У нас снег. Ты пишешь, что я один только браню здешнюю погоду. А разве кто хвалит? Кто сей человек? Получил от Куприна письмо: у него родилась дочь*. Мотай это на ус. Получил письмо от Суворина, ответ на нотацию, которую я написал ему*; пишет, что житья нет от сына*. Получаю газету «Гражданин»; в последнем номере Горький именуется неврастеником* и успех пьесы объясняется неврастенией. Вот уж от кого даже не пахнет неврастенией! Горькому после успеха придется выдержать или выдерживать в течение долгого времени напор ненависти и зависти. Он начал с успехов — это не прощается на сем свете.
У Татариновой воспаление легкого.
Ну, господь с тобой. Будь здорова, жена моя хорошая, не волнуйся, не хандри, не ссорься ни с кем, вспоминай иногда своего супруга. Целую тебя в плечи.
Твой А.
На конверте:
Москва. Ольге Леонардовне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Суворину А. С., 14 января 1903*
3969. А. С. СУВОРИНУ
14 января 1903 г. Ялта.
14 янв. 1903.
Я нездоров, у меня плеврит, 38 температура. И этак почти все праздники. Но Вы не говорите Мише* об этом, да и вообще никому не говорите, так как, полагаю, скоро пройдет.
Письмо Ваше получил, спасибо. Завтра получу, вероятно, и пьесу*. Веду жизнь праздную, ничего не делаю — поневоле. Только читаю.
Будьте здоровы, всего Вам хорошего в этом новом году. Крепко жму руку.
Ваш А. Чехов.
Вы пишете, что в Петербурге разрешено много новых газет. Я получаю только (из нового) «Новый путь»*; прочел пока первую книжку в могу сказать только одно: я полагал раньше, что религиозно-философское общество серьезнее и глубже.
Книппер-Чеховой О. Л., 16 января 1903*
3970. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
16 января 1903 г. Ялта.
16 янв.
Бабуля, ты клевещешь, я никогда не лгал тебе насчет здоровья*, ничего не скрывал и боюсь даже, что иной раз и преувеличивал. Вот опять пишу отчет. При Маше у меня болел бок, был плеврит небольшой и, по-видимому, сухой; компресс, мушка и проч., стало хорошо. Но 11 янв<аря>, в день отъезда Маши, я почувствовал себя неважно: боль в правом боку, тошнота, температура 38°. Оказалось, что у меня плеврит, небольшой выпот с правой стороны. Опять мушка, порошки и проч. и проч. Сегодня температура нормальна, но бок побаливает; эксудат еще есть, но, по словам Альтшуллера, уже всасывается, один пустяк остался. Чувствую себя гораздо бодрее и уже охотно сижу за столом. И аппетит есть. Опять-таки повторяю, что от тебя я ничего не скрывал никогда и скрывать не намерен.
Их назвали в Москве «подмаксимами». Между ними есть субъект, в подражание Горькому называющий себя «Скиталец». Как и Горький, он одевается в косоворотку и длинные голенища. Носит сверх того декадентский пояс и золотое пенснэ. Недавно, на каком-то благотворительном вечере, он прочел стихи, призывая бить по головам состоятельных людей*. Призыв этот, кажется, не имел реального успеха. Но автор его покорил сердце замоскворецкой купчихи, предложившей ему себя и свой миллион. Меня уверяли, что подмаксимы пользуются большим успехом среди московской купеческой знати, главным образом — купчих.
Это тебе клочок из «Гражданина»*.
Скажи И. А. Тихомирову, что в «Гражданине» № 4 есть большая статья о пьесе Горького «На дне»*. Пусть вырежет и наклеит у себя*.
Ночью шел дождь, весь снег стаял. Погода, если судить по тому, что я вижу в окна и слышу в печах, неважная. Нового ничего нет. Собаки и журавли жиреют, Арсений* совсем опреподобился, скоро начнет ходить в подряснике. В кабинете пахнет твоими духами.
Ну, обнимаю бабулю мою и целую 1001 раз. Пиши мне каждый день, непременно. У дачи должны быть два достоинства*, обязательные: близость воды рыболовной и отсутствие или не близкое присутствие жилых мест. Желательно было бы иметь только 2–3 комнаты, чтобы летом никто не оставался ночевать. И проч. и проч.
Ну, будь здорова, Христос с тобой.
Твой А.
На конверте:
Москва. Ольге Леонардовне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Книппер-Чеховой О. Л., 17 января 1903*
3971. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
17 января 1903 г. Ялта.
17 янв.
Здравствуй, дусик мой! Знаешь, что я придумал? Знаешь, что я хочу предложить тебе? Ты не рассердишься, не удивишься? Давай вместо дачи в этом году поедем в Швейцарию*. Там мы, устроившись, благодушно проживем два месяца, а потом вернемся в Россию. Как ты думаешь? Что скажешь?
Сегодня приехал учитель*, привез от тебя подарки*. Прежде всего, миллион поцелуев тебе за карточку*, кланяюсь в ножки. Угодила, дуся моя, спасибо. Бумажник очень хороший, но его придется, вероятно, спрятать, так как теперешний мой бумажник мне памятен и дорог; его когда-то подарила мне собака. К тому же новый, кажется, неудобен, из него легко потерять деньги и бумаги. За конфекты тоже низко кланяюсь, хотя конфект я не ем; мать очень любит их, стало быть, ей отдам.
Но бедный Вишневский! Пиво, которое он прислал мне, сообразительный учитель сдал в багажный вагон; оно замерзло, бутылки полопались. Надо было бы предупредить учителя. Вообще не везет мне с пивом! А кто прислал мне птицу в шляпе? Ты или Вишневский? Удивительно безвкусное венское изделие. Куплено оно, очевидно, в венском магазине не Клейна, а шмулей, любящих венскую бронзу. В Москве теперь торгуют только шмулевой бронзой. Бррр, забросил на печку, тошно смотреть даже. Но это пустяки, впрочем, а вот пива жаль, даже кричать готов.
Поедешь в Швейцарию? Напиши мне, родная, подумав и все взвесив, и если решишь, что ехать можно и что мы, быть может, поедем, то начни собираться мало-помалу, так чтобы нам в конце мая и выехать, составив предварительно маршрут. Вчера на ночь я читал в «Вестнике Европы» статью Евг. Маркова о Венеции*. Марков старинный писака, искренний, понимающий, и меня под его влиянием вдруг потянуло, потянуло! Захотелось в Венецию*, где мы побываем, захотелось в Швейцарию, где я еще не был ни разу.
Вот если б учитель мармеладу привез! Или мятных лепешек от Трамбле. Ну, да все равно.
Поедем, родная! Подумай! Если же почему-либо тебе нельзя, тогда отложим до будущего года. Сегодня ветрище дует жестокий. Ну, благословляю тебя и обнимаю мою радость. Отвечай поскорей насчет Швейцарии.
Твой А.
На конверте:
Москва. Ольге Леонардовне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Книппер-Чеховой О. Л., 20 января 1903*
3972. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
20 января 1903 г. Ялта.
20 янв.
У Татариновой воспаление легкого, дусик мой, и возьму у нее фотографию дома*, когда выздоровеет, не раньше. Из твоего бумажника*, который ты прислала мне, я устроил маленький склад рукописей и заметок; каждый рассказ имеет свое собственное отделение. Это очень удобно.
Что же ты надумала, что скажешь мне насчет Швейцарии?* Мне кажется, что можно устроить очень хорошее путешествие. Мы могли бы побывать по пути в Вене, Берлине и проч. и побывать в театрах. А? Как ты полагаешь?
Савина ставит* в свой бенефис мой старинный водевиль «Юбилей». Опять будут говорить, что это новая пьеса, и злорадствовать.
Сегодня солнце, яркий день, но сижу в комнате, ибо Альтшуллер запретил выходить. Температура у меня, кстати сказать, вполне нормальна.
Ты, родная, все пишешь, что совесть тебя мучит, что ты живешь* не со мной в Ялте, а в Москве. Ну как же быть, голубчик? Ты рассуди как следует: если бы ты жила со мной в Ялте всю зиму, то жизнь твоя была бы испорчена и я чувствовал бы угрызения совести, что едва ли было бы лучше. Я ведь знал, что женюсь на актрисе, т. е., когда женился, ясно сознавал, что зимами ты будешь жить в Москве. Ни на одну миллионную я не считаю себя обиженным или обойденным, напротив, мне кажется, что все идет хорошо или так, как нужно, и потому, дусик, не смущай меня своими угрызениями. В марте опять заживем и опять не будем чувствовать теперешнего одиночества. Успокойся, родная моя, не волнуйся, а жди и уповай. Уповай и больше ничего.
В Ялте на базаре угорело четыре мальчика*. Пришло приложение к «Ниве» — рассказы мои с портретом*, а под портретом удивительно дрянно сделанная моя подпись.
Теперь я работаю*, буду писать тебе, вероятно, не каждый день. Уж ты извини.
Поедем за границу! Поедем!
Твой супруг А.
На конверте:
Москва. Ольге Леонардовне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Чеховой М. П., 20 января 1903*
3973. М. П. ЧЕХОВОЙ
20 января 1903 г. Ялта.
Милая Маша, как раз в день твоего отъезда мне не повезло: поднялась температура, сильнее заболел бок и проч. Теперь мне гораздо лучше, и сравнить нельзя, но все же должен сидеть безвыходно дома. Мать здорова. Именины мои прошли скучно, никого не было. Зато подарков много: ананасовое варенье, которого я не ем, промокательная бумага на ящике, который никуда поставить нельзя, ручка из горного хрусталя, которою писать нельзя, и конфекты, которых я не ем. Вчера приходил кн. Ливен*, Арсений его не принял; пришлось в телефон извиняться. Бунин и Найденов* прославляются еще в Одессе, скоро, вероятно, приедут. Журавли кричат* от радости, у Тузика морда еще больше покривилась (вероятно, тоже от радости), Каштан спит. Когда увидишь Ивана, то поклонись ему, скажи ему, чтобы написал мне о своем житье-бытье хоть строчку. Сегодня совсем на весну похоже. Ну, будь здорова и покойна, всего тебе хорошего. Напиши мне еще*.
Твой А.
20 янв.
На обороте:
Москва. Марии Павловне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Бернштейну А. Б., 23 января 1903*
3974. А. Б. БЕРНШТЕЙНУ
23 января 1903 г. Ялта.
23 янв.
Многоуважаемый Александр Борисович, отвечаю Вам тотчас же, получив Ваше письмо*. Прошлым летом я жил под Москвой на даче*, чувствовал себя хорошо, теперь я в Ялте на зимовке, у меня плеврит и вообще здоровье не такое, каким оно должно быть. Впрочем, становится все лучше. Эту зиму кровохарканья не было.
А Вы уже врачом? Желаю Вам полного успеха и полного удовлетворения. То и другое вполне возможно для врача, верующего глубоко в свое дело.
Жму руку и шлю большое спасибо.
А. Чехов.
Книппер-Чеховой О. Л., 23 января 1903*
3975. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
23 января 1903 г. Ялта.
23 янв.
Актрисуля моя, здравствуй! Получил сегодня письмо от Немировича*, пишет о пьесах, какие пойдут, спрашивает про мою пьесу. Что я буду писать свою пьесу*, это верно, как дважды два четыре, если только, конечно, буду здоров; но удастся ли она, выйдет ли что-нибудь — не знаю.
Ты хочешь, чтобы Поля ставила мне компресс?* Поля?!! Впрочем, теперь я уже не кладу компрессов, обхожусь одними мушками. Температура вчера была нормальна, а сегодня еще не ставил термометра. Теперь сижу и пишу*. Не сглазь. Настроение есть, хотелось бы дернуть в трактирчик и кутнуть там, а потом сесть и писать.
Зачем Скиталец женится?* Для чего это ему нужно?
Все жду, что ты скажешь насчет Швейцарии. Хорошо бы мы могли там пожить. Я бы, кстати, пива попил бы. Подумай, дусик мой ненаглядный, и не протестуй очень, буде тебе не хочется ехать. Гурзуфский учитель ничего не рассказывал мне про Москву*, а только сидел и кусал свою бороду; быть может, он был огорчен тем, что полопались от мороза бутылки с пивом. Да и я был нездоров, сидел и молча ждал, когда он уйдет.
Твоя свинья с поросятами на спине стоит у меня на столе, кланяется тебе. Славная свинка.
Ах, какая масса сюжетов в моей голове, как хочется писать, но чувствую, чего-то не хватает — в обстановке ли, в здоровье ли. Вышла премия «Нивы»* — мои рассказы с портретом, и мне кажется, что это не мои рассказы. Не следовало бы мне в Ялте жить, вот что! Я тут как в Малой Азии.
Чем занимается в Москве преподобный Саша Средин? Как его здоровье, как жена*? Видела ли ты в Москве Бальмонта?*
Ну, собачка, будь здорова, будь в духе, пиши своему мужу почаще. Благословляю тебя, обнимаю, целую, переворачиваю в воздухе. Скоро ли, наконец, я тебя увижу?
Твой А.
На конверте:
Москва. Ольге Леонардовне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Средину Л. В., 23 января 1903*
3976. Л. В. СРЕДИНУ
23 января 1903 г. Ялта.
Дорогой Леонид Валентинович, я нигде не бываю, уже давно сижу дома безвыходно; у меня плеврит.
Теперь мне лучше, сижу и работаю*, но все же выходить не позволяют.
Желаю всяких благ.
Ваш А. Чехов.
23 янв.
На обороте:
Здесь. Доктору Леониду Валентиновичу Средину.
Вишневскому А. Л., 24 января 1903*
3977. А. Л. ВИШНЕВСКОМУ
24 января 1903 г. Ялта.
См. № 4 «Театра и искусства»: дела Мейерхольда и К° в Херсоне идут великолепно*.
А Ваше пиво в дороге замерзло, бутылки полопались*. Нот, уж, видно, не пить нам пива!!!
Как бы ни было, приношу Вам сердечную благодарность — и за пиво, и за колбасу. Надеюсь, что здоровье Нише превосходно и что Вы чувствуете себя хорошо, чего я от души желаю.
Ваш А. Чехов.
24 янв. 1903.
На обороте:
Москва. Его высокоблагородию Александру Леонидовичу Вишневскому.
Неглинный пр., мебл. к-ты «Тюрби».
Книппер-Чеховой О. Л., 24 января 1903*
3978. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
24 января 1903 г. Ялта.
24 янв.
Да, дусик, мне теперь легче*, а сегодня и совсем хорошо, так хорошо, что я даже в сад выходил. Погода чудесная, теплая.
Получил письмо от Александра Борисовича*, того самого студента, серьезного шмуля, который был в Андреевской санатории чем-то вроде вице-директора*. Спрашивает, как здоровье, и кстати извещает, что уже врач. Тебе кланяется.
У нас во дворе завелись два чудных щенка, которые лают всю ночь и уже прижились. Как удалить их? Оба дворняжки.
Дусик, прости за совет: не оставляй дома денег* или запирай их как-нибудь особенно. Иначе не обойдешься без сюрпризов. Больше я тебе на эту тему писать не буду, прости.
Вчера у меня просидел вечер старик кн. Ливен. Обнимаю тебя, мою собаку, и жду, что скажешь насчет Швейцарии и Италии, вообще насчет нашего лета. Нам с тобой осталось немного пожить*, молодость пройдет через 2–3 года (если только ее можно назвать еще молодостью), надо же поторопиться, напрячь все свое уменье, чтобы вышло что-нибудь.
Ну, господь с тобой. Не хандри.
Твой А.
На конверте:
Москва. Одьге Леонардовне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Гольцеву В. А., 26 января 1903*
3979. В. А. ГОЛЬЦЕВУ
26 января 1903 г. Ялта.
26 янв. 1903.
Милый и дорогой Виктор Александрович, здравствуй! В феврале празднуют обедом твой юбилей — так я читал в «Одесских новостях»*. Если это правда, то, сидя за обедом, вспомни, голубчик, что я есмь твой искренний, преданный друг и таковым останусь до конца дней моих, и что я тебя люблю и давно уважаю. Если же узнаю точно, когда твой юбилей и где вы будете обедать, то пришлю телеграмму*.
С декабря по сие время я ничего не делаю, у меня был плеврит, не к ночи будь помянут. Теперь уже совсем полегчало, завтра доктор мой* выпускает меня даже в город стричься, а главное, я уже сижу и пишу рассказ для «Журнала для всех»*. Как только кончу, тотчас же сяду писать для «Русской мысли»* — честное слово! Сюжетов скопилось тьма тьмущая.
Как здоровье? Черкнул бы одну строчку.
Вуколу* земной поклон и привет. Будь здоров, крепко обнимаю тебя и целую.
Твой А. Чехов.