Толстуха.
Давид поморщился, словно от внезапного приступа мигрени. Девушка сидела на краешке его постели, она была почти раздета и возбужденно болтала о пустяках, время от времени дотрагиваясь до его бедра ладонью. Казалось, ей до сих пор не верилось, что он действительно тот самый Давид Даев, что именно он обратил на нее внимание в чилл-ауте клуба «La-La» и так запросто с ней познакомился, оплатил ее счет, да еще и пригласил к себе, да еще и настойчиво целовал на заднем сиденье авто!
Ее болтовня казалась Давиду очаровательной еще полчаса назад, но теперь, когда он увидел ее тело… Парадокс мужского восприятия мира – теперь девица казалась ему полной дурой.
Там, в клубе, на ней был корсет. Настоящий жесткий корсет, не из арсенала фетишиста, а скорее из костюмерной исторического блокбастера. Плюс сетчатые чулки, пышная шифоновая юбка, алая помада, тугая кудряшка вместо челки – все это было так старомодно и странно, так нарочито, но так сексуально! Она была такой улыбчивой, с таким продуманным кокетством взмахивала ресницами, так мило поводила покатым плечиком, что он повелся. Решил, что перед ним девушка с изюминкой, а не банальная клубная телка, которая носит в сумке презервативы ultra thin и стреляет глазами по сторонам в поисках того, кто оплатит ее виски-колу.
И вот теперь выясняется, что образ ретро-путаны – это единственный возможный вариант скрыть досадное изобилие сливочной плоти! Все эти дрябловатые складки, обвислости, которые он в женщинах терпеть не мог!
А девушка даже не замечала, какое впечатление производит. Казалось, она вообще ничего не замечала вокруг. Она была на волне концентрированного самолюбования, в каждом ее жесте чувствовалась кокетливая продуманность.
Ее поддерживающий бюстгальтер скрывал грудь, похожую на арбузы с бахчи. Крупные коричневые соски торчали, как две вишенки. Въедливый глаз Давида заметил беловатые полоски растяжек, такие же были и на ее дебелых ванильных боках.
– Ну что ты сидишь сам не свой, – она наконец обратила внимание, что с Давидом происходит что-то не то. – Разве для этого ты меня сюда позвал?.. А подруги говорили, что ты в этом деле зверь. Не заставляй меня думать, что ты им заплатил за рекламу.
И тогда он не выдержал. Молча поднялся с дивана, сгреб ее в охапку – девчонка даже не поняла, что случилось, и довольно завизжала, предвкушая дикий секс, – оттащил к двери и вытолкал вон, прямо в чем мать родила. И сразу же ему стало легче, будто в комнате только что прошла гроза, и воздух стал похожим на кислородный коктейль.
– Пусти меня! Пусти, идиот! – она колотила кулаками в дверь. Не очень, наверное, комфортно стоять в чужом подъезде голышом.
Давид поднял с пола ее вещи, смял их в большой разноцветный ком и выбросил в окно. Дольше всего летела юбка – подхваченная ветром, она была похожа на экзотическую медузу.
А ночь только начиналась.
* * *Домработница Шмаковых, Анюта, была бойкой девушкой из Харькова.
Энергичная, миловидная, ладненькая, с собранными в аккуратный пучок обесцвеченными волосами, она носилась по дому, как многорукий Шива, умудряясь быть полезной и незаметной одновременно. Никто не знал (а Настя однажды случайно увидела), что под фиолетовым форменным халатиком Анюта носит расшитый блестками полупрозрачный топ и вульгарную синтетическую юбчонку и что в пупке ее тускло поблескивает фальшивый брильянт. Перед хозяйками Анюта тушевалась, говорила мало, смотрела в пол и прикидывалась паинькой, зато к Насте сразу же почувствовала классовое сочувствие и, как следствие этого, возжелала немедленного сближения.
Однажды (Настя уже три дня трудилась у Шмаковых) она вошла в кухню, бесцеремонно порылась в холодильнике, извлекла десятипроцентный козий сыр дорогущий, купленный специально для соблюдающей диету Оксаны), уселась на краешек стола и принялась есть, откусывая прямо от брусочка. Исподлобья внимательно изучала Настю, словно проверяя, как та отреагирует – возмутится ли халатным отношением к хозяйскому добру или спустит на тормозах?
Настя промолчала.
Ей было не до наглой домработницы – она собиралась запекать утку по рецепту из журнала «Гастрономъ». Оставаясь наедине с каждым новым рецептом, она чувствовала себя взволнованной девственницей, которую продали на невольничьем рынке, и теперь ей придется целиком положиться на Божью милость.
Анюта же истолковала деликатность поварихи как хороший знак.
– Я аборт недавно сделала, – будничным тоном поделилась она. – Мне сейчас надо много кальция. В сыре много… Надолго к нам? – так и не дождавшись хоть какой-нибудь реакции, спросила она.
– Не знаю, – пожала плечами Настя. – Как получится.
– Ты не дергайся, Ольга – тетка хорошая. Работа тут непыльная, платят нормально. Только учти, что вещи Оксанкины я себе забираю.
– Какие еще вещи?
– Она шмоточница, – хмыкнула Анюта. – Скупает одежду мешками. Пару раз наденет, и все. Обломно ей, понимаешь ли, в одном и том же ходить. Все старое мне достается… Я считаю, что это справедливо, ведь ты тут без году неделю, а я уже восемь месяцев.
– Да не нужны мне ее вещи… А у вас разве один размер?
Домработница была как минимум в два раза шире хозяйки. Нет, впечатления толстушки она не производила, просто Оксана была воздушная, неземная, прозрачная, Анюта же – коренастая, мускулистая, крепко стоящая на пусть коротковатых, зато вполне аппетитной формы ногах.
– Не твое дело, – огрызнулась Анюта, но тотчас же примирительно добавила: – Я их через Интернет продаю… И с мужиками, кстати, тоже через Интернет знакомлюсь.
– Да? – без особенного интереса спросила Настя.
– И тебе советую! Хлебное место. А то, сидючи в этой глуши, сытой не будешь. Кого здесь кадрить, дядю Мишу-сантехника, что ли? А ведь душа-то просит…
– Видимо, не только душа, – Настя покосилась на стремительно уменьшающийся брусочек козьего сыра.
– А, ты об этом. Да это так, – хихикнула Анюта. – Неувязочка вышла. Обманули, короче, меня. Один тип прикидывался богатым, в любви признавался. Полтора месяца на него убила. Он за мною на пятой «БМВ» приезжал, прямо сюда, к воротам. Даже Оксанка мне завидовала, маленькая дрянь. Я и решила, чтобы его привязать… Ну ты понимаешь. А потом выяснилось, что он просто шофер. Когда хозяин узнал, что Петька самовольно берет машину, он его уволил. И правильно сделал, я считаю. Аферист проклятый!
«Зачем она мне все это рассказывает?» – тоскливо думала Настя, которая вообще не любила, когда ее отвлекают от работы. Может быть, для кого-то процесс приготовления пищи – будничное машинальное действие, но не для нее, нет. Если руки на автомате шинкуют овощи, а мысли заняты совсем другим, если торопишься или вообще не в духе, то и еда получится такой же, торопливой, будничной, незапоминающейся. Для Насти готовка была таинством, сакральным действом. А тут какая-то Анюта со своим вульгарным пирсингом, абортами, Интернетами и беззастенчивой наглостью.
Ей казалось, что если она не будет отвечать, то домработнице станет скучно и она уйдет. Но Анюту Настино молчание, казалось, ничуть не напрягало. То ли бестактность, то ли черствость, то ли банальный пофигизм клинической эгоистки.
– Ну а тебе как здесь? – не отставала она. – Освоилась?
– Вроде бы.
– Как тебе наша принцесса?
– Кто?
– Оксанка, – понизила голос Анюта. – Во строит из себя девка, а? А сама – ни кожи ни рожи. Ты ее без косметики видела?
– Не доводилось, – сдержанно ответила Настя.
– И тупая как пробка. Вот везет некоторым – богатую мать иметь. Никаких проблем, делаешь, что хочешь, как сыр в масле катаешься… Она ведь еще и учится. В МГИМО! Тоже мне, студентка… А подружки ее – вообще путаны, хоть и прикидываются светскими львицами.
– Откуда в тебе столько злости? – не выдержала Настя.
– Посмотрим, что ты сама скажешь через пару месяцев, – хмыкнула Анюта. – Ладно, пойду пылесосить спальню этой королевишны. Она, кстати, совсем стыд потеряла, везде разбрасывает трусы с неотклеенными прокладками. Меня прям блевать тянет, когда убираюсь у нее.
– Ну так уволься, – спокойно предложила Настя. – Уверена, что желающих занять твое место много.
– Дура ты, – помолчав, резюмировала Анюта. – Но я на тебя не сержусь. И даже, наоборот, приглашаю заходить, если что. Знаешь, где моя комната?
– Напротив моей.
– Вот именно. Заходи вечерком. Раскурим косячок, и я покажу тебе фотографии мужиков с сайта знакомств!
В будничной круговерти, в череде завтраков-обедов-ужинов с адреналиновыми вспышками нескольких званых приемов, готовясь к которым Настя блистала кулинарным изяществом, прошло два месяца. Она освоилась, больше не смотрела на окружавшую ее роскошь снизу вверх, широко распахнутыми глазами.
Ей купили форменное платье – из такого же, как у домработницы Анюты, фиолетового материала. Только Анютин халатик был микроскопическим, Настин же длиной доходил до щиколоток. Видимо, хозяйки решили, что на маленькой вертлявой домработнице мини будет смотреться не так вызывающе, как на длинноногой плавной поварихе.
Настя построила свой рабочий график так, что у нее практически не было свободного времени. Для безнадежно депрессирующих свободные часы губительны – лучше, чтобы череда машинальных обязанностей отвлекала от горечи нечаянных мыслей.
За все это время она так и не смогла понять, что за человек ее старшая хозяйка, Ольга Константиновна. Со свойственной всем меланхоликам чувствительностью Настя поняла, что под отполированной оболочкой старшей Шмаковой черным морем плещется концентрированное горе. В этом смысле она чем-то была похожа на саму Настю. Она тоже пыталась максимально наполнить свой день событиями – чтобы не думать о том, что было для нее самым главным, а для Насти оставалось тайной за семью печатями. Анюта насплетничала, что двенадцать лет назад мужа Ольги Константиновны расстрелял его деловой партнер. Для Насти двенадцать лет были целой жизнью, эпохой, она не могла представить, как можно носить в себе беду целых двенадцать лет и не расплескать ее всю до последней капельки.
* * *– Это п…дец! – покачал головой Давид, затягиваясь. – Полный п…дец. Отец меня женить задумал.
– Что? – недоверчиво протянул Артем. – Как это?
– Я сам долго не верил, что он это всерьез… Ты же знаешь, по понедельникам у нас семейный ужин, явка обязательна. Раньше встречались по воскресеньям, но в прошлом году я взбунтовался. В воскресенье у меня законное похмелье.
– И что? Давай ближе к делу.
– И то. Вчера он это и заявил. На следующей неделе, сынок, ты ужинаешь с Дианой Мамедовой. Ну ты знаешь, это которая дочка «Прайм-Бизнес-Банк».
– Ты шутишь! – расхохотался Артем. – Видел я как-то семейство Мамедовых! У них дочка маленькая совсем.
– Восемнадцать лет ей. Не знаю, может, маломерка. Не понимаю, на что она мне сдалась. Но отец просто к стене меня прижал. Давно не видел его таким… Боюсь, что ему и правда втемяшилась идея этого брака. Слияние, мать их, капиталов.
– В таком случае тебе не повезло. Дочка Мамедовых страшна, как атомная война. Нос картошкой, и жопа низко висит. Придется тебе переходить на транквилизаторы.
– Все тебе шутить, – мрачно ответил Давид. – Ладно, встречусь с ней разок, не развалюсь. Постараюсь как-нибудь слить ее, интеллигентно.
– Ей не выдашь сто баксов на такси, – подначивал Артем.
– Я не понимаю – ты-то что так обрадовался? – рассердился Давид. – У меня проблемы, а он…
Артем всегда понимал, когда нужно сбавить обороты.
– Да брось, До. Ну поужинаете, сводишь ее в кино, розы подаришь. Сейчас не пятнадцатый век, чтобы заставлять жениться против воли.
– Ты что, и правда такой тупой?! У отца восемьдесят процентов «La-La»! Только на таких условиях он был согласен дать деньги. Сейчас он не забирает доход, но… Он в любой момент может меня прижать! Да и дела у него сейчас идут не то чтобы очень… До меня дошли слухи, что он продал дом в Маймами, чтобы покрыть какой-то долг… Это с каких пор для покрытия долгов надо распродавать личную недвижимость, а? А с Мамедовым у него были какие-то дела… Да он в лепешку расшибется, чтобы я вошел в эту семью!
– Кошмар какой, – покачал головой Артем. – Но тогда у тебя только один выход.
– Какой же?
– Надо сделать так, чтобы эта дочка Мамедовых сама тебя не захотела. Вести себя так, чтобы она сама сбежала. А с тебя взятки гладки. Или…
– Или что? – Артем начинал его раздражать.
– Или присмотрись к ней получше. Вдруг она не так уж и дурна собой?
* * *У Оксаны были две близкие подружки – Ларочка и Лерочка. Обе хороши как картинки, но по закону жанра – полные противоположности. Ларочка – пышная брюнетка, мулаточно смуглая, с солнцем в каре-зеленых бархатных глазах и темным пушком над вздернутой верхней губой, гладкая, плавная, мягкая, спелая, с глубоким грудным голосом, сочным смехом и ранней полнотой, которой она совершенно не стеснялась и даже наоборот – считала ее своей сексуальной изюминкой. У нее был удивительный природный дар – одним фактом своего появления она словно раскрашивала пространство вокруг себя яркими красками. Носила пышные юбки, по-цыгански звенела золотыми браслетами, говорила много и громко, и вообще со стороны всегда казалось, что она находится в центре любой композиции, а все остальные – ее просто обрамляют.
Лерочка – анемичная московская принцесса, белая моль, олененок Бемби в Missoni и Emilio Pucci. Белая, костлявая, с не знавшей загара розоватой кожей в трогательных веснушках, с длинными бледными ногами и длинными рыжими ресницами. Впервые ее увидев, Настя почему-то решила, что девушка серьезно и давно больна – был в ее образе некий трагизм безысходности. Но потом узнала, что весь Лерочкин трагизм состоял в том, чтобы не выпустить взрослеющее тело за железный занавес платьев тридцать восьмого размера. Тихая, бесцветная, почти никогда не улыбающаяся, она тем не менее была прекрасна своеобразной, гуманоидной красотой. Настя знала, что в Лерочку давно и безнадежно влюблен знаменитый художник, он успел увековечить средневековое спокойствие ее черт во всех своих картинах, благодаря его пылу Лерочка считается одной из первых красавиц города.
Однажды Настя поймала себя на мысли, что ей нравится за ними наблюдать. Когда Ларочка и Лерочка приходили к Оксане в гости, она нарочно крутилась рядом: то предлагала затеять шоколадное фондю, требующее ее присутствия, то каждые пять минут приносила из кухни столь любимые всеми красавицами свежевыжатые соки.
Все три девицы были избалованы, все три происходили из состоятельных семей и к обслуживающему персоналу привыкли относиться как к мебели. Совершенно не стеснялись при Насте свои дела обсуждать. Дела эти сводились в основном к обсуждению размеров пениса очередного любовника или степени бездарности очередной маникюрши.
Но однажды Настя услышала нечто такое, что навсегда изменило ее мнение о великолепном триумвирате.
Случилось это накануне Нового года, в двадцатых числах декабря.
– А что, если пойти в «La-La»? – спросила Оксана у подруг.
Разливающая глинтвейн Настя навострила уши.
– К Даеву? – нахмурилась Лерочка. – У него обычно столько народа набивается. В прошлый Halloween мне там испортили босоножку от Jimmy Choo. Залили гренадином.
– Зато весело будет. Давид на шоу не скупится. Да и Новый год – это совсем не то, что обычная вечеринка. У нас будет отдельный столик, я с ним лично договорюсь.
– А у вас с ним сохранились нормальные отношения? – будто бы удивилась Лерочка. – Когда я ушла от него к Свиблову, он так разобиделся, что внес мое имя в черный список и полгода не здоровался. Только недавно оттаял.
– Зато когда я с ним рассталась, он вел себя вполне мило, подарил мне часы Chopard, – улыбнулась Ларочка. – Но были вместе всего ничего, месяца три, в две тысячи четвертом, в Сардинии.
– Ну я-то была с ним почти год, – снисходительно заметила Оксана. – Трудный был год, то разбегались, то сходились снова… Да вы и сами все помните. Потом он выписал себе ту модельку из Бразилии. Но на прощание сказал, что я теперь для него как сестра.
Они замолчали и мечтательно уставились вдаль. Оксанин взгляд заволокло мечтательным туманом, на Ларочкиных щеках розовел красивый румянец, и даже у обычно холодной равнодушной Лерочки заблестели глаза.
– Вы все трое… встречались с Давидом Даевым? – вырвалось у Насти, впрочем, она тут же пожалела о своей опрометчивости.
Оксана уставилась на нее, как на заговоривший вдруг комод.
– А что, завидно? Может быть, тебе дать его телефончик, хочешь счастье попытать?
Ларочка и Лерочка, переглянувшись, прыснули.
* * *Твою мать, да она совсем еще ребенок!
Давид рассматривал девушку, сидящую напротив.
Ребенок, вымазавший все розовое лицо с детской пухлинкой маминой косметикой, умудрившийся отрастить внушительную грудь и научиться передвигаться на двенадцатисантиметровых ходулях. Ребенок, по какому-то чудовищному недоразумению нарядившийся в готические шмотки – сильно декольтированную виниловую блузу, черную короткую юбку из художественно продранного шифона, лаковые сапоги-ботфорты! Мама дорогая, да это просто Эльвира, повелительница тьмы, московского разлива!
Восемнадцатилетней Диане Мамедовой очень-очень хотелось казаться взрослой и роковой. Она опоздала на двадцать пять минут («Наверняка на самом деле пришла раньше и стояла где-нибудь за углом, посматривая на часы», – с внутренней усмешкой подумал он). Приземлившись напротив Давида Даева, первым делом закурила, распространяя по тесному пространству чилл-аута «La-La» вонючие пары дешевой шоколадной сигариллы. Закинула одну пухленькую ногу на другую, посмотрела на него исподлобья весьма вызывающе…
Какой наивный маскарад.
Давид прекрасно видел, что девчонка волнуется, нервничает. Наверняка инициатива знакомства изначально исходила именно от нее. Наверняка он ей приглянулся, и папаша ее, прикинув и наведя справки, решил, что идея со слиянием капиталов не так уж плоха.