Она познакомилась с Антоном, когда ей было тридцать, а ему – двадцать два. Веселый, улыбчивый, открытый миру, он был пойман на крючок ее увядающих прелестей. Светлана казалась ему настоящей женщиной, роскошной, искушенной, терпкой, выдержанной, как дорогой коньяк. Уже тогда она выглядела немного старше своих лет. Увядание ей шло – в ее образе была некая романтика декаданса. Она не пыталась запудрить природную бледность, замаскировать синеватые тени под блестящими темными глазами. Она носила строгие черные платья и меха. Духи у нее были старомодные, душновато-сладкие. Взгляд – мягкий, понимающий, покровительственный. Антона она называла «мой мальчик», и это было так странно, ведь она сама была еще так молода, в ее возрасте другие носят джинсы и катаются на роликах!
Антон влюбился.
Светлана не понравилась ни его друзьям, ни его родителям. Ей, казалось, было все равно. Она вообще держалась холодновато-отстраненно, и это казалось ему таким сексуальным! Она была так не похожа на других его женщин! Необыкновенная, любимая, особенная… Идиллия продолжалась два с половиной года. Бесконечный медовый месяц, Антон налюбоваться не мог на холодную красоту своей жены.
А потом….
То ли время расставило все по местам – ему, молодому, пышущему здоровьем, хотелось соблазнять и осеменять; а она стремительно увядала, скучнела, у нее была миома на матке, головокружения, проблемы с сосудами, варикоз… Сквозь ее природную холодность прорезалась возрастная стервозность и банальная бабья дурь. Светлана взяла моду закатывать скандалы. У него еще и не было никого на стороне, а она уже во всем его обвиняла. Потом остывала, извинялась, плакала… Но образ строгой принцессы был навсегда разрушен.
Вот как получилось – сначала она смотрела на Антона, мальчишку, снисходительно. А потом уже он начал относиться к ней, как к младшей сестре, свысока, нежно, иногда раздражаясь, иногда грозясь бросить насовсем, но точно зная, что этого не будет, что они повязаны невидимой нитью, вросли друг в друга, как психологические сиамские близнецы.
У него было много женщин. В основном – ничего не значащие интрижки, но иногда случались и намеки на нечто более серьезное. Несколько лет назад была история с Инной, стюардессой. Она была прямой противоположностью Светлане. Света – образец готического шика. Инна – рыжая, румяная, усыпанная веснушками, с яркими сочными губами, пышными формами, болтливая, смешливая. Антон познакомился с ней в самолете – он летел в Лондон, а она пролила на него томатный сок.
У них была страсть. Немая, жаркая, окропленная серыми британскими дождями, обласканная скупым московским солнышком, пахнущая потом и мускусом. Хрустко накрахмаленные простыни очередной окраинной гостиницы, полыхающая табличка «Do not disturb», принесенные равнодушной горничной сэндвичи… Полгода он жил Инной, он ею дышал. Они встречались раза два в неделю, и он ждал этих скомканных мускусных свиданий, как бледнеющая жертва ждет своего вампира. Светлана знала, что у него роман (она называла это «интрижкой»), и, как всегда, делала вид, что ей все равно. Но однажды ночью, Антон, не просыпаясь, погладил ее по плечу и нежно прошептал: «Инночка!»
И столько силы было в этом «Инночка», столько тепла, страсти, тоски…
Светлана встрепенулась, записалась в салон красоты. Подровняла свою неизменную стрижку «кружком», записалась на интимную эпиляцию. Ей хотелось снова стать желанной, единственной. В последнее время их супружеский секс как-то незаметно сошел на нет.
У Светы была нежная тонкая кожа. После эпиляции ее синевато-бледный обнаженный лобок стал похож на тушку ощипанной курицы. Она вернулась домой и запила лимонной фантой горсть димедрола.
Стюардесса Инночка потом говорила: «Да она у тебя ведьма, хитрая змея! Она же знала, что ты вернешься с работы, знала, что ее откачают, спасут! Это был просто ход конем». Антон гладил Инночку по голове. Сам он считал по-другому: не ход конем, а акт отчаяния, мольба о помощи. Его жена, несчастная, еще более бледная, чем всегда, непричесанная, без косметики, целыми днями лежит на диване лицом к стене. Отказывается есть, не поворачивается в сторону телевизора. Как он может ее оставить?..
Инночка терпела унизительный гостиничный секс в надежде на то, что ее жизненной энергии в конце концов удастся разбить этот тройственный союз. Когда она поняла, что ничего не выйдет, что Светлана всегда будет скорбным призраком маячить близ их мускусной кровати, она завела роман со вторым пилотом.
С Антоном они больше никогда не созванивались, но через общих знакомых он узнал, что Инна оставила небо и родила близнецов.
А жизнь Антона постепенно вошла в свою колею. Размеренные будни с женой, редкий спокойный секс – техничный, предсказуемый, неизменно заканчивающийся сонным поцелуем в плечо и тихим: «Спокойной ночи, милая». И вспышки горячей оранжевой страсти, голодный блеск в чужих улыбающихся глазах, безликие номера отелей, запах латекса и незнакомых духов…
Роман с женатым мужчиной. Катастрофа. Бесконечные американские горки – и никуда не деться от адреналинового водопада, и временное затишье – это обман, минута отдыха перед тем, как крошечный карусельный поезд опять сорвется в пропасть.
Антон пригласил ее на открытие морского ресторана «для своих». Красиво подсвеченный особнячок в центре Москвы, два этажа гастрономического безумия, разудалой эклектики, когда сочная, едва прихваченная огнем форель поливается горьковатым каштановым медом, и на вкус это божественно. Ежедневные поставки свежайшей рыбы, икры, крабового мяса из Владивостока. Астрономические цены. Шеф-повар был в хорошем смысле безумцем, Настя словно в театре побывала, на эстетском спектакле «не для всех».
Антон любовался ею, возбужденно разрумянившейся. И думал о том, что у всех чувственных наслаждений одна природа. И с аппетитом жующая белозубая красавица возбуждает больше помешанных на диете загадочных вобл.
Но в самый разгар веселья, когда должны были вынести политый «Куантро» полыхающий десерт, он вдруг заметил за одним из столиков близкую подругу жены. Она его тоже увидела, скупо поздоровалась и теперь рассматривала ни о чем не подозревающую Настю с ироническим прищуром.
– Настен, я должен тебя о чем-то попросить, – прошептал Антон.
– Проси, о чем хочешь! – разомлевшая от вина, разрешила она.
– Боюсь, тебе будет неприятно…
– Ты меня пугаешь!
– Ты должна срочно уйти, – серьезно сказал Антон.
– Что? – она не поверила своим ушам.
– Я предупреждал, – его взгляд нервно заметался по столу. – Понимаешь, здесь подруга моей жены. Она передаст. У Светы слабое сердце.
– Но… Мы могли бы уйти вместе. – Настя расстроилась, конечно, но виду старалась не подавать. – Пойдем в какой-нибудь тихий ресторанчик, где нет вероятности встретить знакомых…
– Настя, она все поймет. Ты уезжай, а я через пару часиков к тебе в гости загляну. А ей скажу, что встречался с тобой по работе.
– Ну… Ладно. Только знаешь, не надо сегодня в гости. Я устала.
– Ну, солнышко, не обижайся. Разве было бы лучше, если бы я тебе соврал? Я доверяю тебе, все мои карты на столе. У меня нет семьи, так, формальность. И я ведь предупреждал тебя, что формальность эту нам придется соблюдать.
Всем, кто хочет постичь основные законы московской светской жизни, увидеть главных ее фигурантов, хорохорящихся второстепенных персонажей и прибившуюся к ним шушеру, неплохо бы месяц-другой поработать поваром или официантом в заведении вроде «Бомонд-cafе». Все как на ладони. Никаких секретов. Обслуживающего персонала никто не стесняется, при официантах обсуждается все что угодно – от покупки кокаина и намечающегося группового секса с участием прошлогодней «Мисс России» и «того, ну помнишь, рыжего, по прозвищу „Мишка-миллион“» до отправления ребенка в частную школу в Цюрихе и впечатлений от парижской Недели высокой моды.
А то, что на официантках никогда не женятся, – ерунда, Василиса в первый же рабочий день с придыханием рассказала Насте о некой «Светке-стервозе», которая, проработав в «Бомонде» два неполных месяца, подцепила заезжего нефтяника и теперь припеваючи живет в его квартире в Майами.
Каждый день на Настиных глазах разворачивался спектакль, объемное драматическое действо, лишенное режиссерской диктатуры, набирающее обороты, как снежный ком с горы.
Она наблюдала, училась, впитывала как губка. Ей необязательно было тратиться на журналы мод – все актуальные тренды были на посетительницах кафе. Стоило ей немного напрячь слух и зафиксировать обрывки разговоров – и можно было собрать воображаемый паззл московской dolce vita: кто с кем, когда, почем и, главное, зачем.
Настя не отдыхала даже в свой единственный выходной. Она покупала каждый номер «Афиши» и «Time Out» и красным фломастером подчеркивала события, которые просто не имеют право пройти мимо ее напряженного внимания. Ходила на выставки и кинопремьеры, дегустировала новые блюда в модных ресторанах, с кем-то знакомилась, обрастала связями, напрашивалась на какие-то закрытые вечеринки, открытия и презентации, сидела в первых рядах на интересных показах мод.
Однажды в каком-то баре на Сухаревке она встретила Ларочку. Ту самую цыганочку-хохотушку, лучшую подругу Оксаны. Она была с каким-то подвыпившим кавказцем в пошловато-вычурных казаках из змеиной кожи. Посмотришь на такого – вроде бы приличный мужик, с модной двухдневной небритостью, в добротно сшитом костюме и богемно распущенным воротом белоснежной рубашки. А выйдет из-за стола – и в глаза бросаются малиновые казаки. Как удар в солнечное сплетение. Денег заработал, но купить хороший вкус невозможно. Он что-то рассказывал Ларе, громко, с жаром, перегнувшись через стол. Было видно, что ей неудобно за перебравшего виски кавалера.
Настя вспомнила, как раньше она с восторженным придыханием следила за жизнью некоронованных московских принцесс, и такие детали, как кричащая пошлость чьей-то обуви, вообще не привлекали ее внимания. Вот странно: почему ей, провинциальной девушке без амбиций, удалось разобраться со всем этим за год, а образованная интеллигентная москвичка Ларочка до сих пор не понимает, что со стороны она смотрится дура дурой.
Лара перехватила ее взгляд, и ее хорошенькое накрашенное лицо исказила гримаска узнавания. Настя махнула ей рукой. Ларочка подслеповато прищурилась и неуверенно кивнула в ответ.
Неужели не узнает? Или это знаменитый московский снобизм?
Но когда кавказец зацокал каблуками своих казаков в сторону уборной, Ларочка вдруг подошла к ее столу.
– Здравствуйте, – вполне доброжелательно улыбнулась она. – Вот уже пятнадцать минут смотрю на вас, и у меня сейчас мозги пузырями пойдут. Лицо знакомое-знакомое… Но хоть убейте, не могу вспомнить, где мы встречались.
Настя поперхнулась – шутит она, что ли? Конечно, мастера в «Жак Дессанже» – знатоки своего дела, и новый цвет волос будто бы сделал черты ее лица более благородными… И легкий макияж – коричневая подводка, нежные румяна, тонкий слой светоотражающей пудры – ей к лицу. Но не могла же она измениться до такой степени! Еще пару месяцев назад она готовила домашнее крем-брюле специально к Ларочкиному приходу. Пышнотелая Ларочка любила изысканные десерты – из трех подруг она была Насте наиболее симпатична. Она всегда заходила на кухню, чтобы поздороваться. Спрашивала, как дела, – естественно, не потому, что интересовалась будничными деталями Настиной жизни. Из вежливости, но все равно приятно. И Настя однажды продиктовала ей рецепт овощной лазаньи.
– Виделись на одной вечеринке, – слова сами вылетели из ее губ. – Неудивительно, что не помнишь ничего, ты была под кайфом.
Ларочка не обиделась. Даже наоборот – ее лоб разгладился, а на карминных губах расцвела застенчивая улыбка.
– Ты танцевала стриптиз, – решила продолжить Настя. – И имела огромный успех!
– Правда? – озадаченно переспросила та.
– Неужели не помнишь? Под Таркана? Ну ты даешь.
– Да, кажется, что-то такое было… – нахмурилась Лара. – Я была с Тенгизом, да? Или с Мишей?
– С подружкой ты была, Оксаной. А потом ушла с каким-то иностранцем. Даже одеваться не стала. Представляешь, так топлесс и ушла!
Настя все ждала, когда же Ларочка ее остановит, поймет, что это шутка. Они вместе посмеются и разойдутся, довольные друг другом.
– Да ну? – вместо этого протянула Ларочка. – Топлесс? Так у него, наверное, машина сразу перед входом была. Не могла же я по улице голой расхаживать.
И Насте пришлось согласиться: конечно, не могла. Наверняка мифического иностранца ждал на улице «Мерседес» с водителем. А сама пристально вглядывалась в красивое смуглое лицо той, которой раньше старательно подражала. Неужели кокаиновая амнезия может быть возведена в такую крайнюю степень? Неужели правда можно уйти с мужчиной, а через неделю не помнить ни его имени, ни его лица, ни даже деталей знакомства?
– А кто это с тобой сегодня? – рискнула спросить она.
– Да так, – поморщилась Лара. – У него четыре отеля в Сочи. Каждые выходные приезжает оттягиваться в Москву. Представляешь, я с ним по Интернету познакомилась!
– Да ну? У него красивые сапоги.
– Это кожа змеи и игуаны, ручная работа. Полторы тысячи долларов. Он мне полчаса про это рассказывал, – усмехнулась она. – Жутко гордится. А ведь он скоро станет миллиардером. Знаешь, как в Сочи недвижимость дорожает? В связи с Олимпиадой?
– Ну а тебе-то что с этого? Неужели замуж за него собираешься?
– Он не зовет, – вздохнула Ларочка.
– Все впереди. Просто ты еще не танцевала ему стриптиз.
Кавказец вернулся из сортира, Ларочка, лаконично попрощавшись, вернулась за стол. Их руки сплелись над блюдом с морскими гадами.
А Настя залпом допила вино, попросила счет и почти выбежала на улицу, в прохладную московскую ночь. Вот как все, оказывается, просто.
Она вспомнила, как несколько месяцев готовила для Ларочки какао с расплавленным белым шоколадом. Лара заехала за Оксаной, они собирались на какую-то вечеринку. Оксану задержал визажист – он в третий раз перекрашивал ей глаза, в спальне наверху.
Ларочка выглядела как никогда ослепительно – ее темные волосы были вытянуты и блестели, как у кинозвезды, утягивающий атласный корсет сделал ее аппетитную фигуру статуэточно стройной, водруженные на пьедестал золотистых шпилек ноги казались нереально длинными. Настя даже оробела от такого великолепия. Подавая какао, она собралась с духом и попробовала завести светский разговор. В свой последний выходной она посетила модную выставку фотографии. Она знала, что и Ларочка там побывала (как, впрочем, и все те, кто, не интересуясь искусством, тем не менее желали быть «в курсе»). Волнуясь и краснея, Настя тщательно подбирала слова, как будто бы статью для «Афиши» писала, – говорила о композиции и смелости и о том, испортит ли искусство фотошоп. Лара снисходительно выслушала. Потом ответила, что какао, пожалуй, пресновато, попросила принести из кухни сахарницу. Настя чувствовала себя так, словно ей только что отвесили звонкую пощечину. Почему, что она сделала не так? Высказала наивное мнение? Выглядела полной дурой? Посмела вообще заговорить первая? Нарушила один из важнейших этических законов обслуживающего персонала?
В итоге она успокоила себя тем, что еще не готова на равных общаться с такими, как Ларочка или Оксана. У нее получится, она сможет, она ведь так старается, не ложится раньше половины третьего, читает, вырезает статьи, подчеркивает впечатлившие строки черным маркером. Когда-нибудь она будет своей в любом обществе. Надо только немного потерпеть и не опускать руки.
И вот теперь, медленно бредя вдоль Садового кольца, она думала о том, как же можно было так жестоко ошибаться. А ведь ей виделась за ними такая искушенность, такая глубина! Она часами готовилась к возможному разговору, который так никогда и не состоялся – и не потому, что она не смогла бы достойно спорить, парировать, возражать, а просто потому, что она была поваром, а они – принцессами. И не надо было прочитать «Критику практического разума», говорить складнее Тины Канделаки и понимать разницу между ампиром и барокко, чтобы взобраться на этот мифический трон. Достаточно всего лишь оказаться в нужном месте в компании нужных людей, склониться над кокаиновой дорожкой, зажав наманикюренным пальчиком одну ноздрю, и поплыть по течению разудалого веселья, не думая ни о чем.
И все.
* * *Артем не сразу открыл ему дверь, и, едва увидев выражение его лица, Давид понял, что здесь ему не рады. Пройдет несколько минут, друг опомнится, заулыбается, предложит ему чаю и травки, но это первое мгновение все расставило по своим местам. Давид был хорошим психологом и никогда не строил иллюзий по поводу окружающего мира.
– Ты?! – Артем смотрел на него как на привидение. – Но как ты…
– Добрые люди помогли, – улыбнулся Давид. – Денег одолжили. Я купил на вещевом рынке спортивный костюм – и был таков. Кстати, никогда не думал, что спортивный костюм… – он насмешливо уставился на криво приляпанный к штанине логотип. – Хм… «Адидас», может стоить так дешево.
– Так ты… сбежал, что ли?
– Дошло наконец. Ты так и будешь меня на пороге держать?
– Извини, – Артем посторонился. – Только вот… Я не один.
В прихожей валялись туфли на шпильках. Немного стоптанные. А размер у девушки ого-го – минимум сорок первый. И косточка возле большого пальца некрасиво промяла тонкую лаковую кожу. Давид терпеть не мог стоптанные туфли, брезговал ими. Старался подальше держаться от их владелиц.
– Вижу. Но я вам не помешаю. Мне сейчас не до девочек. Мне бы в себя немного прийти, подумать, что делать дальше. – Он по-хозяйски прошел в просторную тридцатиметровую кухню, включил кофемашину, заглянул в холодильник, обнаружил просроченный кефир. – Видно, готовить твоя дама не научилась.
– Можно суши заказать, – смутился Артем. – А ты… Надолго?
– Ты же понимаешь, что дома я сейчас появиться не могу, в клубе тоже. Я бы пошел в отель, но у меня нет денег. Мои кредитки остались в психушке… Тебе неприятно мое присутствие?