Батальон, собранный для атаки, был подперт генераторными ротами, собранными со всей армии, почти всем, что от них еще осталось, и поэтому несся практически без задержек. "Генераторщики" за время боев тоже претерпели значительные изменения, на каждой машине теперь красовался пулемет, кустарно установленный теми же ремонтниками, а на машинах, поверх груза и поверх панцирей генераторов, поверх круглых боков "мельниц" ожесточенно висел, цепляясь за что попало, черный от дикой усталости и морозов десант. На самих генераторах пулеметы были из разряда тяжелых, простые и бесхитростные ДШК. То, что поначалу генераторщиков оставили без оружия, было явной глупостью, стоившей немалой крови, поскольку по смыслу своего существования и боевого применения они следовали только чуть позади атакующих частей. К тому же сами генераторы были покрыты четырехсантиметровой броней из материала, именуемого Беровичем "волокнистым углеродом" и плевали на любые пули с осколками. Снаряды – да, брали их почти всегда, но не всякие, не на любом расстоянии и не под каждым углом. Теперь, услыхав впереди резкие, отрывистые залпы танковых пушек и злобный, торжествующий вой пулеметов, вся генераторная группа, примерно полторы роты, молча, не дожидаясь приказа, попрыгала по машинам и отправилась вдогонку. Опыт боевого применения части насчитывал чуть больше недели, зато отличался большо-ой насыщенностью и крайним разнообразием, устав носил не слишком определенный характер, и сводился, по сути, к одному: Танки Должны Быть Заправлены ВСЕГДА, — и при этом, по возможности, не нести запасных баков. При соблюдении первого и, тем более, второго условия все остальное генераторным ротам прощалось. Даже теперь, когда они всерьез собрались поддерживать атаку, барабан "мельницы" работал на ходу, а генераторы – вырабатывали горючку: не только в России, но и в Европе практически всегда можно найти дерево или что-то, его заменяющее.
Там, где действие ракет проявилось в полной мере, делать было нечего: на черной, исходящей паром земле лежали черные головешки трупов, грузовики горели коптящим пламенем, почерневшие, угрюмые танки извергали клубы дыма, упершись в обгорелые пни по обочине. На периферии, между зонами полного уничтожения кто-то бесцельно, трудно копошился, не понимая, кто он и что с ним, почему ничего не видят выжженные глаза, и ничего не слышат уши, в которых барабанная перепонка тоже взорвалась одновременно с ракетами. И, главное, — куда делся воздух, который обожженное, стремительно распухающее горло не пропускало к обожженным, исходящим розовой пеной легким? Фигуры, слепо ползущие непонятно куда, шатающиеся фигуры, бредущие в непонятном направлении с широко раскрытыми глазами. Фигуры безучастно сидящих людей. Отрывистая команда старшего лейтенанта Каляды, бывшего чем-то вроде командира у десанта: "Тех, кто прячется – бить. Эти соображают…"
Батальон был усиленным не только в счет численности, приличной в разгар боевых действий хорошему полку. Не только за счет сводной генераторной роты. Усиленным он был еще и по той причине, что какая-то непонятная ремонтная бригада с непостижимой споростью перебрала основные агрегаты, заменив их новыми, и обмазала броню изнутри какой-то светло-желтой дрянью, застывшей во что-то вроде резины. С Дынером связался сам Жуков. Суховато пошутил, что у него – "большой блат, аж сам Семенов", и приказал принять, помочь войти в курс дела и "всячески способствовать". Заводская группа сопровождения, "ЗГС-4/67" приволокла с собой неожиданно солидный запас самых ходовых запчастей и агрегатов, чистое золото по военным временам, и уже за это Дынер не то, что обрадовался, а прямо-таки проникся к ним нежностью, возлюбил горячо и трепетно, но то, как они работали… Это было прямо-таки за пределами понимания, жаль только, хорошее быстро кончается, и через четверо суток круглосуточной работы группа собралась, и отбыла на какой-то другой участок. Обмазка – не горела, не поддавалась ножу и не позволяла броне "скалываться" когда в корпус снаружи попадал не пробивший ее снаряд. А двигатели перестали ломаться. И объективный закон природы, — износ, — как будто имел к новым деталям мало отношения. По всем по этим причинам "усиленный батальон", по сравнению с другими частями, можно сказать, летел, как на крыльях, преодолевая своим ходом невероятные расстояния, которые никак не могли быть ожидаемы врагом.
"Тридцатьчетверки" довольно долго шли дорогой без выстрела, сбрасывая с нее сожженную, искореженную, мертвую технику, давя попросту все, что попадало под гусеницы, и только достигнув уцелевшей части колонны, пустили в ход пушки, разнося транспортеры, грузовики, штабные машины и, главное, орудия в основном уцелевшего артиллерийского парка полка, но только те, которые начали переводить в боевое положение, готовясь к обороне. Вслед за танками пришла, налетела, как дикая орда, техника генераторных частей со своим жутким контингентом. Бывшие сидельцы выли в восторге, поливая из пулеметов и деморализованных, разбегающихся людей, и грузовики, тщетно пытавшиеся развернуться на узкой лесной дороге, и броневики, на таком расстоянии надежно пробивавшиеся пулями из страшного ДШК, а десант, что состоял уже из настоящих солдат, отставал от них очень мало, разве что действовал с большим выбором. Под огнем пятидесяти пулеметов, фугасными снарядами и гусеницами погибли практически все, кроме небольшой группы, которую отбили для своих надобностей пехотинцы из десанта: у них была своя, и очень важная роль. Собрав колючую проволоку, шанцевый инструмент и мины из трофейного имущества, они тут же начали окапываться, готовя плацдарм к приходу главных сил. Их отношения с "генераторщиками" сложились не вдруг: сначала пехота отдыхала, глядя на тяжкие труды тех, кого они приняли за тыловиков, потом, увидав, что работа у них не кончается вообще, предложили свою помощь. "Генераторщики" поначалу гордо отказались, но потом все-таки приняли подмогу, хотя и в очень ограниченных размерах. Теперь дело обстояло строго наоборот: пехота вкалывала, как каторжная, а генераторщики некоторое время пробовали хранить вид полной отстраненности, но потом, понятно, не выдержали, предложили помочь, но таким тоном, будто ждали, что от их помощи откажутся.
— Не, — помотал головой лейтенант Сопуло, — мы тут как нибудь сами, вы свое дело делайте. Без него, вижу, тоже ни хрена не получится…
Кончилось, как обычно, когда работы невпроворот, а людей мало, разумным компромиссом: генераторщики отбуксировали уцелевшие орудия на оборудуемые позиции, — куда скажут. А потом уже принялись за свою собственную, персональную каторгу. Но картина боя еще не прорисовалась до конца, не превратилась в законченную деталь громадного сражения. "Поводырь" все же навел свою летучую свору на дивизион, спешно драпающий в тыл.
О Руделе можно говорить всякое, но в данном случае он-таки совершил невозможное. При низкой облачности, когда уже близился ранний декабрьский вечер, он добился-таки попадания в одну из машин. Он вывалился из низких, чреватых снегом облаков, всем своим незаурядным чутьем ощущая опасную близость здешней земли, утыканной деревьями, за неуловимый миг увидел, принял решение и отреагировал именно таким образом, что две "сотки" накрыли белый, как призрак, грузовик. Кто угодно другой попросту не успел бы понять, что он видит и видит ли вообще что-нибудь. Пилот, понятно, не знал, что, на беду, это окажется один из транспортеров. Он еще выходил из пике, когда позади расцвело ослепительное сияние. Его "штука", как какой-то противоестественный ныряльщик, снизу вверх, нырнула в облака, но даже они не погасили сияния до конца. Оно разгоралось, пробиваясь сквозь облачную толщу пятном гнойного, желто-розового, мутного света, вспухало омерзительным волдырем, норовящим прорваться к небу.
На земле было весело: разумеется, боеголовки ракет не взорвались в штатном режиме, но и то, что получилось, выглядело эффектно. Твердое топливо в поврежденных снарядах оставалось топливом, оно срывало тяжеленные снаряды с места, как пушинки, и теперь они метались среди леса бешеными лягушками, круша деревья и расшибаясь сами, треснувшие, расколотые шашки, последнее достижение и предмет заслуженной гордости завода № 63, взрывались, разлетаясь осколками, которые продолжали гореть, прыгая и, горя, прыгать. Содержимое боеголовок, не будучи распылено, вообще не было взрывчаткой, но оставалось прекрасным восстановителем и горело пожарче какого-то там керосина. Зимний лес на довольно обширной площади сейчас пылал, как облитая бензином скирда соломы.
Личный состав гвардейского дивизиона был не чета полууголовникам из генераторных рот. Они были гвардейцами настоящими, идейными, проникнувшимися, и, кроме того, в достаточной степени боялись своего дьявольского оружия. Так что уставной интервал при штатном, то есть "рассредоточенном в пределах визуальной связи" движении выдерживался свято, других войск здесь не было. Кроме несчастного транспортера никто не пострадал.
На земле было весело: разумеется, боеголовки ракет не взорвались в штатном режиме, но и то, что получилось, выглядело эффектно. Твердое топливо в поврежденных снарядах оставалось топливом, оно срывало тяжеленные снаряды с места, как пушинки, и теперь они метались среди леса бешеными лягушками, круша деревья и расшибаясь сами, треснувшие, расколотые шашки, последнее достижение и предмет заслуженной гордости завода № 63, взрывались, разлетаясь осколками, которые продолжали гореть, прыгая и, горя, прыгать. Содержимое боеголовок, не будучи распылено, вообще не было взрывчаткой, но оставалось прекрасным восстановителем и горело пожарче какого-то там керосина. Зимний лес на довольно обширной площади сейчас пылал, как облитая бензином скирда соломы.
Личный состав гвардейского дивизиона был не чета полууголовникам из генераторных рот. Они были гвардейцами настоящими, идейными, проникнувшимися, и, кроме того, в достаточной степени боялись своего дьявольского оружия. Так что уставной интервал при штатном, то есть "рассредоточенном в пределах визуальной связи" движении выдерживался свято, других войск здесь не было. Кроме несчастного транспортера никто не пострадал.
Рудель, как завороженный, проводил взглядом пылающее, как болид, тело, которое прожгло облака в полукилометре за его хвостом, и исчезло в вышине, волоча за собой шлейф плотного темно-желтого дыма. Зато он не увидел того, кто искал в облаках его самого, Ганса-Ульриха Руделя.
Двигатель нес машину с такой легкостью, что сумрачный пилот чувствовал себя чем-то вроде демона, для которого не существует недоступных высот, скоростей и расстояний, иллюзия была небезопасной, но наполняла мрачным вдохновением, когда море по колено, когда темные облака вокруг – прозрачнее прозрачного, а враг – всего лишь обреченная на смерть жертва. Пробивший облака свет позволил ему чуть скоррегировать направление полета, а теперь его наводили с куда большей уверенностью.
Маленький приборчик в кабине "косички", на этот раз именовавшейся "Як-9С", мигал зеленой стрелкой, указывающей направление в темноте, и тихо квакал, постепенно повышая громкость по мере того, как истребитель приближался к цели. Тот, кто сидел в кабине, мало уступал Руделю в таланте и быстроте реакции, а "поводырь" его был классом повыше. Он успел увидеть движущуюся встречным курсом темную тень на фоне подсвеченных облаков и довернул еще чуть-чуть. Удача имеет неприятную особенность тут же компенсироваться неудачей: ударивший на "пистолетной" дистанции пушечный залп Льва Шестакова[10] угодил и в двигатель, и в кабину "штуки" одновременно, а очередь пулемета вспорола ее правое крыло.
Столь успешно начавшаяся карьера пилота "штуки" так и не достигла своего пика, потому что машина его, нелепо кувыркнувшись вперед-вбок, врезалась в группу высоких сосен, но только пилот ее умер еще до этого. Лев Шестаков не стал оборачиваться. Особых сомнений в том, что победа одержана, у него не было, но победа радовала мало. Он приблизительно догадывался, что именно ему скажет командование: "Тебе было сказано не немцев валить, а любой ценой защитить дивизион, чтобы на него и муха не села. Так что задание ты, товарищ гвардии полковник, не выполнил". Правильно, между прочим, скажет.
Так клинки фехтующих первый раз столкнулись теперь уже и за облаками. Далеко не в полную силу, но первые искры были высечены.
— Там, где по оккупантам прошлись эти штуки, блюют даже бывшие зэ-ка из самых бывалых, а уцелевшие фрицы не годятся даже для допросов… Не по своим городам, товарищ Верховный Главнокомандующий.
— Так-то оно так. — Вождь задумчиво выпустил густой клуб табачного дыма. — Но мне пазарэз нужны шесть армий, которые сейчас сторожат сталинградских сидэльцев…
— На госпитальных базах фронтового тыла и тыла страны задержать и направить к нам списанных вчистую по болезни, а также ампутированных, способных передвигаться на костылях, одноглазых и с челюстными ранениями. Не брать безруких и слепых, не брать с ампутациями обеих ног выше колена вообще, а с ампутацией обеих ног ниже колена не брать до особого распоряжения: когда-то же наладим производство толковых протезов, разработка запущена. Под бараки приспособить склады готовой продукции, которые освободятся после перехода на систему непрерывной отгрузки продукции. Яковлев рассчитал, не вижу, почему может не получиться. Процесс ускорим и еще, введя принцип конкурентного распределения продукции в пределах Списка. Разрешение получено и на то, и на другое, список будет обновляться не реже раза в неделю и пойдет за подписью Самого исключительно.
— А чахоточные?
— А что чахоточные? Их что, помимо нас, санаторий ждет? Нет. Их вообще где-нибудь ждут? Не особенно. Потому что санаторий – для летчиков, подводников, катерников и тому подобного люда, который еще нужен Красной армии и вернется в ее ряды. Впрочем – отдельный барак или выгородка с отдельной дверью, смотря по числу. Приглядишь. "Т-6", "Т-10" – ускорить выпуск, проследишь за соблюдением стандартов технологии, чтобы облет обрубить по самые уши, надо придумать, как обосновать форсирование плана. Еще лучше будет облет и полетный контроль заменить реальным полетом по нашему делу.
— Зачем?
— Мы на них загрузим сборочные комплекты "АГ-5(у)", конструкция разработана, грунтовый клей в баллонах, тенты и роликовые верстаки в сложенном виде. Не все, понятно, а затравочную часть. Там, где указаны выходы Маршрута к железной дороге, сборочные мощности увеличить раз в пять-шесть, самолеты туда не гонять. Обуть-одеть поприличнее первенцев, им километров шестьдесят, если не все сто топать на своих двоих, следом за машинами, потому что спервоначалу машины будут важнее, поволокут кухни и свою часть сборочных мощностей… Да, чтоб не было вопросов: "у" — в данном случае не "улучшенный", не "усовершенствованный" и не какой еще, а просто-напросто "упрощенный". Машинки исходно задумываются, как одноразовые, поэтому нормальные, наши грузовики вернешь с третьего примерно пункта назад.
— Да собирать-то кто будет?
— А будущие пассажиры. Если не хотят на своих двоих топать. И вообще, кто не работает, тот не ест. Чтобы поняли – как, пошлем дядь Яшиных старперов, по одному, вертухаев предупредим, чтоб, значит, как зеницу ока, потому как в ихних интересах. Леса-рощи как?
— Я Александру Михайловичу сказала, он сделал по возможности.
— Молодец. Вижу. Оба молодцы. Туда генераторы.
— Это плохо. Потому как без девок тогда не обойтись. Причем самых-самых.
— Ты видишь какие-нибудь другие варианты? Нет? Тогда пойдем дальше. По железной дороге часть грузовиков, понятно, в уже собранном виде, хотя бы четверть. За…
— За качеством закладки – Проследить. Прослежу, уж если уж "у".
— Двигатели и шины там, кстати, нормальные, потому как особые никакого смысла разрабатывать не было, поточная продукция.
— Уж это я, как-нибудь, в курсе.
Прототип VI: образца 41 года
Сказать, что месяц август года от рождества Христова 1941 был страшен, значит не сказать ничего. К этому месяцу трещины от таранного удара 22 июня пронизали всю непомерную толщу гигантской страны. Трещины во всех опорах строя, сколько бы их ни было. Трещины в сложившихся межчеловеческих отношениях. Трещины в обществе, в организационных принципах, в самых устойчивых убеждениях. Трещины в людских умах. Казалось, что опоры не осталось ни в чем, и мир разваливается на куски, словно прозвучали трубы Страшного Суда, и небо стало – как кровь, и твердь земная – как болото, и скалы – как зыбучий песок. Как в дурном сне, к чему бы ни тянулись руки власти, в чем бы ни пытались найти спасение, все либо пропадало, как мираж, либо напрочь отказывалось действовать. Казалось, что на страну напали не обычные существа из плоти и крови, а какие-то полчища черных магов, при встрече с которыми разум помрачается и сердца теряют твердость, все цепенеет и рассыпается, а громадные армии тают, как кусок льда в печи, без следа. Вот тогда-то, убедившись, что обычные меры не помогают, советское руководство решилось на небывалое: по решению ГКО на восток страны, за Волгу, на Урал, в Сибирь и Среднюю Азию отправились сотни, тысячи колоссальных предприятий. И тогда-то черный от недосыпания Малышев во многом неожиданно даже для себя сказал:
— Считаю, что наряду с предприятиями юго-западной Украины в первую очередь на восточные базы должен быть отправлен 17-й завод.
Для товарища Сталина это вообще не подлежало сомнению, было некой аксиомой, которую он и обсуждать-то не собирался, и вещью самоочевидной. В его планы входило, вне зависимости от результатов нынешнего заседания и принятых решений, попросту отдать приказ на перебазирование. Но, поскольку слова эти первым сказал все-таки не он, особого рода подозрительность вспыхнула в нем со всей мгновенностью безусловного рефлекса, и он спросил, не мог не спросить, потому что иначе не был бы Сталиным: