Хроники Вторжения - Ярослав Веров 13 стр.


Со слов Эдика выходило, что журналом может заинтересоваться «какая-нибудь ФСБ», а никакие не «пришельцы». Причин своей в этом убежденности он тогда не раскрыл, но, как выяснилось, оказался прав. «А с ФСБ у нас давно негласный паритет, политика сдерживания и противовесов». У кого это, у «нас», тоже как-то не пояснил, ведь группу «бета», якобы, давно расформировали. Я так и сказал, а Эдик снисходительно похлопал меня по колену и с непонятной мне иронией в голосе подтвердил:

– Расформировали, расформировали.

Потом вдруг выяснилось, что почему-то ФСБ раньше проявляла к ним необычайный интерес, не ко всем, а к которым удавалось вычислить. «Но у нас же, хотя мы никогда все вместе не собираемся, постоянная связь. И как только эфэсбэшники шли на жесткий контакт – их человек, как правило, куратор операции, исчезал. На какое-то время». Тут Эдик снова улыбнулся.

– А что мы можем до любого из них добраться – это, Викулыч, факт.

Серега и Леха согласно кивнули.

– Мы можем хоть на спор, хоть прямо сейчас, группой из трех человек войти в Кремль и изъять Президента с его ядерным чемоданом. Или один чемодан. Видишь ли, Викула, наши методики предполагают использование оружия только после захвата объекта. Когда мы захватываем стартовую позицию ядерной ракеты где-нибудь в Аризоне, то, пока президенты торгуются между собой, нас, понятное дело, в покое не оставляют. Их спецназ тоже кое-что умеет. А до этого – ни единого выстрела. Даже холодное оружие нельзя. Если бы нас послали в Буденновск тогда, – мы бы в эту злополучную больницу вошли даже без оружия – раз уж вы нас расформировали, то и не давайте оружия. Мы бы их голыми руками...

Сеня, доселе пребывавший в ступоре, саркастически хрюкнул:

– Ага. Щас же!

– Ты, дружок, лучше помолчи, – ласково откликнулся с водительского места невозмутимый Леха. Ласково, но Сеня заткнулся. Я плечом почувствовал, как он вздрогнул.

А Эдик, как ни в чем не бывало, сказал:

– Понимаешь, Сеня, Вольф Мессинг в свое время на спор незамеченным вошел в Кремль и вынес из кабинета Сталина чистый лист бумаги с его подписью. И это не легенда.

В общем, в том же духе мы разговаривали, пока Леха развозил нас по домам. Я даже забыл про эту дурацкую Машину и про Сенины проблемы.

Однако проблема Машины всплыла снова через несколько дней. И вновь благодаря Эдику. Собственно, он и поставил точку в этой истории. Хотя я, признаюсь, все же считаю эту точку запятой. Но все по порядку.

Как-то, прошло три дня, а может, и все четыре, Эдик позвонил мне и спросил, какие мои планы на вечер. Планы у меня были, я вообще стал в последнее время чаще бывать в обществе. Моя дама сердца театралка, любительница презентаций, словом, тянет ее, а вместе с ней и меня, к широкому общению. Но на этот раз я принял решение в пользу Эдика.

– А Семен? – спросил я.

– Если хочешь – зови, не помешает.

Собрались мы все, эдак, к девяти вечера. Я, еще с утра, сразу пошел по магазинам, закупил необходимое. Дама моя привела все это в удобоваримый вид – вид салатов, нарезок и прочих разносолов – и ушла. Она у меня женщина тонкая, чувствует момент.

Эдик явился последним. При виде накрытого стола поморщился, сказал «ну, предположим», а вот бутылки распорядился совсем убрать, мол, мы тут собрались поработать, помозговать. И тут же выставил на стол две поллитровки малороссийской «Горилки перцовой с медом».

– Вот это пить будем.

Я, конечно, не понял, чем настоящий армянский коньяк плох для умственного напряжения, но банковал сегодня Эдик. Так весь вечер и проскучал коньяк на столе инопланетным гостем.

К делу Эдуард перешел не сразу. Хотя и отнесся к моим приготовлениям скептически, но блюдам, как всегда, отдал должное. Незаметно выпили одну «Горилку». Сеня был сумрачен, я пытался создать атмосферу. Но какой из меня рассказчик анекдотов?

Наконец, Эдик решил перейти к делу:

– Я, парни, даром времени не терял. Выяснил-таки, Сеня, кому звонили твои вергилии. Но все по порядку. Во-первых. При обыске на Банной мы с Серегой обнаружили «пенал». О чем вам тогда не доложили.

– Пенал? – переспросил я.

– Устройство для прослушки. Выглядит как деревянный пенал. Закладывается в ручки, ножки мебели. Этот был в задней ножке стола. Тот, кто закладывал, действовал нагло – запитал аккумулятор устройства прямо от телефонной линии. Значит, был уверен, что искать никто не станет. Вергилии твои, Сенечка, по этой части лохи полные были, оно и понятно. Пенал был исполнен стандартно: подслушивающий микрофон, узконаправленный передатчик. Там же, на месте, мы засекли направление радиолуча, а потом по мощности прикинули расстояние. На местности выяснилось, что луч упирается в жилой дом, одноподъездную четырнадцатиэтажку. Очевидно, приемник в одной из квартир. Выяснили, какие квартиры арендуются. Три квартирки нормальные – народ все время кублится. А вот одна квартирка – наша. Тихая.

– Прямо детектив какой-то, – буркнул Сеня, наливая себе горилки.

– А ты как думал. Детектив, настоящий детектив. Оперативная работа на местности, если угодно. После нашей диверсии на Банной ясно было, что хозяин объявится в ближайшее время. Он и объявился. А мы его уже ждали. Познакомились. Мужик нормальный оказался. Ветеран. Его бы на пенсию давно отправили, да как-то откладывали, а сам он и не просился.

– Да кто – он?! – не утерпел Сеня.

– Он – офицер ФСБ. Полковник, куратор всего этого безобразия на Банной, если угодно. Викула, подай мне, пожалуйста, бутерброд. В начале девяностых поставили его курировать, да так и забыли. Государственного интереса Машина не представляла, да что для них вообще сейчас представляет государственный интерес? А тогда и подавно. Получил полковник синекуру. И сиди, в потолок плюй, отчеты пописывай. Но он, я же говорю, нормальный мужик, старой закалки волк. Сам, своими руками, установил прослушку. Обязал этих двоих держать по телефону контакт, уведомлять, кто пришел на машину, хотя бы для того, чтобы, в случае невозврата, он мог подготовить легенду несчастного случая с летальным исходом и оформить документы.

– Какие документы? – не понял я.

– Семен получал свидетельство о смерти?

– Как это, значит, знали, что Машина небезопасна?

– А то. Предполагалось, что в ходе экспериментов будут несчастные случаи. Между прочим, любопытно у них это было обставлено. Загсам, патологоанатомам давалось распоряжение подготовить документы. С родственниками наш полковник разговаривал лично. Говорил, мол, так-то и так-то, в результате секретного эксперимента произошел несчастный случай. Тело есть, обезображено, в цинке. Вскрывать нельзя. И просьба не разглашать. А кому они еще нужны, эти писатели? Только нашему полковнику и были нужны. Тем более, как нам уже известно, было только два летальных случая. А для СМИ он запускал легенду. С молодым автором, кстати, и этого не понадобилось.

Эдик снова взял паузу. Мы прикончили горилку и перешли к чаю. За чаем Эдик значительно произнес:

– А вот теперь, парни, главное. Второй акт драмы. Наши Модест и Матвей. Кто они, откуда взялись, даже наш полковник не выяснил. С разных сторон к ним подъезжал. Говорит, нормального человека по-всякому бы расколол, а этих бесполезно. У нормального человека есть в жизни главный интерес и главный страх. Не мне вам, господа писатели, рассказывать. А тут – глухо, как в субмарине. Оставалось только их прослушивать. Слушал он их долго, набрались тысячи часов. Так вот. Кроме как к нему, никуда они не звонили. Между собой почти не разговаривали. Можно сказать, тысячи часов, целая вечность тишины и стука костей. Вообразите, с утра до вечера игра в нарды, без обедов, без чая. Даже неясно было – выходят ли по какой естественной надобности. Разве что на цыпочках и в войлочных тапочках. Еще что? Распределение обязанностей. Полковнику звонил только Модест. С клиентом разбирался Матвей. Их роли никогда не менялись. И среди этой оцифрованной вечности – менее часа информативных реплик. То есть разговоров друг с другом, когда клиент в Машине. Именно – когда в Машине сидит клиент. Самый длинный диалог – целых десять минут – касался, кого бы вы думали?

Эдик взял драматическую паузу. Я не сообразил и ляпнул:

– Шнизеля.

– Нашего Сени, вечная ему память в иных мирах!

Сеня вздрогнул и глянул таким взглядом – никогда такого у него не видел, – с неизбывной, собачьей тоской. Но ничего не сказал. Только вздохнул.

– Впрочем, что это я говорю, вы сами послушайте. Полковник любезно предоставил монтаж. А и чего ему было не предоставить – я взамен честно рассказал, кто Машину ликвиднул, он и успокоился. Да и приятно, когда твоя работа востребована. Кстати, здесь, на пленке, запечатлен и наш налет на лабораторию.

В тот момент я подумал, что Эдик не все нам здесь рассказывает – не могло тут обойтись без особых взаимоотношений с ФСБ. Но не было времени как следует додумать эту мысль – Эдик поставил на стол коробочку с кассетой. И мы стали слушать.

В тот момент я подумал, что Эдик не все нам здесь рассказывает – не могло тут обойтись без особых взаимоотношений с ФСБ. Но не было времени как следует додумать эту мысль – Эдик поставил на стол коробочку с кассетой. И мы стали слушать.

О чем говорили эти странные лаборанты? Обменивались туманными фразами. Я понял так: после того, как писатель помещался в Машину, они устанавливали какой-то странный контакт, только с кем? Вот клацнула гермодверь, вот стулья пододвинулись, вот покатились по доске игральные кости. И вдруг:

– Контроль нулевой.

– Мировая линия универсума?

– Ослаблена.

– Перспектива?

– Нулевая. Снимаю с контроля.

И опять стук костей.

Иногда случался разговор незамысловатее:

– Контроль. Перспектива воздействия.

– Мировая линия универсума?

– Соединена. Воздействие накладывается на базис.

– Перспектива?

– Возможность положительная.

– Контроль?

– Усиливаю.

– Ожидание?

– Полчаса местного времени. Трое суток мирового времени.

– Ожидание временного сдвига... Есть подтверждение на общемировой линии.

Вот в подобных случаях, перед возвращением писателя диалог имел продолжение:

– Воздействие?

Ответ был или «успешно» или «без успеха».

У меня от их разговоров мурашки по спине побежали. Что-то нечеловеческое было в этом монотонном обмене репликами. Я бы сказал – ничего человеческого, кроме русского языка. Я покосился на Сеню. Его лицо сделалось совершенно деревянным, в глазах читался ужас.

Эдик тоже как-то деревянно хмыкнул, промотал пленку вперед и сказал:

– Внимание! На сцену выходит писатель Татарчук.

Я стал слушать – и ахнул про себя: насколько точно я реконструировал разговор Сени с этими псевдолаборантами! И вот Сеня погрузился в иные миры.

– Контроль. Перспектива отсрочена. Объект в параллельном захвате.

– Мировая линия универсума?

– Ветвление. Перспектива неоднозначна.

– Возможность соединения с базисом, быстро?

– Имеется.

– Тяжесть паразитного соединения?

– Значительная. Усиливаю контроль. Захват!

– Мировая линия?

– Соединена. Воздействие наложено на базис.

– Перспектива?

– Возможность все еще неопределенная.

– Уточняй привязку. Быстрее.

– Круизный звездолет «Двенадцатый рубеж». Движение по мировой линии без фатального исхода.

– Возможность организации фатального исхода?

– Усиливаю контроль. Возможность реальна.

– Ожидание?

– Пятнадцать минут местного, три часа мирового времени. Возможность регрессии в параллельной линии.

– Принято.

Дальше пауза, и вдруг:

– Актуализация.

– Воздействие?

– Успешное.

– Объект?

– Звони куратору. Объект потерян. Время отделено от пространства.

Набирается номер – мерное «пик-пик-пик» мобильника:

– Модест звонит. Писатель Татарчук погиб. Да, обстоятельства те же. Да, можно оформлять.

Долгая пауза, и вдруг новый диалог:

– Активизация в параллельной линии.

– Объект?

– Не знаю. Параметры его. Возможность инверсии.

– С кем?

– Объект Дейншнизель.

– Время?

– Ориентировочно. Двое суток в местном будущем. Ноль в мировом времени.

– Тяжесть возмущения в общемировой линии?

– Пренебрежима.

– В параллельной линии?

– Абсолютная неопределенность.

Вдруг, как будто даже другим голосом, по-человечески злорадным, второй произносит:

– У Лингонов будут проблемы.

И оба начинают хохотать, словно каркают. Опять долгая пауза и:

– Объект на контроле. Нештатное возвращение. Звони.

Опять «пик-пик-пик», пауза.

– Не отвечает.

– Отложим. Иду принимать объект...

Да-а, на Сеню было жалко смотреть. Он сопел, тер щеки; то закатывал глаза к потолку, то нехорошо глядел на диктофон, будто тот был в чем-то виноват.

На пленке Сенино возвращение «выглядело» совсем не так, как он это описывал. Было много шуму – Сеня бился в истерике: сперва просто матерился бессвязно, потом кричал неразборчиво. Я разобрал только «ну почему, почему мы все такие?!» – это он повторял несколько раз, потом – «ненавижу, с-су-ку!» и еще что-то в том же роде. Потом его, действительно, стошнило...

Тут наш Сеня коршуном схватил со стола диктофон и хотел было запустить им прямо в окно, но Эдик с завидной быстротой перехватил его руку. Забрал диктофон, выключил, бросил на стол.

– Вот такие дела, парни. Ну что? Какие будут соображения?

Мы молчали. Я, если честно, испугался за Сеню – очень уж неважно выглядел наш лауреат. Бледный, губы трусятся. Схватился было за коньяк, но поставил обратно, видно, все ему поперек горла встало.

– Что, нет соображений? – словно не замечая Сениных соплей, осведомился Эдик. – Кстати, Семен, как на самом деле назывался твой «Титаник»?

Сеня шумно перевел дух. Наконец, буркнул:

– Да хрен его знает... Не помню.

– Не «Титаник», конечно, – констатировал Эдуард. – Я надеюсь, вам уже все понятно?

– У меня пиво в холодильнике, – почему-то извиняющимся тоном ответил я. – Принести?

– Ну, если тебе от этого станет легче, то принеси, – разрешил Эдик.

Я пошел на кухню. Эдик поднялся вслед за мной.

– Слышишь, старик, может, Семену этого не говорить?

– Чего? – все еще не понимал я.

– Что его использовали, как «торпеду»?

– Какую торпеду?

– Это так на зоне называют заключенного, который проиграл в карты свою жизнь, – пояснил Эдик. – Его жизнь принадлежит выигравшему. И тот использует его как убийцу-смертника для какого-нибудь своего врага.

– Это что, правда?

– Натуральная. А если «торпеда» – «петух», используют, чтобы законтачить, то есть, «опустить» какого-нибудь «авторитета». Бросается тот ему на шею, лобызает. Все, «авторитет» теперь тоже «петух». А «торпеду» за это убивают. Теперь понимаешь?

– Нет.

Эдуард вздохнул:

– Понимаешь, Викулыч, мы, писатели, себя сами превращаем в «торпеды». Ради признания, славы, тиражей. Если бы Сеня не стал в душе «торпедой», разве бы он пошел на Банную, решился бы себя простимулировать? Ну, не держи зря открытым холодильник, доставай пиво.

Я протянул ему бутылку, Эдик принял, пальцами снял крышку, глотнул.

– Давай, тебе открою.

Я подал свою.

– На, держи. Ну что, понял, наконец?

– Так что, он фээсбэшникам продался?

– Да, плохо быть по пояс деревянным. Мэмэмам. То есть, Модесту и Матвею. Два «мэ». А еще точнее, тому или тем, кто их сюда послал.

– На Землю?

– Наконец-то. В нашу Вселенную, Викулыч, фантаст ты гребаный.

– От фантаста и слышу, – буркнул я.

– Принято. Ладно, пошли утешать нашего лауреата. Захвати еще бутылочек.

Сеня наполеоном расхаживал по комнате.

– Они мной управляли! – твердо сообщил он. – Вы же слышали? Управляли. Это не я. Они меня перекинули со свадьбы на звездолет, они мне марсианина подсунули. Дурью накачали. Это не я хотел курить, это они меня заставили. Совершенно ясно, что механик тоже был подослан, и террористы...

– Говоришь, заставили? – жестко спросил Эдик. – А о чем ты хотел писать, помнишь? В романе?

– Так то в романе...

– Вот бы и писал в романе, – Эдик, похоже, разозлился.

– Вы что это, мужики? Я не понял. Вы что? Викула, скажи? Ведь я пострадал, зачем он так на меня?

– Затем, что ты, засранец, людей погубил. Живых людей, понял? Ради сюжетика.

– Почему это живых? – вскинулся Сеня. Голос его зазвенел: – С чего это ты взял, что живых? Это все виртуальное.

– А куда ты исчезал из Машины? В чьей одежде вернулся? Куда мэмэмы исчезли? В тартарары?

– Почем я знаю?! Я не ученый, я писатель! Называется – стимулятор, я и стимулировал!

– Ну, а там сердце не дрогнуло?

Сеня сник.

– Вот то-то.

– Это что же... это я Шнизеля?.. По-настоящему?

Эдик посмотрел на него и отвернулся.

– Мужики, что ж мне теперь делать?

– Грехи замаливать.

Я оценил эту фразу в устах богоборца и убежденного атеиста и решил вмешаться, надо было разрядить обстановку.

– Ребята, прошлого не вернешь. Надо жить дальше. Эдик, ты лучше объясни нам, как могло получиться, чтобы Шнизель пришел на Машину после того, как его... – тут я прикусил язык. – А если бы он не пошел?

Эдуард уже, похоже, выпустил пар. Прежним голосом сказал:

– Ты, Викула, наверное, невнимательно слушал запись. Вспомни, как мэмэмы говорили о времени. Они упоминали местное, то есть, наше время, мировое время, параллельную линию, мировую, общемировую линию. Это все разные времена. И сдается мне, что все это объединено некой общемировой линией. То есть общемировым временем. И что будущее в нашем времени в общемировом вполне может оказаться прошлым. И поэтому Шнизель не мог не пойти на Машину в нашем времени. Где-то на общемировой линии судеб это был свершившийся факт.

– Постой, Эдик, – осенило меня. – А зачем этим пришельцам вообще все это понадобилось? То есть, выманивать писателей в другие миры, провоцировать их там на какие-то действия, зачем?

Назад Дальше