- Луи, вылезай, не заставляй нас терять время.
Тот же голос с ужасающей отчетливостью повторил:
- Пошли вы все, говорят вам. Я-НЕ-ВЫЙ-ДУ.
На сей раз Фонтана охватил ужас: молокосос привел свою угрозу в исполнение. Как же он сумел это сделать? Немыслимо с научной точки зрения! А титан эмбриологии между тем уже гневно вопрошал его:
- Что за шутки, доктор? Вы издеваетесь над нами?
- Вы просто шарлатан, - вскричал второй ученый муж.
- И вам придется об этом пожалеть, - добавил третий.
Яростные протесты вкупе с оскорблениями и грохотом отодвигаемых стульев разорвали тишину палаты.
- Беспокоить нас ради банального разрешения от бремени! - восклицал титан.
- Но ведь он же говорит, - слабо возразил Фонтан.
Его глаза печально посверкивали из-за стекол очков.
- Кто это - он?
- Луи, маленький братец.
- Вы не желаете отказываться от своих фантазий? - взревел очень суровый на вид деятель в галстуке-бабочке.
- Кто же говорил, по-вашему?
- Искусственный голос с пластинки.
- Вовсе нет. Это не мошенничество. Только что к нам обратился младенец мужского пола из чрева мадам Кремер, что само по себе является настоящим чудом.
- Вы хотите сказать, - вмешалась одна из журналисток, - что в утробе этой женщины находится доношенный младенец, который может выражать свои мысли, как вы или я?
- Да, мадам, и этот младенец умеет изъясняться не только на нашем прекрасном языке, но также владеет в совершенстве английским, немецким, итальянским и русским. По своей квалификации этот младенец не уступит доктору филологических наук. Хотите, я вам докажу? И Фонтан, низко склонившись к животу роженицы, произнес медоточивым тоном:
- Луи, мальчик мой, не могли бы вы повторить на других языках те слова, что вырвались у вас в раздражении?
Луи, невзирая на свой высокий культурный уровень, уже успел приобрести задатки дурного актера, а потому не заставил себя упрашивать:
- Разумеется, доктор: fuck you, va far' enculo, vai tomar no cu, va a tomar рог culo, lech mir am arsch[8]...
- Нельзя ли избавить нас от этих непристойностей? - оборвал его психолог. - Обмануть все равно никого не удастся. Это биологически невозможно. Ребенок начинает осваивать устную речь лишь в возрасте полутора лет.
- Я сокрушил этот закон, господа, при помощи своих сотрудников и благодаря усилиям мадам Кремер.
Тут доктор Фонтан в нескольких фразах изложил - с явной неохотой, ибо предполагал блеснуть этим рассказом под занавес, - всю историю необыкновенной беременности за последние восемь месяцев, не вдаваясь, впрочем, в детали. По мере того как он говорил, на лицах слушателей недоверие сменялось любопытством, а потом и завистью - все они начали по одному занимать свои места. Ибо сами эти сатрапы от хирургии, пророки от педиатрии и от акушерства осмеливались мечтать лишь о том, чтобы сокрушить законы размножения посредством всевозможных манипуляций с генами и хромосомами.
- В таком случае, почему малыш не рождается? - осведомился нейробиолог.
- В этом-то вся проблема. Месяц назад Луи, начитавшись впервые в жизни газет, предупредил нас, то есть меня и мать, что не желает появляться на свет. В качестве довода он привел злокозненность людей, равно как эфемерность человеческого существования. Признаюсь, мы тогда не слишком серьезно отнеслись к этому.
- Ах, сволочная малявка, - сказал педиатр. - Где же такое слыхано, чтобы младенец сам решал, родиться ему или не родиться?
- А его эдипов комплекс? - пролаяла дама-психоаналитик. - Какое участие сможет он принять в эдиповом треугольнике, если затаится в утробе матери?
* * *
И вот накопившиеся досада и раздражение обратились против строптивого плода. Следовало обуздать эту ничтожную личинку, выдавить ее из норы. Суровые клиницисты и важные профессора преобразились вдруг в охотников, в свору гончих. Сгорая от стыда, Марта тянула брата за рукав, чтобы обратиться вместе с ним в бегство. Фонтан грубо оттолкнул ее - упрямец Луи, несомненно, отступит перед этим массовым натиском. Мадлен, протяжно застонав, взмолилась:
- О, пусть он уходит, пусть убирается, я больше не могу...
Ободренный всеобщим негодованием, Фонтан вооружился мегафоном и принялся вопить во все отверстия на теле роженицы:
- Луи, сдавайся, ты окружен, у тебя нет ни малейшего шанса.
Поднялся невообразимый гвалт. В едином порыве все лекари и повитухи, сплотившись, двинулись на штурм беременной женщины, крича во все горло:
- Выходи, мерзавец, если ты мужчина!
Светила медицины походили в этот момент на индейцев, исполняющих боевой танец. Вперед, смелее, пробьемся сквозь требуху, извлечем мятежника наружу! Быстрее, инструменты, щипцы, обезболивающее, вот так, хорошо, и не давать ему пощады, а сверх того заковать в наручники и надеть смирительную рубашку. Подать скорее газовую трубку, будем выкуривать его. И выдающиеся специалисты уже облачались в халаты, надевали резиновые перчатки, закрывали рот марлевой повязкой, вооружались кто скальпелем, кто жгутом, кто зажимами, пилами и кусачками, доставали шприцы и отмеряли дозу для анестезии.
- Тихо, - крикнул Луи своим скрипучим голосом, идущим из глубины, тихо!
Он изрядно перетрусил, но решил не сдаваться.
- Если вы хоть что-то попытаетесь предпринять, я вырву все, что у меня под руками, слышите? Так обрывают провода на телефонной станции. Я разметаю все внутренние органы, проткну вены, вскрою кишки, искромсаю печень.
Он уже ухватил своими ручонками мочевой пузырь, двенадцатиперстную кишку, почку - и теперь сильно сдавил их. Мадлен завопила от боли так, словно крыса вгрызалась в нее изнутри. Обступившая ее толпа мясников с ножами подалась назад.
- Не надо ничего делать, - пролепетала она, - он убьет меня, я знаю. Он готов на все. О, Луи, отпусти меня, уйди, умоляю тебя, очисти помещение!
- Презренный бандит, насильник! - вскричали доктора хором.
Их клинки со свистом рассекали воздух в нетерпеливом желании взрезать этот округлый живот. Гомон стоял такой, что прохожим на улице показалось, будто в больнице начался бунт.
Но пришлось смириться с очевидностью - нельзя было добиться рождения ребенка, не подвергая опасности жизнь матери. Врачи разоружились и стали обсуждать создавшееся положение. Прежде всего следовало выиграть время, чтобы захватить младенца врасплох. Посовещавшись с коллегами, Фонтан вновь поднес ко рту мегафон:
- Луи, мы предлагаем тебе компромисс: ты выходишь, как положено, а мы поместим тебя в кювету, где тебе будет так же тепло и удобно, как в материнском чреве!
- Знаю я, чего стоят подобные обещания, bullshit[9] , как говорят американцы. Не пытайтесь надуть меня, вы, Диафуарус[10] несчастный. Чтобы не было никаких болеутоляющих, снотворных, успокоительных. При малейших признаках аномальной вялости я разорву здесь все.
Оскорбления всегда трудно переносить, а уж от девятимесячного младенца тем более - он посмел обозвать Диафуарусом главного врача больницы, выдающегося специалиста! Фонтан выразил общие чувства, завопив в мегафон:
- Мы до тебя еще доберемся, сукин сын, мы с тебя шкуру спустим, я лично этим займусь.
- Вы теряете лицо, доктор Фонтан, равно как и время. И вам не стыдно так говорить с ребенком? Ай, как скверно, как недостойно. Попросите ваших друзей удалиться, дело закрыто и обсуждению не подлежит.
- Но, Луи, - вскричала психоаналитик, завладев мегафоном, - отчего вы не хотите родиться? До вас все на это соглашались. И я уверена, что большинство людей пошли бы на самоубийство, если бы смогли родиться еще раз.
- Я не такой, как все, мадам. Рождаются затем, чтобы заговорить, но, если умеешь говорить уже в матке, к чему рождаться?
- Луи, во имя неба, - с мольбой воскликнула психоаналитик, у которой уже дрожал, предвещая рыдания, подбородок, - родитесь, и я докажу вам, что нет ничего лучше жизни.
- Не впутывайте небо в эти споры! Вы только попусту сотрясаете воздух, уважаемая.
Луи сварливо откашлялся и, возвысив голос, отчеканил:
- К чему мне подражать вам, жалкие обитатели Земли, погрязшие в тщеславии и мелких страстишках? По какому праву взялись вы решать мою судьбу? Будучи в здравом уме и твердой памяти, я отвергаю жизнь на Земле оставляю вам эту вульгарную, крикливую и пеструю суету!
Услышав разглагольствования маленького проповедника, ученые мужи застыли в изумлении - девятимесячный плод обратился к ним с отточенной речью, напоминавшей лучшие образцы риторики, а вовсе не лепет новорожденного! Невероятно, но факт - научные убеждения, приобретенные в многолетних трудах, рассыпались прахом за несколько секунд. Когда же Луи добавил: "Воды можете оставить себе, я обойдусь плацентой", они разинули рты. Внезапно гнев их иссяк; утратив дар речи и сохранив лишь способность мычать, они беспорядочной толпой устремились к выходу, дабы вернуться к своей работе. Брошенный всеми Фонтан тщетно искал взглядом сестру Марту та уже давно скрылась, не справившись со своим смятением. Только операторы продолжали снимать, сами не зная, что будут делать с этими кассетами. А мать, по-прежнему беременную одним из близнецов, отвезли из родильного отделения в палату.
Глава III
МЛАДЕНЕЦ-ПЕДАНТ
После ужасного скандала Мадлен желала только одного - выжить Луи, эту говорящую опухоль, которая поселилась в ней и осквернила ее. Забросив дочь, она установила вокруг мятежника самую настоящую блокаду: начала голодовку, выпивая каждый день лишь немного подслащенной воды, и отключила все внутренние телефоны. Скоро станет ясно, кто из двоих уступит первым.
Но она не учла, насколько изобретателен был этот прожорливый царек. Поскольку он арендовал мамулю на бессрочное время, то позаботился о превращении своей сырой норы в комфортабельную дачу. Мать полагает, будто он в ее власти? Какое заблуждение! Тело женщины, а в особенности утроба и тем более чрево беременной представляет собой кладовую с неограниченным запасом провизии. Все здесь под рукой, повсюду текут молочные реки с кисельными берегами. Пусть сама мамуля не ест, это ровным счетом ничего не меняет - в закромах ее накопилось множество съестных припасов. Созерцая зрелые плоды, висевшие вокруг него, пышные сочные гроздья, заросли водорослей, лианы, заполненные кровью и живительным соком, он проникался уверенностью, что никогда ни в чем не будет испытывать недостатка. Конечно, воды от него ушли. Но в любой матери воды более чем достаточно - со всех сторон сочатся ручьи, бьют источники, низвергаются водопады; стоит лишь наклониться, чтобы утолить жажду или принять ванну. Слизистая оболочка, сверкающая словно витраж, постоянно выделяет капли, сходные с крошечными жемчужинами. Благодаря искусной системе водохранилищ Луи уже успел оборудовать небольшой бассейн с теплой водой, богатой витаминами и минеральными солями. А если случится засуха, он доберется до грунтовых вод, которые обеспечат все его потребности.
Оставалась еще одна проблема. Луи чувствовал, как давит на него жилище, ограниченное сверху грудной клеткой, снизу - тазом, а спереди брюшной перегородкой. Разумеется, он занял место, освобожденное Селиной, оттолкнул подальше печень, отодвинул в сторону нависавший над ним пищеварительный тракт, утоптал кишки, постоянно вторгавшиеся на чужую территорию, норовя поймать его в свои кольца, - все равно пространства не хватало. Он передвигался в своем помещении без особых помех, но размять ноги, не говоря уже об утренней пробежке, было невозможно. На такой крохотной площади ему никогда не удастся завести мебель или библиотеку даже если книги будут размером с конфетти. Это его удручало. Конечно, он уже накопил столько премудрости, что мог бы пережевывать ее до бесконечности, но познание состоит из новых побед, а не из старой жвачки. И что станет он делать без ручки с бумагой, без возможности сообщаться с третьими лицами?
Пуповину он уже не таскал с собой: перекусил ее и тщательно свернул. У него выросли настоящие клыки и коренные зубы - ведь он развивался так быстро! Итак, питался он прямо на дому: в обеденные часы прикладывал плаценту к слизистой оболочке матки, пронизанной кровеносными сосудами, и мембрана, как губка, вбирала в себя питательные вещества. Последние затем затвердевали бугорками и выступами, которые он снимал, словно ежевику или смородину в саду. Когда же ему хотелось более разнообразной пищи, он приникал к ее источнику, пользуясь изобретенным Селиной способом. В стенке материнского желудка он проделал крошечную дырочку и втягивал в себя, как выпивают яйцо, продукты, усвоенные мамулей. Ему чрезвычайно нравилась фасоль в масле, свежий шпинат в сметане, рыба в соусе или фаршированная о, дивное жаркое из тунца с капелькой острого карри, - фруктовые салаты с клубникой и лесной малиной, переложенной листиками мяты, черничное варенье, липовый мед и пирожки из дрожжевого теста. И как приятно было запить все это стаканчиком хорошего вина - лучше всего черным эльзасским пино, розовым туренским, бургундским или ронским всех сортов (к его великому сожалению, бордо слишком тяжело ложилось на желудок - после этого вина он чувствовал себя развалиной). Увы, с тех пор как мамуля постилась, желудок ее источал лишь ужасающе горький сок, и Луи пришлось отказаться от этих гастрономических вылазок.
Зато ему удалось соорудить при помощи обрывков плаценты нечто вроде соломинки, которую он подсоединил к груди Мадлен, проникнув в молочную железу. Поскольку было бы очень жалко потерять эту восхитительную теплую жидкость, он сосал ее, так сказать, изнутри. Как хорошо было у мамули кров над головой и обильный стол, горячая вода на всех этажах! Однако вследствие голодовки Мадлен молоко также иссякло, и в один прекрасный день Луи явственно увидел перед собой страшный признак оскудения. Что ж, если мамуля решилась умереть от недостатка пиши, он начнет пожирать ее, пока не обглодает все косточки дочиста. Каждый вечер, с целью избежать неожиданного нападения, Луи привязывал себя ко всем выступам, наподобие того, как пассажир самолета застегивает привязной ремень. Он обматывался нитями и волокнами, словно куколка бабочки, - если врачи попытаются сыграть с ним дурную шутку, применив, например, анестезию, им придется взрезать живот матери, разорвать ей внутренности и кишки. Она была его заложницей и имела право на жизнь лишь до тех пор, пока он существовал в ней.
Поскольку Мадлен попусту занимала койку, больницу ей пришлось оставить. Пусть возвращается, если малыш надумает родиться. Дома она сделала попытку расквитаться с сыном, подвергнув его истязанию пылесосом: приложила насадку к правому боку, включила машину, и ребенка резко проволокло в эту сторону. Затем она стала водить присоской по животу, отчего малыш завертелся кругами, словно железная стружка под воздействием магнита. Возмездие последовало почти сразу: Луи ухитрился поймать тонкую кишку матери и скрутил с такой яростью, что Мадлен лишилась чувств. Но она не отступила: больше всего ей хотелось привязать сына к электрическому стулу и утихомирить навсегда хорошим разрядом тока; она поклялась себе, что когда-нибудь расправится с ним, раздавит этого скорпиона, прорывшего в ней свою нору.
Соседям и друзьям она, чтобы сохранить лицо, говорила: "В яслях совершенно нет мест, пусть пока побудет у меня". Никто ей не верил видеокассета с записью неудавшихся родов, хоть и принадлежала доктору Фонтану, уже разошлась в пиратских копиях, а в бульварной прессе появились желчные статьи об отказе Луи родиться. Мадлен только что исполнилось девятнадцать лет, но ей даже в голову не пришло праздновать день рождения. Освальд обращался с ней бережно и по-прежнему защищал от родителей - а те, не ограничиваясь нотациями, угрожали теперь удвоить сумму ее долга, дабы покарать за неумение произвести на свет ребенка так, как это делают все. Освальда тоже раздражала неуступчивость Луи - дочь у него была, но он хотел сына. Каждое утро, встав на четвереньки перед животом Мадлен, он увещевал малыша, приказывая немедленно выйти наружу. Луи не удостаивал его ответом. Мать - это еще куда ни шло, польза от нее есть, ибо она вас вынашивает и укрывает в своем чреве, Но отец? Какие права могут быть у нескольких капель семени, извергнутых наудачу? Единственный, с кем следовало считаться, был доктор Фонтан - от него нужно было спасаться, как от чумы. Впрочем, Мадлен уже не могла обратиться к нему. Администрация больницы уволила гинеколога за серьезный проступок и злоупотребление доверием. Медицинская коллегия временно отозвала его врачебную лицензию, готовясь вынести на сей счет специальное постановление. Кабинет ему пришлось закрыть, и он брался за любую работу, поскольку влез в долги. Коллеги осыпали его насмешками или обдавали холодом; сверх того, потерпев крах на профессиональном поприще, он вынужден был сносить ежедневные сетования сестры Марты - та, проливая потоки слез, умоляла брата смирить гордыню и просить прошения у властей. Фонтан сдаваться не желал, ибо предвидел большие возможности. Пока следовало отступить, однако он намеревался возобновить исследования в гораздо более широком масштабе, как только представится случай. И тогда он сведет счеты с Луи, выставившим его на посмешище. Этот клоп еще свое получит!
* * *
В отчаянии Мадлен устремила взор на последнее прибежище обездоленных. Она воззвала к Богу. Это был очень печальный Бог: Он все еще существовал, хотя все считали Его мертвым с тех пор, как в конце девятнадцатого века один немецкий философ возвестил о Его кончине. Впрочем, на ход вещей это никак не влияло. Большая часть людей Им пренебрегала, а верующие в Него поклонялись Ему без особого рвения. Прежде Он всего три раза говорил с человечеством через посредство Моисея, Иисуса и Магомета, но теперь охотно вступал в беседу со смертными, дабы убедить их в истинности Своего бытия. Вот почему Он не остался глух к призыву Мадлен. Выждав, как положено, несколько дней, Он в одно прекрасное утро явился перед ней во всем блеске. Оробев, она стала извиняться за то, что принимает Его в пеньюаре, а затем смиренно попросила воздействовать на сына, чтобы тот наконец родился. Конечно, она в нетерпении своем согрешила, дав ему до времени вкусить плод с древа познания, но неужели ей придется вечно страдать из-за поступка, продиктованного чрезмерной любовью? Бог, сильно раздраженный уже известным Ему рассказом (ибо Бог знает все), обещал преподать этому недоумку хороший урок. На всякий случай Он заглянул в великую Книгу Бытия: в ней говорилось о мертворожденных младенцах, о выкидышах, о недоношенных, об умственно неполноценных и уродах, но ни единым словом не упоминались дети, которые решили бы остаться в материнском чреве. Пусть же этому Луи будет предъявлен счет за все нарушения закона Божьего.