, вибрирующей, живой версией прошлого, которое никогда не отпускало Доусона. Юная Аманда снилась ему не раз. Интересно, подумал он, какой она будет в его снах теперь? Чем она станет для него? Этого он не знал. Но в одном он не сомневался: когда Аманда с ним, ему ничего больше от жизни не нужно. Мало кому доводится пережить такое.
Жизнь на пляже наконец стихла. Люди после раннего моциона возвращались к своим машинам, в то время как отдыхающие еще не расстелили свои полотенца. Ритмично, наводя дремоту, о берег плескались волны. Доусон, прищурившись, смотрел на море. Размышления о будущем приводили его в отчаяние. Нельзя было сбросить со счетов тот факт, что у Аманды муж и дети. Некогда пережитое расставание с ней навсегда оставило в его сердце глубокую рану, и мысль о том, что придется снова пережить все это, внезапно стала Доусону невыносима. Ветер набирал силу, шепча на ухо, что время, отпущенное ему с Амандой на сей раз, истекает. Доусон направился в холл гостиницы. Осознание печальной реальности лишало его сил. Как жаль, что ничего нельзя изменить.
Пропорционально выпитому кофе в Аманде росла готовность для разговора с матерью. Они расположились на задней веранде, выходящей в сад. Мать в безупречной позе сидела в белом плетеном кресле, одетая так, словно ждала в гости самого губернатора, и разбирала события прошедшего вечера. Ей, по-видимому, доставляло удовольствие разоблачать бесконечные заговоры и скрытую критику в тоне и словах подруг за ужином и игрой в бридж.
Из-за долгой игры в карты вечер вопреки ожиданиям Аманды, надеявшейся на то, что он продлится час, ну максимум два, затянулся до половины одиннадцатого. И даже тогда, судя по всему, расходиться по домам никому не хотелось. К тому времени Аманда уже зевала и не могла припомнить, о чем говорила мать. Разговор, кажется, ничем не отличался от их обычных разговоров, которые, впрочем, можно услышать в любом маленьком городке.
Разговор, начавшийся с обсуждения соседей, перешел на внуков, потом на ведущих занятия по изучению Библии, на рост цен на ростбиф и на то, как правильно вешать занавески, и все это приправлялось щепоткой безобидных сплетен. Словом, разговор был как всегда, однако мать, хлебом не корми, любила все поднимать до уровня государственной важности, хоть это и было нелепо. Она придиралась ко всему и все умела драматизировать. Аманда радовалась, что мать начала свои бесконечные жалобы лишь после того, как она допила первую чашку кофе.
Сосредоточиться на чем-либо Аманде было тем более трудно, что ее мысли постоянно крутились вокруг Доусона. Она все пыталась убедить себя, что контролирует ситуацию, но почему тогда она снова и снова вспоминает его густые волосы над воротником, его тело, их такие естественные объятия в первые минуты встречи? Правда, имея уже достаточный опыт семейной жизни, она вполне отдавала себе отчет, что подобные вещи на самом деле оказываются гораздо менее важны, чем просто дружба и доверие, порожденные общими интересами. Несколько дней, проведенных вместе, после более чем двадцатилетней разлуки — срок слишком маленький, чтобы можно было надеяться на зарождение подобной связи.
Настоящими друзья становятся, лишь выдержав испытание временем. Женщины, думала Аманда, имеют склонность видеть в мужчинах то, что им хочется, по крайней мере поначалу, и теперь она спрашивала себя, а не совершает ли и она ту же ошибку. Так она размышляла над этими вопросами, которые не имели ответов, в то время как мать все зудела и зудела, не умолкая ни на минуту…
— Ты меня слушаешь? — прервала она поток мыслей Аманды. Аманда опустила чашку.
— Ну конечно, слушаю.
— Я вот говорю, что тебе нужно вспомнить бридж.
— Я давно не играла.
— Советую тебе вступить в клуб или открыть свой, — сказала она. — Или ты не слышала меня?
— Прости. У меня сегодня голова забита всякой всячиной.
— Понимаю. Все думаешь о церемонии?
Аманда проигнорировала саркастическое замечание: спорить и пререкаться не хотелось. А именно этого, она знала, добивалась мать. Она накручивала себя все утро, муссируя про себя существующие только в ее воображении стычки прошлого вечера в качестве оправдания неотвратимого нападения.
— Я же тебе говорила: Так пожелал, чтобы его прах развеяли, — пояснила она, не повышая голоса. — Его жена, Клара, тоже была кремирована. Возможно, он видел в этом способ снова соединиться с ней.
Но мать как будто не слышала ее.
— И что можно надеть по такому случаю? При этом, наверное… можно сильно испачкаться.
Аманда, отвернувшись, уставилась на реку.
— Не знаю, мама. Я об этом не думала.
Лицо матери застыло, сделав ее похожей на манекен.
— А что дети? Как они?
— Я сегодня еще ни с кем не разговаривала: ни с Джаредом, ни с Линн. Но, насколько мне известно, все с ними в порядке.
— А Фрэнк?
Аманда сделала глоток кофе, оттягивая время: говорить о Фрэнке не хотелось. Особенно после вчерашней ссоры, один в один повторявшей все предыдущие. Фрэнк скорее всего уже давно забыл о ней. Удачный и неудачный браки имеют лишь то различие, что в жизни каждого из супругов преобладает бесконечно повторяющийся свой собственный мотив.
— С ним все в порядке.
Мать кивнула, ожидая продолжения, но Аманда молчала.
Прежде чем нарушить наступившую тишину, мать расправила на коленях салфетку.
— Ну и как это делается в наши дни? Просто вывалишь пепел там, где он хотел?
— Вроде того.
— А для этого нужно разрешение или что-то подобное? Мне неприятно оттого, что люди могут это делать везде, где вздумается.
— Адвокат ничего такого не сказал, значит, все в порядке. Я чрезвычайно благодарна Таку за то, что он выбрал меня для выполнения своего наказа.
Мать с усмешкой слегка подалась вперед.
— Ну да, — проговорила она. — Потому что вы с ним дружили.
Аманда резко обернулась. Ей внезапно осточертели и мать, и Фрэнк, и вся эта окружавшая их ложь, которая стала определять ее жизнь.
— Да, мама, потому что мы дружили. Мне нравилось его общество. Он был одним из самых благородных людей, что я знала.
Мать, кажется, в первый раз смутилась.
— Где пройдет церемония?
— А какая тебе разница? Ведь тебя все это раздражает.
— Я спросила просто так, для поддержания разговора, — фыркнула мать. — Незачем грубить.
— А тебе не приходит в голову, что мне больно, и я не могу ответить иначе, потому что ты не сказала ни одного теплого слова. Хотя бы дежурное: «Сожалею о твоей утрате. Знаю, что он много для тебя значил». Ведь именно это обычно говорят, когда кто-нибудь умирает.
— Возможно, я и сказала бы это, знай я о ваших взаимоотношениях. Но ты мне постоянно лгала.
— А ты не думала, что в этом лишь твоя вина? Мать закатила глаза.
— Не смеши меня. Я из тебя твои слова клещами не тянула. Ты у меня не спрашивала совета, когда наведывалась сюда тайком. Это твое решение, а каждое решение влечет за собой определенные последствия. Тебе следует научиться отвечать за свой выбор.
— Думаешь, я этого не знаю? — Аманда почувствовала, как кровь приливает к лицу.
— Я думаю, — с расстановкой, растягивая слова сказала мать, — что ты иногда могла бы немного подумать и о других.
— Я? — Аманда часто заморгала. — Ты считаешь меня эгоисткой?
— Безусловно, — кивнула мать. — Все люди в той или иной мере эгоистичны. Но ты в этом иногда заходишь слишком далеко.
Аманда в потрясении безмолвно уставилась на мать. Как могла ее собственная мать — мать! — так думать? Этот факт лишь еще больше подогрел ее гнев. Люди для матери были лишь зеркалами, в которых она видела свое отражение. Тщательно выбирая слова, Аманда проговорила:
— Пожалуй, нам надо это обсудить.
— Согласна, — ответила мать.
— Ты считаешь меня эгоисткой потому, что я не рассказывала тебе о Таке?
— Нет, — сказала мать. — Дело в твоих проблемах с Фрэнком.
Последнее замечание заставило Аманду внутренне сжаться, и лишь невероятным усилием воли ей удалось не повысить голоса и сохранить на лице нейтральное выражение.
— С чего ты взяла, что у нас с Фрэнком проблемы? Мать говорила ровно и холодно:
— Я знаю тебя лучше, чем ты полагаешь, и то обстоятельство, что ты моих слов не отрицаешь, лишь подтверждает мою точку зрения. Не вижу смысла обижаться на то, что ты предпочитаешь молчать о ваших делах. Это ваши с Фрэнком проблемы, и я тут не могу ничего сделать. Мы обе это понимаем. Брак — партнерство, а не демократия. И это, конечно, заставляет задуматься о том, что все эти годы объединяло вас с Таком. Я догадываюсь, что ты не просто навещала его — ты чувствовала необходимость поделиться с ним.
Вопросительно приподняв бровь, мать оставила последнее замечание висеть в воздухе.
Воцарилось молчание. Аманда попыталась справиться с шоком. Мать поправила салфетку.
— Я полагаю, ты останешься на ужин. Хочешь поужинать дома или куда-нибудь пойти?
— Вот как? — вырвалось у Аманды. — Сначала ты бросаешь мне в лицо свои обвинения, а потом вот так просто закрываешь тему?
Мать сложила руки на коленях.
— Ничего подобного. Это ты отказываешься говорить. Но я бы на твоем месте задумалась о том, чего ты действительно хочешь, поскольку, вернувшись домой, тебе нужно будет принять какие-то решения по поводу вашего брака, который либо выживет, либо нет. И многое зависит напрямую от тебя.
В словах матери заключалась жестокая правда. Ведь дело не только в них с Фрэнком. Есть еще дети. Аманда поставила чашку на блюдце и внезапно почувствовала, как гнев покидает ее, оставляя после себя лишь ощущение поражения.
— Помнишь, у нашей пристани постоянно резвилось семейство выдр? — наконец спросила она, не ожидая ответа. — Ну когда я была маленькой? Каждый раз, как они появлялись, папа подхватывал меня на руки и нес за дом. Мы сидели на траве и наблюдали, как они плещутся и гоняются друг за дружкой. Я тогда думала, что они самые счастливые животные на земле.
— Не понимаю, какое это имеет отношение…
— Так вот я снова видела выдр, — продолжила Аманда, перебивая мать. — В прошлом году, когда мы ездили в отпуск на море, мы ходили в аквариум в Пайн-Нолл-Шорз. Я так радовалась, узнав, что там есть выдры. Я рассказывала Аннет о выдрах за нашим домом, наверное, раз сто, и ей не терпелось поскорее их увидеть. Но когда мы их нашли, все оказалось вовсе не так, как в детстве. Выдры там, конечно, были, но они все время спали на бортике. Мы провели в аквариуме не один час, а они так и не пошевелились. Когда мы уже уходили, Аннет спросила, почему они не играли, а я не знала, что ответить. Но потом, когда мы вышли оттуда, мне стало… грустно. Потому что я знала, почему они не играли. Аманда, умолкнув, провела пальцем по краю чашки и подняла на мать глаза.
— Они не были счастливы. Выдры знали, что там, где они живут, не настоящая река. Наверное, они не понимали, как так получилось, но точно знали, что находятся в неволе. Они родились не для такой жизни и не такой жизни хотели, однако они не могли ее изменить.
Впервые за все это время мать, по-видимому, не знала что сказать. Аманда отодвинула от себя чашку и поднялась из-за стола. Уходя, она услышала, как мать откашлялась, и обернулась.
— Я полагаю, ты что-то хотела этим сказать? — спросила она. Аманда устало улыбнулась.