А в те времена железнодорожное сообщение было только в проекте. Еще двадцать лет отделяли Норвежское королевство от той поры, когда стало возможным, имея билет в оба конца, пересечь его за сорок часов от одного побережья до другого и добраться почти до мыса Нордкап и самого Шпицбергена.
Так вот, именно Дааль был тогда — и дай Бог, чтобы остался как можно дольше! — тем центральным пунктом страны, который привлекал иностранных и местных туристов, а в числе последних более всего студентов из Христиании. Отсюда они могли отправиться в любую точку Телемарка и Хардангера, подняться вверх по ущелью Вестфьорддааля, пройти между озерами Мьоос и Тинн и полюбоваться изумительными пещерами Рьюкана. Напомним, что Дааль располагал всего одной гостиницей, но она была самой гостеприимной и уютной, о какой только можно мечтать, а также и самой вместительной, ибо предоставляла в распоряжение путешественников целых четыре комнаты. Словом, то была гостиница фру Хансен.
Попытаемся описать ее. Несколько скамей тянутся вдоль окрашенных в розовое стен, отделенных от земли внушительным гранитным фундаментом. Балки и еловые доски, из которых сбиты стены, приобрели с годами такую твердость, что о них сломался бы и стальной топор. Между едва обтесанными и уложенными горизонтально одна на другую балками забит в расшивку мох, смешанный с глиной; он образует плотные утолщения, сквозь которые не проникнуть самой свирепой зимней буре. Потолки в комнатах окрашены между стропилами в черный и красный цвета, контрастирующие с более мягким и веселым оттенком стенной обшивки. В углу просторной нижней залы стоит круглая чугунная печурка; ее длинная труба, проведенная под потолком, соединяется с толстой трубой большой кухонной печи. Здесь же висят стенные часы с большим эмалевым циферблатом и затейливыми стрелками, их мерное звонкое тиканье разносится по всему дому. В другом углу помещается старинный, округлой формы секретер с темно-коричневыми резными украшениями, а рядом с ним — массивный кованый железный таган. Сверху, на полочке, глиняный подсвечник о трех ножках, — перевернутый, он превращается в трехрожковый канделябр. Зал украшает лучшая мебель дома: стол из карельской березы на толстых ножках, сундук-укладка с фигурными запорами, где хранятся праздничные и воскресные наряды семьи; жесткое, без обивки, как церковная скамья, кресло; деревянные расписные стулья, деревенская прялка в зеленых узорах, так красиво сочетающихся с красными юбками прях. И еще множество самых различных предметов домашней утвари: горшок для масла и мутовка для его сбивания, табакерка и терка из резной кости для табака. И наконец, над дверью, ведущей в кухню, подвесной шкаф, который вмещает на широких своих полках целый набор кухонной медной и оловянной посуды, блюда и тарелки — фаянсовые, деревянные и металлические, с яркими эмалевыми узорами, далее — маленький точильный круг, наполовину скрытый лакированным футляром, старинная рюмка для яиц, такая вместительная, что могла бы служить и кубком; убранство зала дополняют несколько забавных картинок на холсте, натянутом в виде панелей, представляющих библейские сюжеты в ярком лубочном стиле Эпиналя.[19] Что же касается комнат постояльцев, то они обставлены весьма просто, но не менее комфортабельно: немногочисленная мебель блистает чистотой, окна снаружи обрамлены вьющейся зеленью, ниспадающей с затканной дерном крыши, широкие кровати застланы прохладными белоснежными простынями из полотна, называемого «akloede», а на стенах красуются изречения из Ветхого завета, написанные желтыми буквами по красному фону.
Не следует также забывать о том, что полы как в большой зале, так и в нижних и верхних комнатах устланы веточками березы, ели и можжевельника, чья листва и хвоя наполняют весь дом животворными ароматами.
Можно ли вообразить более очаровательную posada[20] в Италии, более привлекательную fonda[21] в Испании? Нет, это невозможно! Вдобавок, и цены еще не успели подскочить в результате наплыва английских туристов, как это произошло в Швейцарии, — по крайней мере, в описываемое время. В Даале кошелек путешественников облегчается не на фунты стерлингов либо их золотой эквивалент,[22] но всего лишь на кроны,[23] одна из коих равняется пяти или чуть более франкам,[24] на марки,[25] равные каждая одному франку, и медные скиллинги,[26] которые ни в коем случае не следует путать с британскими шиллингами,[27] ибо они, в отличие от этих последних, равны всего одному су. Туристу, прибывшему на Телемарк, не придется разоряться, тратя радужные банкноты дорогого вида. Норвежская крона являет собою скромную белую бумажку, пять крон — голубую, десять — желтую, пятьдесят — зеленую и сто — красную. Не хватает еще двух, чтобы составить полную радугу!
Далее следует отметить — и в этом гостеприимном доме данным обстоятельством нельзя пренебречь, — что в гостинице фру Хансен кухня выше всяческих похвал, а это для местных постоялых дворов большая редкость. И в самом деле, район Телемарка полностью соответствует своему прозвищу — «край кислого молока». В захолустьях вроде Тинесса, Листхууса, Тиннусета и многих других не найдешь даже хлеба, а если и отыщешь, то он бывает так невкусен, что лучше уж вовсе обойтись без него. Здесь выпекают лишь овсяные лепешки, так называемые «flatbröd», сухие, черные, твердые, как картон, или же совсем незатейливые грубые ковриги из смеси толченой бересты и мха или рубленой соломы. Яйца здесь едят крайне редко, разве что курица снесла их неделю назад. Зато в изобилии имеется кислое пиво и снятое, кислое или свежее, молоко: изредка жители этого края позволяют себе чашечку кофе, такого густого, что он напоминает скорее процеженную печную сажу, нежели благородные напитки «Мокко», «Бурбон» или «Рио-Нуньец».
В противоположность вышесказанному, у фру Хансен погреб и кухня всегда ломятся от продуктов. Даже самого взыскательного туриста полностью удовлетворит ее стол: вареная, соленая или копчёная лососина, хариусы, свежий озерный лосось, незнакомый с морской водой, речная рыба с Телемарка, домашняя птица — отнюдь не жесткая и не костлявая, яйца под всевозможными соусами, вкусное ржаное и ячменное печенье, фрукты, особенно земляника, пеклеванный,[28] но очень аппетитный хлеб и старое, выдержанное вино «Сен-Жюльен» — из тех, что прославляют на весь мир, до самых отдаленных его окраин, искусство виноделов Франции.
Словом, гостиница в Даале вполне заслуженно пользовалась прекрасной репутацией во всех странах Северной Европы.
Впрочем, в репутации этой легко убедиться, полистав толстую тетрадь с желтоватыми страницами, в которую постояльцы охотно вписывали похвалы по адресу фру Хансен. В большинстве своем то были шведы и норвежцы, съезжавшиеся сюда со всех концов Скандинавии.
Однако в тетради расписывалось и немало англичан; один из них, которому пришлось прождать лишний час, пока над вершиною горы Геуста рассеется утренний туман, написал на одной из страниц чисто британское изречение:
«Patientia omnia vincit».[29]
Отметились в тетради и несколько французов, из коих один (не будем называть его имени!) позволил себе написать следующее:
«Мы можем только поздравить себя с приемом, оказанной нам в этой гостинице!»
Не станем упрекать автора в этой грамматической ошибке. Бог с ней! Пусть ее французская грамотность отстает от признательности данной фразы: от этого последняя звучит не менее лестно для фру Хансен и ее дочери, прекрасной Гульды из Вестфьорддааля.
Глава III
Не будучи многосведущим в этнографии,[30] можно, однако, утверждать, опираясь на гипотезы[31] многих ученых, что между самыми знатными семьями, принадлежащими к английской аристократии,[32] и старинными семействами Скандинавского королевства существует отдаленное родство. Тому находится множество доказательств, если обратиться к именам предков, звучащим одинаково в обеих странах. В Норвегии нет аристократии как таковой, но даже царящая там демократия не мешает норвежцам быть аристократами по духу. Здесь все равны, но не в низости, а в благородстве. Даже в самых жалких хижинах обнаруживается генеалогическое древо,[33] которое отнюдь не выродилось оттого, что вросло корнями в плебейскую[34] почву. Каждое из них украшено благородным семейным гербом, восходящим к временам средневековых феодалов[35] — и предков нынешних простых крестьян.
Все это относится и к семье Хансенов из Дааля, родственников — разумеется, весьма отдаленных, — пэров Англии, ведущих свое происхождение от завоевателя Роллона Нормандского.[36] И если Хансены не могли похвастаться ни богатством, ни знатным происхождением, то, по крайней мере, они сохранили свойственную их предкам гордость, а вернее сказать, достоинство, вполне уместное для людей любого сословия.
Все это относится и к семье Хансенов из Дааля, родственников — разумеется, весьма отдаленных, — пэров Англии, ведущих свое происхождение от завоевателя Роллона Нормандского.[36] И если Хансены не могли похвастаться ни богатством, ни знатным происхождением, то, по крайней мере, они сохранили свойственную их предкам гордость, а вернее сказать, достоинство, вполне уместное для людей любого сословия.
Но какое это имеет значение! При всех своих знатных и благородных предках Харальд Хансен был всю свою жизнь хозяином гостиницы в Даале, и никем иным. Он унаследовал этот дом от отца и деда, о прочном положении которых охотно напоминал всем, кто расположен был его слушать. А после него гостиницей стала управлять его жена — и делала это так, что заслужила самое высокое одобрение и уважение окружающих.
Обогатило ли Харальда содержание гостиницы? Этого я не знаю. Однако он смог воспитать своих детей, Жоэля и Гульду, никак не омрачив их детство жизненными тяготами. Он даже принял в свою семью сына сестры своей жены, Оле Кампа, осиротевшего после смерти родителей, — принял и вырастил ничуть не хуже, чем собственное потомство. Не будь у мальчика дяди Харальда, он, без сомнения, оказался бы одним из тех несчастных обездоленных крошек, которые приходят в этот мир только для того, чтобы тотчас же покинуть его. Нужно признать, что Оле Камп выказывал своим приемным родителям горячую, чисто сыновнюю любовь. Ничто не должно было порвать узы, связывающие его с семьей Хансенов. Напротив, браку Оле и Гульды предстояло укрепить их на всю жизнь.
Харальд Хансен умер полтора года назад. Не считая гостиницы в Даале, он оставил жене маленькую «soeter», расположенную в горах. «Soeter» — это не что иное, как удаленная от селений ферма, приносящая небольшой, а то и вовсе ничтожный доход. Последние годы выдались неурожайными, и все посадки сильно пострадали; непогода коснулась даже пастбищ. Ночи, как правило, были, по выражению норвежских крестьян, «железными», иными словами, с заморозками и ледяными ветрами, не щадящими нежные ростки, которые вымерзали до самых корней. А это грозило крестьянам Телемарка и Хардангера разорением.
Однако даже если фру Хансен и была осведомлена о настоящем финансовом положении своей семьи, она никогда ни словом не обмолвилась о нем никому, в том числе и детям. Обладая сдержанным, необщительным нравом, крайне неразговорчивая, она причиняла Гульде и Жоэлю немало огорчений. Но, питая принятое в северных странах почтение к главе семьи, они и не старались нарушить установленную их матерью дистанцию. Впрочем, фру Хансен и не потерпела бы никакой помощи или совета со стороны окружающих: ее отличала одна чисто норвежская черта — абсолютная уверенность в непогрешимости своих суждений.
Фру Хансен было в ту пору пятьдесят лет. О возрасте свидетельствовали лишь седые волосы, но в остальном он пощадил ее, не согнув высокую прямую фигуру и не замутив яркую синеву глаз, чей лазурный цвет унаследовала дочь. Разве только лицо приобрело желтоватый оттенок старого пергамента да на лоб легло несколько едва заметных морщинок.
Эта «дама», как выражаются в скандинавских странах, неизменно носила черную юбку в глубоких складках, в знак траура, который она не снимала со дня смерти Харальда. Поверх блузки из сурового полотна она надевала коричневый корсаж[37] с широкими проймами. Грудь была прикрыта темной косынкой и передником с широкими, сходящимися на спине лямками. На голове фру Хансен неизменно красовался чепчик из плотного шелка, наподобие монашеских; ныне такие уже выходят из моды. Сидя в своем деревянном кресле, прямая, чопорная, невозмутимая, хозяйка гостиницы Дааля оставляла свою прялку лишь затем, чтобы выкурить маленькую трубочку из березовой коры, чей дым окутывал ее легким голубоватым облачком.
И по правде сказать, дом этот мог бы показаться куда каким печальным, если бы не присутствие двух детей фру Хансен!
Славный парень был Жоэль! Двадцатипятилетний высокий статный молодец, как и все уроженцы норвежских гор, гордый, но не заносчивый, отважный, но не безрассудный, светлый шатен с темно-голубыми, почти черными глазами. Одежда ладно сидела на нем, выгодно подчеркивая мощные плечи, которые никогда не сутулились, широкую грудь, скрывающую здоровые легкие горного проводника, стальные руки и неутомимые ноги, словно специально созданные для восхождений на самые высокие пики Телемарка. В обычном костюме его можно было принять за наездника. Он носил голубоватый жилет с наплечниками и длинными вертикальными планками, сходящимися на груди; украшенный на спине цветной вышивкой, жилет этот походил на старинные бретонские[38] куртки, сохранившиеся еще со времен кельтов.[39] Высокий ворот рубашки напоминал формой воронку. Желтые штаны застегивались ниже колен пряжками. На голове — широкополая коричневая шляпа, отделанная красной каймой и черным шнуром. А обувался Жоэль либо в башмаки с плотными гетрами,[40] либо в сапоги на толстой подошве, без каблуков, похожие на рыбацкие; их толстые, сложенные гармошкой кожаные голенища не позволяли разглядеть форму ноги.
Жоэль занимался ремеслом проводника в округе Телемарка и еще дальше, в горах Хардангера. Всегда готовый пуститься в путь, всегда бодрый и неутомимый, он, право же, заслуживал сравнения со знаменитым норвежским героем, прославленным в национальных легендах, Роллоном-Ходоком. В промежутках между дальними экскурсиями он служил гидом[41] английским охотникам, которые обожают стрелять в Норвегии птиц, называемых «riper», более крупных, чем гнездящиеся на Гебридах, и «jerper» — куропаток, чье мясо куда нежнее, чем у шотландских. С наступлением зимы он занимался охотой на волков; хищники, терзаемые голодом в холодное время года, промышляют пищу в полыньях скованных льдом озер. Летом же наступал черед охоты на медведей, когда эти звери в сопровождении детенышей выбираются из берлог, чтобы полакомиться свежей зеленью, и надобно выслеживать их на горных плато, на высоте тысячи — тысячи двухсот футов. Не раз жизнь Жоэля висела на волоске, и спасался он лишь благодаря недюжинной силе и неизменному хладнокровию, помогавшим ему совладать с хваткой огромного зверя и вырваться из его когтей.
И наконец, когда Жоэлю не приходилось водить туристов в долину Вестфьорддааля или охотников в поля, он работал на маленькой ферме-«soeter», расположенной в нескольких милях от дома, выше по склону. Там жил молодой парень — пастух, нанятый фру Хансен для ухода за полудюжиной коров и тремя десятками баранов: «soeter» включала в себя только пастбища, никаких посадок там не было.
По натуре Жоэль был крайне обязателен и услужлив. Его знали во всех селениях Телемарка, знали и, конечно, любили. Он же был безгранично привязан к трем существам, составляющим его семью, — к матери, кузену Оле и сестре Гульде.
Как сожалел Жоэль о том, что не в силах был дать богатое приданое сестре, чтобы не разлучать ее с женихом, когда Оле Камп покинул Дааль, чтобы в последний раз уйти в море на заработки! Имей он сам привычку к морю, он без всяких колебаний занял бы место кузена Оле на шхуне. Но будущим супругам нужны были деньги, чтобы начать совместную жизнь. А фру Хансен ничего не предложила им, и Жоэль сделал вывод, что она не могла выделить для этой цели часть семейных сбережений. Вот и пришлось Оле плыть в дальние края, через всю Атлантику. Жоэль проводил его до края долины, на бергенскую дорогу. Там они сердечно обнялись на прощанье, и Жоэль пожелал Оле счастливого плавания и благополучного возвращения. А потом вернулся домой, чтобы утешить сестру, которую любил как брат и опекал как отец.
Гульде исполнилось в ту пору восемнадцать лет. Она была не тем, что в норвежских гостиницах называют «piga» — служанка, но, скорее, «froken» или, по-английски, «мисс», так же, как ее мать, хозяйка дома, звалась «дамой». Представьте прелестное личико, которое обрамляют белокурые, чуть золотящиеся волосы под чепцом с разрезом сзади для длинных тяжелых кос. Представьте себе точеную фигурку с тонкой талией, обрисованной ярко-красным корсажем, украшенным цветной вышивкой, с зеленой каймой и вырезом на груди, из которого выглядывает белоснежная сорочка с пышными рукавами и тугими манжетами. Представьте красный пояс с филигранными[42] серебряными пряжками, светло-зеленую юбку, поверх нее передник в пестрых ромбиках, белые чулки, хорошенькие остроносые башмачки, какие носят уроженки Телемарка, — и вы увидите прелестную Гульду.
Да, невеста Оле была поистине прелестна, и, хотя на личике ее лежала печать меланхолии,[43] свойственной всем дочерям Севера, оно все же нередко освещалось улыбкой. При виде ее сразу вспоминалась Гульда Белокурая, чье имя носила наша героиня, — та сама Гульда, что, согласно скандинавской мифологии,[44] охраняет домашний очаг, как добрая фея.[45]