— В этих болотах? — спросила Мона. — Подожди минутку.
— Да-да, милая, чистая правда.
— Разумеется, мы снабдим их свежим постельным бельем и всем новым, — сказала Беатрис. — Мы хотели поместить их в гостиницу, или в какой-нибудь дом, или…
— Да, естественно, — подхватила Селия. Боюсь, эта история попадет в газеты. Милая, твоя бабушка сейчас там совсем одна?
— Нет, мадам, она там с Бенджи. Бенджи — из трапперов, он ставит капканы и там живет. Вот уж точно: сумасшедшие люди, эти трапперы. Они живут в лачугах из жестяных банок, с окнами из осколков стекла. Я плачу ему меньше минимальной зарплаты за то, что он присматривает за бабушкой, и за дежурство у телефонов, но не беру с него никаких налогов.
— Ну и что же? — спросила Мона. — Он независимый подрядчик.
— Ты определенно умна, — сказала Мэри-Джейн. — Не думай, что я этого не понимаю. Я кусаю губы, когда сама вижу столь лакомый кусочек прямо у себя под носом. Этот Бенджи — спаси его Господь — всегда придумает, как раздобыть легкие деньги здесь, во Французском квартале. Мелкая торговля — ничего другого Господь ему не дал.
— О Боже! — вздохнула Селия.
Майкл рассмеялся.
— Сколько лет этому Бенджи? — спросил он.
— Двенадцать лет в этом сентябре, — ответила Мэри-Джейн. — У него все в порядке. Его большая мечта — продавать наркотики в Нью-Йорке, а моя большая мечта — поступить в Тулейн и стать доктором медицины.
— Но о каком дежурстве у телефонов ты говорила? — недоуменным тоном задала вопрос Мона. Сколько же у тебя телефонов? Чем ты на самом деле там занимаешься?
— Понимаешь, мне приходится тратить некоторую сумму денег для оплаты телефонов. Это совершенно необходимо, ведь мне нужно часто звонить своему брокеру, что вполне естественно. Кому еще? Затем должна быть вторая линия, чтобы бабушка могла разговаривать с моей матерью. Понимаете, моя мать никогда не выходит из больницы в Мексике.
— Какая еще больница в Мексике? — спросила Беа, совершенно ошеломленная. — Мэри-Джейн, ты рассказывала мне две недели тому назад, как твоя мать умерла в Калифорнии.
— Я просто пыталась быть вежливой, хотела избавить всех от скорби и неприятностей.
— Но как же погребальная церемония? — спросил Майкл, придвигаясь поближе, — вероятнее всего, чтобы было удобнее тайком коситься вниз, в вырез старенькой блузки из полиэстера, добытой на какой-нибудь свалке. — Пожилая дама… Кого же все-таки тогда похоронили?
— Дорогуша, в том-то и загвоздка. Этого так никто и не узнал, — сказала Мэри-Джейн. — Не беспокойтесь о моей матери, тетушка Беа, она считает, что уже находится на астральной орбите. Так, по крайней мере, мне кажется. Кроме того, у нее отказывают почки.
— Знаешь ли, это не совсем правда, о женщине в могиле, — сказала Селия. — Они верят, что это было…
— Верят? — спросил Майкл.
«Может быть, пышная грудь своего рода признак силы?» — думала Мона, наблюдая за сложившейся почти пополам от хохота и недвусмысленно склонившейся в направлении Майкла Мэри-Джейн.
— Видите, вот как печально, когда женщина лежит не в своей могиле, — тихо произнесла Беатрис. — Однако, Мэри-Джейн, ты должна сказать мне, как можно связаться с твоей матерью!
— Эй, ведь у тебя нет шестых пальцев! — торжествующим тоном воскликнула Мона
— Сейчас нет, моя драгоценная, — согласно кивнула Мэри-Джейн. — У моей матери в Лос-Анджелесе был знакомый доктор — он их и оттяпал. Я как раз собираюсь рассказать вам об этом. Они сделали то же самое…
— Хватит! — прервала ее Селия. — Я беспокоюсь о Роуан!
— Ох, я не знаю, — сказала Мэри-Джейн, — я имела в виду…
— То же самое — кому? — спросила Мона
— Это другой вопрос. Когда ты говоришь «кому» вместо «кто»?
— Не думаю, что сейчас стоит выяснять это, — ответила Мона. Существует множество более важных вопросов…
— Довольно, леди и джентльмены! — объявила Беа. — Мэри-Джейн, я собираюсь позвонить твоей матери.
— Тебе придется пожалеть об этом, тетя Беа. Ты знаешь, кем был «доктор», который отрубил мне шестой палец в Лос-Анджелесе? Это был шаман вуду с Гаити, и проделал он все это на кухонном столе.
— Но разве нельзя было выкопать из могилы ту женщину и выяснить, кто она? — спросил Майкл.
— На этот счет были весьма обоснованные предположения, но, — начала было Селия.
— Но — что? — спросил Майкл.
— Ох, проблема в чеках социальных пособий» пояснила Беатрис. — Впрочем, это не наше дело. Майкл, пожалуйста, забудь об этой мертвой женщине!
Как может Роуан игнорировать происходящее? Ведь Майкл на ее глазах называет Мэри-Джейн ласковыми именами и буквально пожирает девчонку взглядом. Если даже это не волнует Роуан, на нее не подействует и торнадо.
— Дело в том, Майкл Карри, что незадолго до смерти этой леди ее почему-то стали называть Долли-Джин. Похоже, в этой больнице проблемы с головой были у всех. Думаю, они начали укладывать бабушку не в ту кровать, а ее место заняла другая женщина. Вот почему все и случилось, и в результате никому не ведомую старушку похоронили в фамильном склепе Мэйфейров!
В этот момент Мэри-Джейн уставилась на Роуан.
— Она слушает! — крикнула Мэри-Джейн. — Точно! Клянусь Богом! Она слушает!
Если даже она была права, никто другой пока еще не мог заметить каких-либо изменений. Роуан продолжала оставаться безразличной к обращенным на нее взорам. Майкл вспыхнул, словно ему был неприятен возглас девочки. А Селия с сомнением в глазах и мрачным выражением лица пристально всматривалась в Роуан.
— С ней все в порядке, — объявила Мэри-Джейн. — Она непременно выйдет из этого состояния, вот увидите. Люди, подобные ей, разговаривают только тогда, когда хотят. Я и сама такая.
«Почему бы тебе не начать прямо сейчас?» — хотелось сказать Моне.
Но ей хотелось верить, что Мэри-Джейн права. Вполне возможно, эта девочка — могущественная ведьма. А если нет, она все равно рано или поздно добьется своего.
— Да не беспокойтесь вы о бабушке, — Мэри-Джейн хлопнула себя по голому коричневому бедру и собралась уходить — Хочу вам сказать вот что: все может обернуться к лучшему.
— Боже правый, но как? — спросила Беа.
— Знаете, все годы, что она провела в том доме, она почти не разговаривала с окружающими и вела беседы только с самой собой или с людьми, которых на самом деле там не было. И что же оказалось? Она отлично сознает, кто она такая, — представляете? Она говорит со мной, смотрит «мыльные оперы» по телику и никогда не пропускает передачи «Риск» и «Колесо Фортуны». Я думаю, все дело в душевном смятении. А тут еще возвращение в Фонтевро и вещи, найденные на чердаке. Кто бы мог подумать, что она в состоянии вскарабкаться по ступеням?! Поверьте, с ней все в порядке, не беспокойтесь. Я приношу ей сыр и крекеры с ветчиной, и мы вместе смотрим ночные шоу. Она тоже их любит. Что-нибудь вроде «Разбитых сердец». Она даже поет. Так что не беспокойтесь. Она потрясающая.
— Да, драгоценная, но все же…
Несколько мгновений Мона испытывала нечто вроде любви к этой залепленной пластырями девочке, которая, несмотря на тяготы, взяла на себя заботу о старой женщине и ежедневно боролась с разного рода жизненными трудностями, не боясь ничего, даже удара током.
Она проводила Мэри-Джейн до машины — потрепанного пикапа, из пассажирского сиденья которого торчали голые пружины. Грузовичок взревел, выпуская клубы выхлопного дыма, и наконец тронулся с места.
— Мы просто обязаны позаботиться о ней, — сказала Беа — Нужно как можно скорее собраться всем вместе и обсудить этот вопрос.
«Правильно, — мысленно согласилась Мона. „Положение Мэри-Джейн“ — отличная тема для семейного сборища».
И хотя провинциальная родственница пока не продемонстрировала никаких уникальных способностей, в ней, несомненно, было что-то незаурядное.
Капиталы Мэйфейров и авторитет семьи вполне способны обеспечить Мэри-Джейн безбедное существование. Почему бы ей не заниматься с персональным учителем — например, с тем, которого пригласили, чтобы навсегда освободить Мону от скучных, смертельно надоевших занятий в школе? Беатрис настаивала на необходимости купить Мэри-Джейн какую-нибудь достойную одежду, прежде чем та уедет из города, и, конечно же, впредь посылать ей приличные вещи, чтобы она не рядилась в обноски.
Была и еще одна тайная причина симпатии Моны к Мэри-Джейн. Ковбойская шляпа — маленькая соломенная шляпа со шнурком, красовавшаяся на голове гостьи в первые минуты ее появления, сброшенная затем на спину и вернувшаяся на свое место, как только Мэри-Джейн села за руль пикапа.
Ковбойская шляпа… Давняя мечта, не забытая и тогда, когда Мона стала по-настоящему богатой и летала по всему миру на собственном самолете. В течение многих лет она рисовала в своем воображении, как в такой вот шляпе по-хозяйски входит в офисы, банки, осматривает цеха заводов и фабрик. А Мэри-Джейн Мэйфейр уже носила ковбойскую шляпу. С косичками на макушке, в затрапезной хлопчатобумажной юбчонке, в глазах Моны она воплощала собой правильный и успешный стиль жизни. Даже ее обломанные, с шелушащимся фиолетовым лаком ногти были частью все того же стиля, придававшего ей грубоватую соблазнительность.
Ладно. Нетрудно будет проверить это, не так ли?
— Какие у нее глаза, Мона! — восхищалась Беатрис, когда они прогуливались по саду. — Согласись, этот ребенок великолепен! Не понимаю, как я могла… Ее мать… Знаешь, та всегда была психически нездорова. Нельзя было позволять ей убежать с ребенком на руках. Но между нами и Мэйфейрами из Фонтевро всегда были скверные отношения.
— Ты не можешь заботиться обо всех, Беа, — убеждала ее Мона. — Во всяком случае, не больше, чем Гиффорд.
Однако позаботиться следовало бы. И если Селия и Беатрис не в силах это делать, что ж, придется заняться этим ей, Моне. Она вдруг отчетливо ощутила себя частью большой команды, и это ощущение стало для нее в этот вечер одним из глубочайших откровений. Пока в груди ее бьется сердце, Мона будет делать все, чтобы мечты Мэри-Джейн стали реальностью.
— Девочка весьма своеобразна, но производит приятное впечатление, — признала Селия.
— Да… и этот пластырь на ее колене, — едва слышно пробормотал Майкл Удивительная девочка. Я верю тому, что она сказала о Роуан.
— Я тоже, — кивнула Беатрис. — Только…
— Только — что? — с отчаянием в голосе спросил Майкл.
— Что будет, если она так никогда и не заговорит!
— Постыдись, Беатрис! — с упреком воскликнула Селия и внимательно посмотрела на Майкла.
— Ты находишь пластырь сексуальным, Майкл? — спросила Мона.
— Право, не знаю… Пожалуй… На мой взгляд, в этой девочке сексуально все. Но причем тут я? — Казалось, он говорит вполне искренно и сам непритворно в это верит. Ему хотелось вернуться к Роуан, хотелось просто сидеть с ней рядом и читать какую-нибудь книгу.
На протяжении какого-то времени после того дня Роуан — Мона готова была поклясться — выглядела как-то по-иному, глаза ее время от времени смотрели строже, а иногда в них словно застывал невысказанный вопрос. Быть может, следовало бы снова послать за Мэри-Джейн? Впрочем, возможно, она и сама вот-вот вернется. Мона неожиданно для себя обнаружила, что с нетерпением ожидает встречи. А может, попросить нового шофера завести чудовищно длинный лимузин, уложить в кожаные карманы лед и напитки и отправиться вниз, к затопленному дому? Она могла себе это позволить, имея в своем распоряжении личный автомобиль. Правда, Мона еще не успела к этому привыкнуть.
В течение двух-трех последующих дней казалось, Роуан чувствует себя лучше: у нее все глубже прорезывалась маленькая морщинка на лбу, наличие которой можно было счесть свидетельством работы разума.
Но вот сегодня… В этот тихий жаркий полдень…
Мона видела, что Роуан постепенно, но неуклонно соскальзывает в прежнее состояние. Даже жара и влажный воздух никак на нее не влияли. Лишь капли пота то и дело выступали на лбу, и Селия неустанно отирала их, однако сама Роуан даже не делала попыток сделать это самостоятельно.
— Пожалуйста, Роуан, поговори с нами. — Голос Моны звучал по-детски тоненько и просительно. — Я не хочу быть наследницей легата! Можешь сколько угодно ругать меня за это, но я не хочу. — Она оперлась на локоть, и рыжие волосы опустились словно вуаль между ее лицом и чугунной оградой сада, создав иллюзию уединения. — Ну пойми же меня, Роуан. Ты знаешь, что сказала Мэри-Джейн Мэйфейр? Что ты все слышишь и понимаешь, что ты здесь, с нами. Пожалуйста, Роуан!
Мона подняла руки, чтобы поправить ленту и избавиться от неприятного ощущения зуда. Ленты не было: Мона перестала повязывать ею волосы после смерти матери. На голове была усыпанная жемчугом заколка, слишком туго зажимающая тяжелую прядь волос. Черт с ней. Она расстегнула замочек и позволила волосам соскользнуть на спину.
— Послушай, Роуан, если хочешь, чтобы я ушла, дай знак. Я пойму и мгновенно исчезну.
Роуан молчала, устремив пристальный взгляд не то на дикорастущую изгородь из лантаны, усыпанную мелкими коричневыми и оранжевыми цветами, не то на кирпичную стену.
Мона тяжко вздохнула, точно капризный и нетерпеливый ребенок. В конце концов, она уже перепробовала все, кроме гнева и раздражения. Может, настало время кому-то использовать и такой способ?
«Только пусть это буду не я», — мрачно подумала она
Она встала, подошла к стене, вырвала два прутика лантаны и положила их перед Роуан — словно дар богине, сидящей под дубом и внимающей людским молитвам.
— Я люблю тебя, Роуан, — едва слышно произнесла Мона, — ты мне необходима.
На одно мгновение глаза ее затуманились — казалось, вся зелень сада сомкнулась в одну зеленую вуаль. Мона на миг ощутила стеснение в горле, в голове слегка застучало, а затем настало высвобождение — гораздо более тяжкое, чем рыдание: некое смутное и ужасное прозрение, осознание случившегося когда-то кошмара
Эта женщина больна и, возможно, никогда не оправится, а она, Мона, теперь наследница легата и должна родить ребенка, хотя бы одну дочь, дабы впоследствии передать в ее руки несметное богатство Мэйфейров. Что ж, она вполне в состоянии выносить ребенка. А Роуан? Чем она могла бы заняться теперь? Врачом, а уж тем более хирургом ей не быть — это почти определенно. Ее вообще никто и ничто не интересует.
Внезапно Мона почувствовала себя неловкой, нелюбимой и нежеланной — такого острого и горького ощущения ей еще не доводилось испытывать никогда в жизни. Все! Пора бежать отсюда! Какой стыд, что она столько дней проводит за этим столом, умоляя простить ее за нечаянное увлечение Майклом; за то, что она молода, богата и способна когда-нибудь в будущем обзавестись детьми; за то, что пережила свою мать, Алисию, и тетю Гиффорд — двух женщин, которых горячо любила и одновременно столь же горячо ненавидела, в которых так нуждалась и которых потеряла.
— Эгоцентричная?! Какого черта? То, что произошло между мною и Майклом, было случайностью, я не планировала ничего подобного, — громко заявила она, глядя прямо на Роуан. — Случайностью! И хватит об этом!
Ничто не изменилось. Серые глаза Роуан смотрели осмысленно, отсутствующее выражение в них исчезло. Руки ее, аккуратно сложенные, свободно лежали на коленях, а тонкое обручальное кольцо, ставшее чересчур свободным, делало их похожими на руки монахини.
Моне захотелось коснуться пальцев Роуан с зажатыми в них прутиками лантаны, но она не осмелилась. Одно дело — получасовой разговор, и совсем другое — физический контакт. Она не могла дотронуться до Роуан — такой жест казался ей чересчур интимным, и впечатление усугубляло царившее вокруг безмолвие.
— Ладно, ты знаешь, что я не прикоснусь к тебе, не попытаюсь взять твою ладонь в свои, чтобы почувствовать что-либо или попытаться прочесть что-нибудь по ней. И не поцелую тебя, потому что, будь я на твоем месте, непременно возненавидела бы нахальную, неблагодарную девчонку, которая так поступила со мной.
Рыжие волосы, веснушки… Они не имеют никакого отношения к произошедшему. Все, что Мона может сказать: «Да, я спала с твоим мужем, но ты загадочная, сильная и могущественная личность, ты женщина, которую он любил, любит и всегда будет любить. А я… Я для него никто. Всего лишь ребенок, малышка, ухитрившаяся заманить его в постель. Признаю, я не была осторожной в ту ночь, хотя следовало бы. На самом деле я вообще об этом не думала. Но тебе не о чем беспокоиться. Я не из тех, кто мог бы надолго стать его постоянной любовницей. Он смотрел на меня точно так же, как позже на Мэри-Джейн. В его взгляде была только похоть — и ничего больше. Все произошло очень быстро и быстро закончилось. А мои месячные в конце концов придут, все станет по-прежнему. Ну, разве что доктор прочтет мне очередную лекцию».
Мона аккуратно сложила возле фарфоровой чашки на столе маленькие прутики лантаны и вышла.
Взглянув на облака, плывущие высоко в небе, она впервые осознала, какой прекрасный нынче день.
Майкл был на кухне и «стряпал коктейли», как он это обычно называл, то есть занимался выжиманием сока из папайи, кокоса, грейпфрута, апельсина. Перед ним возвышалась гора отходов — кожуры и выжатой мякоти.
Моне вдруг пришло в голову, что с каждым днем Майкл выглядит все более здоровым и привлекательным, но она постаралась поскорее отогнать эту мысль. Он занимался физкультурой на верхнем этаже. Доктора вселяли в него надежду. С тех пор как Роуан пришла в себя и поднялась с постели, Майкл заметно прибавил в весе — должно быть, на добрых пятнадцать фунтов.
— Ей нравятся такие коктейли. — Тон Майкла был таким, словно обсуждение достоинств напитков шло уже давно. — Это точно. Я знаю, что она их любит. Беа, правда, заявила, что соки слишком кислые, но я не заметил, чтобы Роуан морщилась. — Он пожал плечами. — Хотя… Я ни в чем не уверен. Мне трудно судить.
— Боюсь, — сказала Мона, — она перестала говорить из-за меня.
Мона смотрела на него и чувствовала, как глаза становятся влажными и постепенно наполняются слезами. Ее это испугало: она не хотела терять самообладание, добиваться внимания или чего-то требовать. Но она была очень несчастна. Чего, черт возьми, она ожидала от Роуан? Откровенно говоря, она едва знала Роуан. Такое впечатление, будто она жаждала материнского внимания от в общем-то чужой женщины — законной наследницы легата, которая уже не в состоянии исполнять свои обязанности.