Однажды туманным ноябрьским вечером лишь только я свернул на Пиккадилли, как вдруг меня схватили за руку, да так, что сердце мое, постоянно испытывавшее чувство тревоги, едва не остановилось. Я подумал, а думалось мне об этом постоянно: вот и все, наступил час неизбежной расплаты. Однако оказалось, что это всего-навсего Раффлс — он стоял передо мной и улыбался мне сквозь туман.
— Хорошо, что мы встретились, Кролик, я искал тебя в клубе.
— Да я только намереваюсь пойти туда. — Я постарался унять дрожь, но попытка моя не принесла результатов — об этом я мог судить по расплывавшейся все шире и шире улыбке Раффлса, а также по его снисходительному покачиванию головой.
— Пойдем лучше ко мне, — сказал он, — я расскажу тебе нечто забавное.
Я попробовал было отказаться, так как его тон ясно давал понять, какого рода «нечто забавное» он сообщит мне. А я уже в течение нескольких месяцев решительно боролся с собой против тяги к таким забавам. Но, как я уже заявлял прежде и могу повторить сейчас, для меня, несмотря ни на что, Раффлс был самым неотразимым на свете человеком, когда он только этого желал. Поскольку мы оба со времени оказания мелкой услуги сэру Бернарду Дебенхэму вели совершенно безупречный образ жизни и его властному уму в течение длительного срока не представлялось возможности или же необходимости проявлять подобное желание, мой первый порыв отказаться имел, по сути, довольно прочные основания: я сознательно воздерживался от предосудительных поступков, хоть это и длилось уже значительно дольше, чем когда бы то ни было за все время нашего близкого знакомства. Я стал выдвигать Раффлсу различного рода отговорки, но он подхватил меня под руку и негромко засмеялся с видом добродушного превосходства. И, все еще продолжая отнекиваться, я как-то само собою оказался в Олбани, на лестнице, ведущей к квартире Раффлса.
Огонь в его камине почти совсем потух. Он размешал кочергой не прогоревшие угли и добавил новых дров после того, как зажег свет. Что же касается меня, то я в мрачном настроении продолжал переминаться с ноги на ногу в пальто до тех пор, пока Раффлс в буквальном смысле не стащил его у меня с плеч.
— Что ты за человек такой, Кролик! — игриво воскликнул Раффлс. — Можно и впрямь подумать, что в эту благословенную, туманную ночь я способен предложить тебе провернуть какую-нибудь кражу со взломом! Нет, Кролик, речь пойдет совсем о другом, поэтому садись-ка вот в это кресло, возьми себе сигарету «Салливан» и держись покрепче.
Раффлс зажег спичку, поднес ее к моей сигарете и подал мне бокал виски с содовой. Затем он вернулся в прихожую, и я, начав уже было расслабляться и приходить в благодушное настроение, услышал, как на двери щелкнула задвижка. С великим трудом мне удалось удержать себя в кресле. В следующее мгновение Раффлс уже устраивался в кресле, стоящем напротив моего. Широко расставив ноги и скрестив на груди руки, он буквально пожирал глазами мое смущенное лицо.
— Ты помнишь Милчестер, Кролик, старина? — спросил он вкрадчивым голосом.
Я мрачно ответил, что да, разумеется, помню.
— Мы еще сыграли там одну маленькую игру, которая не значилась ни в одной программке. Условно ее можно назвать «Джентльмены» против «Профессионалов», если ты припоминаешь.
— Я и не забывал никогда.
— Зная, что тебе так и не пришлось, образно говоря, взять игру на себя, я думал, что ты мог бы и забыть. Ну, джентльмены тогда без особого труда выиграли, а вот профессионалы были все схвачены…
— Бедняги!
— А вот я в этом-то не слишком убежден. Помнишь того парня, которого мы увидели в гостинице? Такой цветущий, в пух и прах разнаряженный, про него я еще тебе сказал тогда, что это один из самых умных воров в нашей столице.
— Конечно, помню. Как потом выяснилось, фамилия у него — Кроусхей.
— Ну-у-у, он был осужден под этой фамилией, поэтому пусть будет Кроусхеем. Так вот, не трать на него свою жалость, старина: вчера во второй половике дня он сбежал из Дартмурской тюрьмы.
— Превосходная работа!
Раффлс невольно улыбнулся, но при этом удивленно вскинул брови и пожал плечами.
— Ты совершенно прав: действительно, все было сделано превосходно. Мне жаль, что ты не читал об этом в газетах. Вчера, воспользовавшись густым туманом, старина Кроусхей бросился наутек в поросшую вереском пустошь и ушел по ней под сильным ружейным огнем без единой царапины. Честь ему и хвала, с этим я согласен; парень с таким характером и с такой выдержкой заслуживает свободы. Кроусхей, однако, обладает не только крепкой волей, но и многими другими качествами. Его искали всю ночь, но так и не сумели найти. Никаких других сведений в утренней газете, которую ты тоже не удосужился прочитать, не было. — При этих словах Раффлс развернул принесенный с собою экземпляр. — Послушай вот это. Тут сообщается о подробностях побега, которые лишь подтверждают высокий класс его работы: «Следы беглеца были обнаружены в поселке Тотнес, где он, по всей видимости, ранним утром совершил особо дерзкое преступление. Говорят, что он проник в жилище сельского викария преподобного Э. Г. Эллингсворта, который, как обычно встав с постели, не нашел своего облачения. Несколько позднее тем же утром тюремная одежда, принадлежавшая заключенному, была найдена в одном из 133 ящиков комода викария, где она лежала аккуратной стопкой. Кроусхею вновь удалось благополучно скрыться, хотя высказывается мнение, что столь заметный наряд позволит задержать его уже сегодня днем». Что ты об этом думаешь, Кролик?
— Определенно это спортсмен-профессионал, — сказал я, беря в руки газету.
— Кроусхей больше чем просто спортсмен! — воскликнул Раффлс. — Он — художник, и я ему завидую. Из всех людей выбрать именно викария! Превосходно! Превосходно! Но это еще не все. На стенде в клубе я прочел, что неподалеку от Доулиша сегодня же было совершено разбойное нападение. На одной из проселочных одноколейных дорог был найден священник в бессознательном состоянии. Это — опять-таки дело рук нашего приятеля. В телеграмме об этом ни слова, но факт самоочевидный. Он просто вырубил какого-то мужика, сменил свою одежду и бодро двинулся к столице. Разве это не замечательно? И разве это не лучшее из всего того, что когда-либо совершалось в подобном роде?
— Но зачем это Кроусхей двинулся к столице?
С лица Раффлса тотчас же испарилось все воодушевление. Стало ясно, что я напомнил ему о чем-то крайне неприятном: о том, что он забыл, объективно радуясь успехам, так сказать, товарища по роду деятельности. И прежде чем ответить, Раффлс посмотрел через плечо в направлении прихожей.
— Я убежден, — произнес он, — что этот бродяга идет ко мне!
Высказав вслух эту мысль, А. Дж. Раффлс вновь стал самим собой: все тот же спокойно-веселый, цинично-невозмутимый вид, с каким он обычно забавлялся подобными ситуациями.
— Но послушай, что ты хочешь этим сказать? — спросил я. — Что известно Кроусхею о тебе?
— Не много, но он меня подозревает.
— Почему это?
— Потому, что по-своему он не глупее меня, потому, Кролик, что, имея глаза на башке, не лишенной начисто мозгов, он должен был догадаться. Однажды он встречал меня в компании старого Бэерда. Он наверняка видел меня в тот самый день, когда мы пробирались в Милчестер, так же как и потом, на крикетном поле. Да что там говорить, мне известно это точно, так как он написал мне об этом еще до суда.
— Он написал тебе? И ты ничего мне не сказал?!
Раффлс привычно пожал плечами, ответив таким образом на мои постоянные сетования.
— Что бы это дало, мой дорогой друг? Лишний раз разволновало бы тебя, и все.
— Ну, и что же он написал?
— Что ему очень жаль, что его взяли до того, как он вернулся в столицу, и что по этой причине он не смог удостоиться чести нанести мне визит, как он намеревался сделать. Тем не менее лично он глубоко убежден, что это лишь кратковременная задержка, позволяющая как бы продлить удовольствие, и поэтому он просит меня не попадать за решетку прежде, чем освободится он. Кроусхей, разумеется, знал, что пропало ожерелье леди Мелроуз и что он его не брал. Он написал, что человек, способный выбрать ожерелье, оставив все остальное, ему по душе. И все такое прочее, присовокупив определенные, не слишком заманчивые предложения, рассчитанные на далекое будущее, которое, боюсь, может оказаться весьма и весьма близким! Я удивлен лишь тем, что он еще не объявился здесь.
Раффлс вновь кинул взгляд в сторону прихожей, погруженной в темноту и закрытой изнутри столь же основательно, как и снаружи. Я спросил его, что же он собирается предпринять.
— Пусть себе стучит, ежели вообще сюда доберется. Портье должен будет сказать ему, что я уехал из города, и через час-другой это, кроме всего прочего, станет соответствовать истине.
— Ты уезжаешь сегодня вечером?
— Ты уезжаешь сегодня вечером?
— В семь пятнадцать с платформы на Ливерпуль-стрит. Я совсем немного рассказывал тебе о своей родне, Кролик, но у меня есть самая замечательная на свете сестра, которая вышла замуж за сельского священника и живет теперь в одном из восточных графств. Супруги всегда рады встрече со мной и постоянно приглашают меня посещать проповеди с целью приобщения к религии. Мне жаль, что тебя там не будет и что ты не услышишь мою лекцию в это воскресенье, Кролик. Свои самые лучшие замыслы я выносил в этом приходе, и я не знаю для себя лучшей гавани во время шторма. Однако мне пора собираться. Я подумал, что обязан сказать тебе, куда я направляюсь, — на случай, если ты захочешь последовать моему примеру.
Он швырнул в камин окурок сигареты, потягиваясь, встал с кресла и в этой далекой от удобства позе застыл. В следующее мгновение я, уловив направление его взгляда, тоже поглядел туда и тотчас же сам оказался на ногах. На пороге раздвижной двери, отделявшей гостиную от спальни, стоял хорошо сложенный мужчина в дурно сидевшем на нем костюме из тонкого черного сукна с шелковистой отделкой. Он поклонился так низко, что его круглая голова представилась нам как розовый шар, покрытый короткими рыжими волосами.
И хотя я недолго рассматривал это столь неожиданно возникшее существо, за этот краткий промежуток времени Раффлс сумел вновь обрести самообладание. Когда я опять посмотрел на него, он уже улыбался и стоял засунув руки в карманы.
— Кролик, позволь представить тебя нашему выдающемуся сподвижнику мистеру Реджинальду Кроусхею. — Раффлс был сама любезность.
Круглая голова вынырнула из глубокого поклона, открыв морщинистый лоб и бритую физиономию с крупными, грубыми чертами лица, которая, насколько я теперь припоминаю, отличалась малиновым цветом из-за впившегося в шею слишком узкого воротничка рубашки. Но все эти мои наблюдения можно считать поверхностными, ибо внутри меня созрело мое собственное заключение, и я резко повернулся к Раффлсу.
— Это трюк! — крикнул я. — Еще один из твоих чертовых трюков. Ты привел его сюда, а потом пошел за мной. Ты хотел, чтобы я примкнул к вашей компании! Будь ты проклят!
Взгляд, которым Раффлс встретил мой крик, был столь холоден, что я почувствовал стыд за свои слова, едва успев произнести их.
— Вот как, Кролик! — Раффлс, пожав плечами, отвернулся от меня.
— Господь с вами, он ничего не знал, — сказал мне Кроусхей. — Он, думаю, и не ждал меня! А ты — настоящий нахал. Я и не думал, что ты нахал в такой степени, — сказал он, протягивая волосатую руку Раффлсу. — Я даже горжусь, что мы с тобой одного поля ягоды.
— После этих слов, — Раффлс пожал протянутую ему руку, — что я могу сказать? Но вы, должно быть, слышали мое мнение о вас. Я также горд тем, что мы с вами познакомились. Но каким образом, черт побери, вы сюда попали?
— Пусть вас это не беспокоит, — сказал Кроусхей, расстегивая воротничок. — Давайте лучше поговорим о том, как я отсюда выберусь. Да будет с вами Господь, вот так уже лучше! — Он осторожно потрогал пальцами синевато-багровую полоску на своей бычьей шее. — Я не знал, сколько времени мне еще придется играть в благородного, — объяснил он, — мне же не было известно, кого ты приведешь.
— Выпьете виски с содовой? — спросил Раффлс беглого заключенного, когда тот уселся в кресло, из которого я выскочил с такой поспешностью.
— Нет, я пью его неразбавленным, — ответил Кроусхей, — но сначала я всегда говорю о деле. Ты от меня так не отвяжешься, да хранит тебя Всевышний.
— В таком случае чем могу быть полезен?
— Ты и так это знаешь, без моих объяснений.
— Не совсем понял.
— Тогда — тихий отвал. Хочу отвалить по-тихому, а как это сделать — предоставляю право решить тебе. Мы — братья по оружию, хотя на сей раз я не вооружен. Это и не обязательно. Ты, конечно, слишком умен. Но коль мы братья, ты ведь не бросишь брата в беде. Давай остановимся вот на этом. Ты позаботишься обо мне по-своему. Я полагаюсь на тебя во всем.
В голосе Кроусхея все время звучали не только нотки доверия, но и готовности идти на уступки. Он наклонился вниз и стащил с босых ног темные ботинки на пуговицах, затем вытянул пятки к огню и, морщась от боли, стал распрямлять согнутые большие пальцы.
— Надеюсь, ты дашь мне корки побольше этих? — попросил он. — Я бы просмотрел твой гардероб, если бы у меня было побольше времени: я зашел сюда прямо перед тобой.
— А вы не скажете мне, как вы сюда попали?
— Какой смысл? Научить тебя я все равно не смогу, кроме того, я хочу поскорее выбраться отсюда. Хочу выбраться из Лондона, из Англии и вообще — из всей этой цветущей Европы. Вот и все, что я хочу и в чем рассчитываю на вашу помощь, мистер. И я не спрашиваю, как вы возьметесь за эту работу. Ты знаешь, откуда я пришел, потому что я слышал, как ты это говорил. Ты знаешь, куда я хочу отправиться, потому что я только что тебе об этом сказал. Мелочи я целиком оставляю тебе.
— Хорошо, — сказал Раффлс, — мы должны посмотреть, что мы можем сделать.
— Мы должны? — Откинувшись на спинку кресла, Кроусхей начал вертеть большими пальцами обеих рук.
Раффлс повернулся ко мне. В глазах его мерцали огоньки, но на лбу лежала печать глубокой задумчивости, а в линии сжатого рта решимость каким-то образом переплеталась со смирением, и заговорил он так, как будто мы с ним оставались совершенно одни в этой комнате:
— Ухватываешь ситуацию, Кролик? Если нашего друга, выражаясь его собственным языком, здесь накроют, он намерен в этом обвинить тебя и меня. Он достаточно тактичен, чтобы не выражать все это большим количеством слов, но все и так вполне понятно и к тому же вполне естественно. На его месте я поступил бы так же. Прежде мы обладали преимуществом, а теперь оно у него. Это абсолютно честно. Мы должны взяться за эту работу. Мы не можем от нее отказаться. Но даже если бы и могли, я бы все равно за нее взялся. Наш друг — великий спортсмен. Он смылся из Дартмурской тюрьмы, и тысячу раз было бы жаль, если бы он угодил туда снова. Он не должен, и так и будет, если только я, конечно, найду способ переправить его за границу.
— Какой только вам будет угодно, — пробормотал Кроусхей, не открывая глаз, — я все это оставляю на тебя.
— Но вам следует проснуться и кое-что нам сообщить.
— Хорошо, мистер, но я просто умираю как хочу спать, — заявил он, поднимая голову и усиленно моргая.
— Как думаете, вас выследили по пути в город?
— Должно быть.
— А здесь?
— В таком тумане — нет, если только по случайности.
Раффлс вышел в свою спальню, зажег там газовый светильник и вернулся через минуту.
— Итак, вы забрались через окно?
— Да.
— Это было чрезвычайно ловко с вашей стороны, что вы установили, какое именно окно вам нужно. Мне все равно не приходит в голову, как вы могли осуществить это в дневное время, каким бы густым ни был туман! Ну да шут с ним! Но не думаете ли вы, что вас тут видели?
— Нет, не думаю.
— Хорошо, будем надеяться, что вы правы. Придется все же сделать вылазку и выяснить наверняка. Тебе тоже лучше пойти со мной, Кролик. Выйдем перекусим и заодно все обсудим.
Раффлс взглянул на меня, я посмотрел на Кроусхея, ожидая неприятностей, и они не замедлили последовать. На его лице появилось сначала растерянное, а затем свирепое выражение, изумленные глаза блеснули нехорошим блеском, руки беглеца быстро сжались в кулаки.
— А что будет со мной? — выкрикнул он.
— Вы подождете здесь.
— Нет, вы не уйдете! — взревел он и одним прыжком оказался у двери, заслонив ее своей спинищей. — Вам меня не надуть, вы, тупицы!
Раффлс повернулся ко мне, слегка поведя плечами.
— Что хуже всего с этими профессионалами, — сказал он, — так это то, что они никогда не используют своей головы. Они видят лишь свои планки и хотят попасть в них. Но это и все, что они видят и чего хотят. При этом они полагают, что и мы делаем точно так же. Нет ничего удивительного в том, что мы их обставили в прошлый раз!
— Не говори со мной загадками, — прорычал Кроусхей. — Говори прямо, черт тебя подери!
— Хорошо, — сказал Раффлс, — буду говорить с вами совершенно прямо, как вы любите. Только что вы излагали нам, что полностью вверяете себя в мои руки, что предоставляете мне все права, а сами не верите мне ни на дюйм! Я знаю, что будет, если я завалюсь. И я согласен рисковать. А вы тем не менее решили, что я собираюсь вас сдать, с тем чтобы вы, в свою очередь, меня заложили. Вы глупец, мистер Кроусхей, хотя вам и удалось сбежать из Дартмурской тюрьмы. Вам следует прислушиваться к тому, кто умнее вас, и во всем подчиняться. Я спасу вас таким образом, каким мне это будет удобно, если вообще возьмусь за это. Я буду приходить и уходить, когда захочу и с кем мне будет угодно, без всякого вашего на то согласия. Вы же останетесь здесь и заляжете как можно тише, ну, вы это умеете. Не будьте глупее своих собственных слов. Если вы настолько глупы, что не доверяете мне, — вот дверь. Уходите и творите там, за ней, все что хотите, и черт с вами!