– С кем он воевать-то собрался?
– С "Аполло". Догнать его эта посудина не может, но сильно мешает работать – из-за него Паша уже двоих перспективных клиентов упустил и потому глубоко обиделся…
– Ладно, таких корабликов в Гранд-Флите много, от потери одного не обеднеют, так что я не против. Надеюсь, они не днем на него попрут?
– Разумеется. Тем более что у Паши в эскадре есть два совершенно уникальных типа – братья Аматуни. Наверняка генетическая мутация, ночью как днем видят, Паша с ними уже давно работает…
Вместо запланированных двух дней кайзер пробыл у нас четыре, и вовсе не из-за перегруженности официальной программы или особой остроты переговоров. С точки зрения сопровождающих его лиц, последние два дня он провел исключительно в беседах с государственным канцлером – про Татьяну они были совершенно не в курсе. А на публике Вильгельм показывался редко и всегда в моем обществе. Кстати, при расставании он шепнул мне, что двойник генерала Найденова произвел на него впечатление и по возвращении домой он тоже попробует таким образом расширить свой ближний круг…
К тому, что я не могу в такое время надолго оторваться от расследования, кайзер отнесся с полным пониманием. Да и начхать ему было, с двойником или с оригиналом он прогуливается для восстановления сил – потому что ждавшая его Татьяна была сама собой в лучшем смысле этого слова.
Результатом наших бесед стало решение о скорейшей совместной постройке в городе Кольчугино алюминиевого завода и гидроэлектростанции. Кроме того, скоро должна была приехать рабочая группа для написания текста российско-германского договора о сотрудничестве в области промышленности и иных областях. А Татьяна при вручении пленки-фотоотчета твердо сказала мне, что по крайней мере до следующей встречи кайзер будет буквально считать дни – ибо если это не так, то ее надо гнать поганой метлой за полную утерю квалификации. Но тут, по-моему, она малость ошибалась – не дни, а часы до встречи будет считать Вилли! Кому как, а мне это было видно невооруженным глазом.
Итак, Вилли все же улетел в свою Германию, а я теперь летел в свой Георгиевск. Хотелось надеяться, что это мой последний полет на "Пересвете" – до чего же надоел, зараза, своей тихоходностью, неповоротливостью и тупостью управления! Единственное, что у него не отнимешь – садиться можно буквально куда угодно. Да, но мне куда угодно, как правило, вовсе не надо! А надо на аэродром… вот он, кстати, уже подо мной. Только как-то он странно выглядит…
Я присмотрелся. В конце полосы собралась какая-то толпа, точнее две. Между ними можно было рассмотреть что-то красное. А это еще что? У въезда на территорию, такое впечатление, собралось вообще больше народу, чем живет в Георгиевске!
– КДП, что у вас происходит? – поинтересовался я, на всякий случай уходя на второй круг.
Ответ пришел не сразу, видно, диспетчер подбирал слова. Наконец он родил:
– Вас встречают…
– Доложите как положено! – рявкнул я. Видно, подействовало, потому как теперь я услышал исчерпывающий ответ:
– По решению мэра Георгиевска назначена торжественная встреча вас, как героя войны и почетного гражданина города (во дела, и когда это Георгиевск успел обзавестись почетными гражданами?). Комендант аэродрома пропустил мэра и его окружение в количестве десяти голов. Кроме того, у конца ВПП находится аэродромный оркестр.
– А красное – это что?
– Ковровая дорожка.
– Почему она упирается в какую-то квадратную херовину?
– Это трибуна с микрофонами. Динамики выведены на ворота КПП.
– Заранее предупреждать надо было!
Тогда двойника бы взял, подумал я. Или по крайней мере речь загодя сочинил бы…
– Ладно, иду на посадку.
После того, как оркестр сыграл "Прощание славянки", на трибуну влез мэр Михеев и сообщил, что основатель города инженер Найденов, генерал, герой и канцлер, сейчас скажет несколько слов своим землякам…
Ко мне подбежал смутно знакомый молодой человек из информбюро и сунул мне в руки какую-то бумажку.
– Это что? – с подозрением спросил я.
– Ваша речь…
– Да ё… … …ь! – возмутился я.
– …Мать…мать…мать… – донеслось эхо от динамиков на воротах. Я оттеснил мэра от микрофона и продолжил свое выступление:
– Дорогие сограждане, это я не вам. Это просто общие впечатления об организации встречи… А устроена она будет так. В девять вечера приходите в приемный парк. Двести наиболее достойных поместятся в конференц-зале, остальные и в парке все услышат, будет трансляция. Опять же в парке приятнее будет слушать мою речь под пиво, в зале ведь не дадут… Так что до вечера, сейчас, извините, мне отдохнуть надо, все-таки восемь часов за штурвалом, а я уже не мальчик, к сожалению…
Мне вообще-то надо было не столько отдохнуть, сколько послушать доклады и вникнуть в обстановку.
В общем, встреча с народом вроде прошла неплохо. Я даже не стал пытаться говорить пафосную речь – ну не мое это совершенно. Просто начал с того, что перечислил уже погибших на той войне летчиков – двадцать четыре звания и фамилии, и попросил почтить их память минутой молчания… Потом коротко, в своей манере, рассказал, как мы там жили и как воевали. И под конец историю, случившуюся незадолго до нашего отбытия и в пересказах стремительно распостранившуюся по Ляодунскому полуострову…
Было решено завести на аэродроме в Чалиндзе пару коров – чтобы они, значит, парного молока давали летчикам дежурной смены. Коровы находились около консервного завода, в Хуицаинзе (здесь публика почему-то оживилась). Гнать их свом ходом тридцать километров по горам пастухам не хотелось, автомобили были заняты… А тут как раз дирижабль "Серафим" собрался в очередной рейс за запчастями. Ну и решили по дороге подкинуть коров, но, так как в той Хуицаинзе садиться было некуда, приняли животных на внешнюю подвеску. Наверное, коровам с непривычки стало страшновато, и с ними приключилась медвежья болезнь… И надо же было такому случиться, что как раз в это время административного коменданта Порт-Артура Стесселя зачем-то понесло посмотреть на береговые батареи, которые находились как раз на пути дирижабля. Правда, прямого попадания не вышло, но Стесселю вполне хватило и близкого накрытия… Теперь он успешно лечится от заикания.
Потом были вопросы, а в конце какой-то техник с моторного завода набрался смелости и спросил в наступившей тишине:
– А зачем нам вообще нужна эта война?
– Нам она ни к чему, – пожал плечами я. – Но у нас нашлось немало дураков в больших чинах, которые вели себя так, как будто никакой Японии вообще нет. А там нашлось немало горячих голов, решивших, что искать мирные пути решения проблем не обязательно… Все это так и осталось бы нашей дуростью и их беспочвенными планами, но тут в дело вмешалась третья сторона. Она дала деньги японцам, потом еще и еще – на оружие… Война стала неизбежной. Зачем она им? Сложный вопрос, и я пока не готов аргументированно отвечать на него. Но именно пока, потом отвечу обязательно. Так что эта война нам была не нужна. Но раз уж на нас напали, нам необходима победа, потому что поражение будет расценено во всем мире как сигнал, что Россия слаба. Союзники отшатнутся, враги осмелеют… Ничем хорошим это не кончится, можете мне поверить.
По-моему, мне поверили. Но все же хорошо, думал я поздним вечером у себя дома, снимая бронежилет, что никто не додумался задать следующий вопрос – а чем может кончиться не поражение, а победа в этой войне? Потому что ответа на него у меня не было…
Глава 38
– Извините, но это авантюра, – твердо сказал Густав и выжидательно уставился на меня.
– Вы продолжайте, продолжайте, – подбодрил его я.
– Самолету, может, и хватит недельных испытаний, – Тринклер косо поглядел на Миронова.
– Ну, может… – неуверенно промямлил тот, – хотя…
– Вот именно – даже самолет не помешало бы доиспытать. Но моторы! Один на стенде проработал двести пятьдесят часов, другой семьдесят. Однозначной причины такой разницы пока не найдено. Далее, почему у третьего мотора клапана приходится регулировать вдвое чаще? Почему у всех компрессия в четвертом заднем цилиндре падает быстрее, чем во всех остальных?
– Так я же у вас не все моторы забираю – четыре на "Кондоре" и четыре в запас. Вот и будете спокойно, вдумчиво их гонять на стенде и смотреть, почему они себя ведут так нехорошо. Найдете – радируете мне, я уж как-нибудь поправлю.
– В воздухе, – ехидно уточнил Густав.
– При вас же летел на одном моторе из четырех! Можно даже сказать, почти горизонтально… А уж на двух я всяко до аэродрома дотяну.
– Да чем вам "Кошка" не нравится?
– Скорость меньше, и ей до Владика придется делать четыре посадки, а "Кондору" двух с запасом хватит.
– В воздухе, – ехидно уточнил Густав.
– При вас же летел на одном моторе из четырех! Можно даже сказать, почти горизонтально… А уж на двух я всяко до аэродрома дотяну.
– Да чем вам "Кошка" не нравится?
– Скорость меньше, и ей до Владика придется делать четыре посадки, а "Кондору" двух с запасом хватит.
– Ага, и на каждой вы по двое суток будете в моторах ковыряться! Это если посадка получится на аэродроме, а не посреди тайги. Короче, вы можете, как директор, канцлер и… и…
– Самодур, – подсказал я.
– Вот именно. В общем, я категорически против и менять своего мнения не собираюсь.
– Что с вами сделаешь, – вздохнул я, – придется лететь на "Кошке"…
Вообще-то главной причиной моего желания оседлать "Кондор" была не его скорость и дальность. Мне просто хотелось прилететь во Владик, а потом в Артур на четырехмоторном гиганте! Но спорить с Густавом дальше было уже нельзя – он, как главный конструктор, еще не считает свои изделия доработаными. Значит, так оно и есть…
– Вот и замечательно! – оживился Миронов, – у последних "Кошек" улучшенная отделка, то есть плюс пять километров скорости, и дополнительные баки в крыльях. Не придется в фюзеляж две бочки с бензином заталкивать.
– Ладно, готовьте "Кошку" на послезавтра. Сначала летим в Питер, у меня там еще дел дня на три-четыре. Самолет за это время как следует проверяется, а потом – во Владик. Какую-нибудь откидную кушетку в фюзеляже соорудите, чтобы спать можно было и лежа – раз уж летим без бочек…
– "Летим" – это кто и докуда? – не понял Густав
– Это мы с вами до Питера. Вам же спокойней будет, если перед моим полетом во Владик лично моторы проверите. Да и еще одно небольшое дело у вас в Питере есть, заодно и решим в рабочем порядке…
Это небольшое дело состояло в том, что просто Тринклером Густаву осталось ходить три дня – за выдающиеся успехи на ниве конструирования движков Гоша решил произвести его в князья и даже попросил меня придумать прилагательное для титула. Я отказался, сославшись на занятость, Гоша тоже не родил ничего умного, и в результате Густаву предстояло стать просто князем Тринклером, без уточнения, что это князь Тринклер-какой-то там.
Смысл данного преобразования был несколько шире награждения Густава – Гоша решил начать, если так можно выразиться, национализацию своих предприятий. Ведь тот же моторный завод, крупнейшее в мире предприятие данного профиля, по сути представлял из себя частную лавочку некоего Георгия Романова и примкнувшего к нему Найденова. Но Романов вдруг стал императором, что подразумевало смену статуса принадлежащих ему заводов, газет, пароходов и прочего… Так что руководитель государственного моторного завода должен иметь соответствующий статус, ведь по табели о рангах такая должность тянет как минимум на четвертый класс. А раз Густава все равно придется снабжать титулом и званием, рассудил Гоша, то почему бы не приурочить это событие к какому-нибудь достижению, чтоб меньше возни и расходов? Следующими в очереди были Миронов с Гольденбергом, их предполагалось украсить довесками к именам по сдаче "Кондора" в эксплуатацию.
На "Кошке" мы с Тринклером долетели до Гатчины за четыре с половиной часа. Густав рулил, а я занимался испытаниями дополнительного оборудования, то есть установленной вместо бомбодержателя кушетки. Ничего так получилось, спать вполне можно, только одеяло подсунули какое-то колючее, а подушку надо будет сделать малость пожестче…
Гоша уже решил, что резиденция канцлера будет именно в Гатчинском дворце. Там же будут организованы малые императорские покои, в данный момент конкретно на случай очередного раунда переговоров с Вилли. Значит, и официальный "Дом", и полуофициальный "СИБ" тоже должны быть рядом, так что в правом крыле дворца уже обживалась Татьяна. Ну, а Беня нашел для своей службы приличный особняк на Мойке и осел там.
Густав таки не удержался от сюрприза. Когда полет уже подходил к концу, а я как раз задремал и даже видел какой-то сон, он спокойно встал с пилотского кресла, подошел ко мне и потряс за плечо:
– Ваша светлость, вставайте, а то мы уже почти прилетели!
– Ага, – буркнул, просыпаясь, сел и тут проснулся окончательно. В некотором обалдении я смотрел на стоящего рядом Тринклера, пустое место пилота и самостоятельно двигающийся штурвал…
– Автопилот? – допер я. – Электрический или гидравлика?
– Электрический. Раз уж он стоит на самолетах-снарядах, то почему бы и просто дальний самолет им не оборудовать? На "Кондоре" он будет штатно, а тут пока в порядке исключения… Это мы совместно с Корнеем такую смелость на себя взяли, доработать одну "Кошку".
– Протокол испытаний вы захватили?
– Обижаете. Но мы уже подлетаем, кто садиться будет?
– Вы и садитесь, если не устали… Я лучше пока с мыслями соберусь.
Эти мысли – сразу скажем, не самые возвышенные, я додумывал по дороге с аэродрома в Аничков дворец – сегодня мне надо было именно туда. Мысли, были, естественно, о любви – но не вообще и даже не о нашей, если она есть, с Мари – объектом был великий князь Кирилл Владимирович, Гошин двоюродный брат.
В свое время Гоша, прочитав о февральских семнадцатого года и далее послеоктябрьских загибах "царя Кирюхи", а также о том, что этот персонаж причастен еще и к гибели Макарова (обеспечить протраливание мин было приказано именно ему, но он был занят очередной пьянкой), вроде как в шутку спросил меня:
– Слушай, а не пора ли с ним приключиться несчастному случаю?
Тогда было еще не пора, но полгода назад стало самое время, и случай, естественно, приключился… Правда, не совсем тот, про который интересовалось высочество. Ну упал бы, положим, этому Кирюхе на голову кирпич. Так ведь его папа, фигура весьма влиятельная, поднял бы совершенно неприличный визг и без всяких доказательств утверждал бы – мол, это происки Георгия с его Найденовым, больше некому… Если не верите, найдите портрет этого князя и оцените морду лица. А как противник князь Владимир был весьма серьезен…
По сути, при Николае в Российской империи имелось три двора. Собственно Николая, которым заправляла Аликс, двор того самого Владимира Александровича и двор Мари. Причем в последний год позиции двора моей ненаглядной малость пошатнулись…
В нашей истории князя Володю подкосила скандальная женитьба его непутевого сыночка, и он тихо сошел со сцены. Так что мне даже не надо было ничего изобретать, только самую малость ускорить и подкорректировать события…
Итак, с Кирюхой произошел несчастный случай – он влюбился. А вот в кого – это был блестящий триумф Татьяниной службы! Идеал звался Изольдой Нахамсон (если чуть поточнее, то Сарой Собельсон) и являлся сомнительного происхождения мексиканской графиней, ныне подвизающейся в качестве журналистки во Франции. Так что первым итогом операции было то, что в данный момент Кирилл находился не в Порт-Артуре, а вовсе даже в Ницце.
Специализировалась Изольда на великосветских скандалах и сплетнях, причем не оставляла вниманием и Россию – ох, как не оставляла! Генерал-адмирал, прочитав ее статейку про себя, рвал, метал и рычал. Обвинения московского генерал-губернатора в педерастии тоже не прошли незамеченными, потом она проехалась по беспросветной тупости Николай-Николаича младшего… Про нас с Гошей она тоже писала какую-то хрень, чтобы не выделять из общей массы. Так что личность в высшем свете Питера это была довольно известная… И вот вчера я получил радиограмму, что клиент окончательно спекся и был затащен под венец! С такой новостью я и ехал к Мари на предмет обсуждения реакции на это вопиющее, подрывающее устои монархии безобразие.
В Аничковом меня ждало аж два величества – не только Мари, но и Гоша. Ему, как императору, материалы по этой истории были представлены еще вчера, но вообще-то у меня создалось впечатление, что тут что-то личное – больно уж активно, едва став величеством, он принимал участие в судьбе своего двоюродного брата. Сейчас они с Мари скрашивали ожидание меня написанием высочайшей бумаги.
– Ну-ка, что у вас тут, – заинтересовался я.
По мере чтения меня охватывала законая гордость учителя за в чем-то превзошедшего его ученика – документ был составлен блестяще, демонстрируя полную компетентность автора в высоком искусстве демагогии. С глубокой скорбью Гоша извещал, что в то время, когда весь народ, за исключением немногих отщепенцев, напрягает все силы в борьбе с сильным и коварным врагом, находятся люди, вступающие в связь с пособницами этого врага. Особенно его величество огорчает тот факт, что данный человек принадлежит к императорской фамилии и позорит своими действиями не только себя… Это вместо того, чтобы быть опорой трону. Дальше шел перечень причин, по которым даный брак ну никак не мог быть признан допустимым. Тут был и насквозь фальшивый графский титул избраницы, и ее неопределенная национальность (так в тексте), и то, что дама ни разу не православная…