Получил я вчера от Званцевой фотографию в раме — мелиховский сад и отец, копающий грядки*. Это Маша прислала? Скажи ей спасибо. Впрочем, я сам напишу ей сегодня.
Черкни мне что-нибудь новенькое. Вчера я не писал, ибо в моей комнате было только 11 градусов. Ветрище дул самый зимний, потом шел дождь при ветре, шел всю ночь, и сегодня снега уже нет; но ветрище окаянный все еще дует неистово.
Ну, дуся моя, как бы ни было, все же к весне идет дело, скоро увидимся, скоро поедем за границу.
Обнимаю тебя, радость моя, господь с тобой.
Твой А.
На конверте:
Москва. Ольге Леонардовне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Леонтьеву (Щеглову) И. Л., 3 февраля 1903*
3988. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)
3 февраля 1903 г. Ялта.
Простите великодушно, милый Жан, я еще не поблагодарил Вас за телеграмму 17 января*; у меня был плеврит, я все время хворал. Теперь мне полегчало, я уже на положении здорового. Итак, стало быть, большое Вам спасибо, милый Жан, и за поздравление, и за то, что вспомнили. Как Вы поживаете? Что у Вас новенького? Как прошел Ваш юбилей?* Если найдется у Вас 5-10 свободных минут, то засядьте, голубчик, и черкните мне, как и что. Ваше письмо мне, живущему в скучнейшей Татарии и то и дело хворающему, доставит громадное удовольствие, ибо будет бальзамом целебным. Кланяйтесь Вашей жене* и будьте здоровы и счастливы.
Ваш А. Чехов.
3 февр. 1903 г.
На обороте:
Петербург. Его высокоблагородию Ивану Леонтьевичу Леонтьеву.
Серпуховская 30, кв. 1.
Чеховой М. П., 3 февраля 1903*
3989. М. П. ЧЕХОВОЙ
3 февраля 1903 г. Ялта.
Милая Маша, Званцева привезла фотографию в белой рамочке*. Сия фотография уже висит в кабинете под картиной Сергеенко* и над картинкой Хотяинцевой*, около двери — и место оказалось подходящим. Большое тебе спасибо.
Нового ничего нет, все благополучно. Дождей много, земля намокла, очевидно будущее лето будет хорошим. Платок и сарпинку мать получила, очень довольна.
Ну, будь здорова и весела.
Твой А.
3 февр. 1903.
На обороте:
Москва. Марии Павловне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Алексееву (Станиславскому) К. С., 5 февраля 1903*
3990. К. С. АЛЕКСЕЕВУ (СТАНИСЛАВСКОМУ)
5 февраля 1903 г. Ялта.
5 февр. 1903.
Дорогой Константин Сергеевич, вчера я получил орден «Чайки»*, большое, безграничное Вам спасибо. Я уже прицепил к цепочке, ношу и буду носить эту милую, изящную вещицу и буду вспоминать Вас.
Я был нездоров, теперь ожил, здоровье мое поправилось, и если я в настоящее время работаю не так, как следует, то виноваты в этом холод (в кабинете всего 11 градусов), безлюдье и, вероятно, лень, которая родилась в 1859 году, т. е. на год раньше меня. Но все же после 20-го февраля рассчитываю засесть за пьесу и к 20 марта кончу ее*. В голове она у меня уже готова. Называется «Вишневый сад», четыре акта, в первом акте в окна видны цветущие вишни, сплошной белый сад. И дамы в белых платьях. Одним словом, Вишневский хохотать будет много* — и, конечно, неизвестно, от какой причины.
Идет снег. Марии Петровне низко кланяюсь и крепко жму и целую ей руку. Она играет, это очень хорошо*; значит, все обстоит благополучно.
Будьте здоровы, веселы, благополучны и не забывайте сердечно преданного Вам
А. Чехова.
Книппер-Чеховой О. Л., 5 февраля 1903*
3991. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
5 февраля 1903 г. Ялта.
5 февр.
Актрисуля, вот уже два дня и две ночи, как от тебя нет писем. Значит, ты меня уже бросила? Уже не любишь? Если так, то напиши, и я вышлю тебе твои сорочки, которые лежат у меня в шкафу, а ты вышли мне калоши мои глубокие. Если же не разлюбила, то пусть все остается по-старому.
Вчера приехал Шаповалов*, привез мятные лепешки и орден «Чайки» от Алексеева*. Лепешки я ем, а чайку повесил себе на цепочку. Кланяюсь тебе в ножки за твою доброту.
У меня в кабинете вот уже несколько дней температура держится на 11–12, не повышаясь. Арсений топить не умеет, а на дворе погода холодная — то дождь, то снег, и ветер еще не унялся. Пишу по 6–7 строчек в день, больше не могу, хоть убей. Желудочные расстройства буквально каждый день, но все же чувствую себя хорошо, мало кашляю, температура нормальна, от плеврита не осталось и следа.
Через 2–3 месяца ты уже привыкнешь ко мне, а потом бежим за границу, как Жирон с Луизой*, побываем везде.
Отчего «На дне» не разрешили в Петербурге?* Ты не знаешь? А вашему театру разрешат, если вы поедете?* Ведь в «На дне» нет ничего вредного в каком бы то ни было смысле. Даже в «Гражданине» похвалили*. А вот суворинский «Вопрос» идет в Петербурге, с Савиной, и с большим успехом*. Нечего сказать, милый городок!
Дуся моя, отчего ты мне не пишешь? Отчего? Сердита? А за что? Без твоих писем я беспокоюсь и скучаю. Хоть и сердишься, все-таки пиши. Не можешь писать обыкновенного письма, пиши ругательное.
Получил я еще медальон со стеклышками — рамочку для портретов. Это от кого? От Вишневского? Поблагодари, дуся моя, весьма доволен.
Марья Петровна играет? Умница*.
Ну, целую тебя в шею и в обе руки, нежно обнимаю радость мою. Будь здорова, смейся, уповай.
Твой страстный муж
На конверте:
Москва. Ольге Леонардовне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Победимской М. Ф., 5 февраля 1903*
3992. М. Ф. ПОБЕДИМСКОЙ
5 февраля 1903 г. Ялта.
5 февр. 1903.
Милостивая государыня Марианна Федоровна!
Ваше мнение насчет Елены Андреевны совершенно справедливо*. Только вот мне кажется, что это письмо Вы получите после 9-го февраля*. Ваше письмо, посланное 30 января, я получил только сегодня. Быть может, Елена Андреевна и кажется неспособной ни мыслить, ни даже любить, но когда я писал «Дядю Ваню», я имел в виду совершенно другое.
Желаю Вам всего хорошего.
Уважающий Вас
А. Чехов.
На конверте:
Голта Херсонск. губ.
Ее высокоблагородию Марианне Федоровне Победимской.
Книппер-Чеховой О. Л., 7 февраля 1903*
3993. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
7 февраля 1903 г. Ялта.
7 февр.
Песик мой, я все получил, кроме чашки*, о которой ты пишешь. Чюминских стихов еще не получил*. Вл. Вл. Чехов — это сын двоюродного брата моего отца*, известного психиатра; он сам тоже психиатр. А гольцевский юбилей* и мне самому тоже не нравится; во-первых, не выбрали его, юбиляра, в почетные члены О<бщества> любителей российской словесности и, во-вторых, не собрали ему на стипендию*…Ведь читальня около Рузы — это такой вздор! И читать там некому, и читать нечего, все запрещено.
О. М. Соловьева привезла мне 19 селедок и банку варенья. Когда увидишь ее, то поблагодари, скажи, что ты тронута. А селедки вкусные. Скажи Маше, что вчера утром было в Ялте шесть градусов мороза, сегодня утром тоже шесть, положение дурацкое, когда приходится жаться к печке и ничего не делать. Сегодня письма твоего нет, небо пасмурное, холодное. Здоровье ничего себе, не жалуюсь.
Суворинский «Вопрос» имел в Петербурге громадный успех, остроты его найдены очень смешными. Значит, повезло старику. Читал я, что из вашего театра поехал в Петербург посланный хлопотать насчет театра для Фоминой недели*. Правда ли это? А позволят ли вам «На дне»? Мне кажется, что цензура объявила Горькому войну не на живот, а на смерть, и не из страха, а просто из ненависти к нему. Ведь Зверев, начальник цензуры, рассчитывал на неуспех*, о чем и говорил Немировичу, а тут вдруг шум, да еще какой!
Время идет быстро, очень быстро! Борода у меня стала совсем седая, и ничего мне не хочется. Чувствую, что жизнь приятна, а временами неприятна — и на сем я остановился и не иду дальше. Твоя свинка с тремя поросятами на спине стоит у меня перед глазами, стоят слоны, черные и белые — и так каждый день. Как бы ни было, дусик, напиши мне, поедет ли Худож<ественный> театр в Петербург и на сколько времени*. Затем, я не писал тебе, что пьесу я хочу отдать Комиссаржевской раньше, чем Художеств<енному> театру. Ей пьеса понадобится осенью или зимой, и мне нужно знать, могу ли я пообещать ей пьесу вообще на будущий сезон, хотя бы после Рождества.
Суворинский «Вопрос» имел в Петербурге громадный успех, остроты его найдены очень смешными. Значит, повезло старику. Читал я, что из вашего театра поехал в Петербург посланный хлопотать насчет театра для Фоминой недели*. Правда ли это? А позволят ли вам «На дне»? Мне кажется, что цензура объявила Горькому войну не на живот, а на смерть, и не из страха, а просто из ненависти к нему. Ведь Зверев, начальник цензуры, рассчитывал на неуспех*, о чем и говорил Немировичу, а тут вдруг шум, да еще какой!
Время идет быстро, очень быстро! Борода у меня стала совсем седая, и ничего мне не хочется. Чувствую, что жизнь приятна, а временами неприятна — и на сем я остановился и не иду дальше. Твоя свинка с тремя поросятами на спине стоит у меня перед глазами, стоят слоны, черные и белые — и так каждый день. Как бы ни было, дусик, напиши мне, поедет ли Худож<ественный> театр в Петербург и на сколько времени*. Затем, я не писал тебе, что пьесу я хочу отдать Комиссаржевской раньше, чем Художеств<енному> театру. Ей пьеса понадобится осенью или зимой, и мне нужно знать, могу ли я пообещать ей пьесу вообще на будущий сезон, хотя бы после Рождества.
Однако, песик, я нагоняю на тебя скуку. Прости, милюся, я сейчас кончу. Только дай мне ручку поцеловать и обнять тебя. Холодно!
Твой А.
Насчет Комиссаржевской поговори с Немировичем еще раз*; надо же ей ответить!
На конверте:
Москва. Ольге Леонардовне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Куприну А. И., 7 февраля 1903*
3994. А. И. КУПРИНУ
7 февраля 1903 г. Ялта.
Дорогой Александр Иванович, в «Словаре русского языка»*, издаваемом Академией наук, в шестом выпуске второго тома, который (т. е. выпуск) я сегодня получил, наконец показались и Вы. Так, на странице 1868 Вы найдете слово «зарокотать», а возле него — «Один за другим, в разных местах длинной колонны глухо зарокотали барабаны. Куприн. Ночлег*».
И еще после слова «зарябиться» (стр. 1906): «На воду тотчас же легло… пятно, в средине которого зарябилось яркое отражение огня. Куприн. Булавин*».
И еще есть одно место, только я забыл страницу.
Я поздоровел, плеврит уже прошел, но в комнате моей холодно (на дворе мороз), а это противно. Пишу помаленьку*. Надеюсь, что у Вас все благополучно, что жена Ваша и младенец* пребывают в добром здоровье. Крепко жму Вам руку.
Ваш А. Чехов.
7 февр. 1903.
Ваша Лидия уже улыбается?
На обороте:
Петербург. Александру Ивановичу Куприну.
Редакция журнала «Мир божий».
Телешову Н. Д., 7 февраля 1903*
3995. Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
7 февраля 1903 г. Ялта.
Дорогой Николай Дмитриевич, в «Словаре русского языка», изд<аваемом> Академией наук, в шестом выпуске второго тома, мною сегодня полученном, показались и Вы. Так, на странице 1626 после слова «запа́дать»: «Из глаз полились холодные слезы и крупными каплями западали на усталую грудь. Телешов. Фантаст<ические> наброски». Вот еще на стр. 1814 после слова «запушить»: «Повозка снова тронулась в путь по запушенной свежим снегом дороге. Телешов. На тройках». И еще на стр. 1849 после слова «зарево»: «Множество свечек горит перед образом, отливаясь ярким заревом на облачении попа. Телешов. Именины». Стало быть, с точки зрения составителей словаря*, Вы писатель образцовый, таковым и останетесь* теперь на веки вечные.
Ну, как поживаете? Что у Вас нового?* Мое здоровье стало лучше, теперь уже пописываю. Здесь мороз. Крепко жму Вам руку и желаю всего хорошего. «Словарь русского языка» содержит в себе все русские слова, доведен до буквы З. Будьте здоровы.
Ваш А. Чехов
7 февр. 1903. Ялта.
На обороте:
Москва. Николаю Дмитриевичу Телешову.
Чистые пруды, д Тереховой.
Книппер-Чеховой О. Л., 9 февраля 1903*
3996. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
9 февраля 1903 г. Ялта.
9 февр.
Актрисуля милая, стихи Чюминой*, быть может, и хороши, но… «один порыв сплошной»! Разве в стихи годятся такие паршивые слова, как «сплошной»? Надо же ведь и вкус иметь. В Швецию я не поеду*, так как хочу пробыть хоть два месяца только с тобой. Если хочешь, поедем, но только вдвоем. Арбенина я знаю*; это длинный, высокий и неудачный актер, переделыватель романов и передовых статей в пьесы; жена его, брюнеточка, с маленьким лобиком, лет 20 назад познакомилась со мной в Одессе*, где я вертелся около труппы Малого театра, игравшего тогда в Одессе, я обедал с беднейшими, мало получавшими актрисами, прогуливал их* — но не соблазнил ни единой души и не пытался. Еще что? Ты пишешь, что вышлешь мятные лепешки с Коссович, но ведь я уже получил эти лепешки*.
Мороза нет, но погода все еще скверная. Я никак не согреюсь. Пробовал писать в спальне, но ничего не выходит: спине жарко от печи, а груди и рукам холодно. В этой ссылке*, я чувствую, и характер мой испортился, и весь я испортился.
Бальмонта я люблю, но не могу понять, от чего Маша пришла в восторг*. От его лекции? Но ведь он читает очень смешно, с ломаньем, а главное — его трудно бывает понять. Его может понять и оценить* только М. Г. Средина, да, пожалуй, еще г-жа Бальмонт. Он хорошо и выразительно говорит только когда бывает выпивши. Читает оригинально, это правда.
Лекция Батюшкова есть у меня*. О ней я, кажется, уже писал тебе, писал, что она мне не очень понравилась. В ней нет почти ничего. Прости, моя родная, я озяб и потому так строг, должно быть. Но, когда согреюсь, я буду милостивее.
От Марии Петровны получил милое письмо*, завтра буду писать ей. Все забываю написать тебе: у нас во дворе прижились два щенка-дворняжки, целую ночь был лай, заливчатый, радостный. После долгих моих просьб и наставлений Арсений забрал их в мешок и отнес в чужой двор; больше не возвращались.
О чем еще написать тебе? Завтра едут Ярцевы в Москву*, расскажут тебе про здешнюю жизнь и будут умолять отыскать им место в театре. Ну, будь здорова, родная. Увози меня поскорей. Целую тебя и обнимаю, светик мой.
Твой А.
На конверте:
Москва. Ольге Леонардовне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Миролюбову В. С., 9 февраля 1903*
3997. В. С. МИРОЛЮБОВУ
9 февраля 1903 г. Ялта.
Милый Виктор Сергеевич, «Невесту» пишу, рассчитываю кончить к 20 февраля*, или раньше, или немного позже — смотря по тому, как здравие и проч. и проч. Как бы ни было, будьте покойны, пришлю. Только вот одно: как бы моей «Невесте» не досталось от гг. женихов*, блюдущих чистоту Вашего журнала!
Приедете ли Вы весной в Ялту?* Ждать ли Вас? Теперь мороз, вот уже третий или четвертый день. Л. Средин был очень болен, собирался умирать, но теперь ожил и, вероятно, будет жить еще долго, так как всё, кроме легких, у него здорово, а легочный процесс не идет дальше. А Вы не волнуйтесь, бог милостив, после зимы, даже очень суровой, всегда бывает весна. Крепко жму руку.
Ваш А. Чехов.
На обороте:
Петербург. Виктору Сергеевичу Миролюбову.
Спасская 26.
Вишневскому А. Л., 10 февраля 1903*
3998. А. Л. ВИШНЕВСКОМУ
10 февраля 1903 г. Ялта.
Милый Александр Леонидович, только что получил письмо от Марии Петровны*; она извещает, что Вы, наконец, просватаны и скоро женитесь. От души поздравляю Вас и желаю Вам полного благополучия. Карточку, на которой Вы сняты с невестой, тоже получил. Или Вы уже венчались? Если так, то почему же я ничего не знаю? Или Вы хотите отомстить мне?* Пишу Вам по Вашему старому адресу, так как нового не знаю. Нижайший поклон Е<вгении> М<ихайловне>*, желаю ей полного счастья. А Вы будьте здоровы.
Ваш А. Чехов.
На обороте:
Москва. Александру Леонидовичу Вишневскому.