– Нельзя ли погромче, господин полковник, – сказал я, – а то я ничего не слышу.
Он немного поправился и громко произнес:
– По приказанию Ее Величества выезд из Петербурга вам запрещен. Вы должны вернуться во дворец великого князя Александра Михайловича и оставаться там впредь до особых распоряжений.
– Очень жаль; меня это совсем не устраивает, – ответил я и, обернувшись к своим спутникам, повторил им высочайшее повеление.
Императрица Александра Федоровна отправила телеграмму супругу.
«Телеграмма № 111.
Царское Село – Ставка. 17 декабря 1916 г.
22 ч. 24 м. – 23 ч. 10 м.
Его Величеству.
К[алинин] делает все возможное. Пока еще ничего не нашли. Ф[еликс], намеревавшийся уехать в Крым, задержан. Очень хочу, чтобы ты был здесь. Помоги нам, Боже! Спи спокойно. В молитвах и мыслях вместе. Благословляю с безграничной нежностью.
Аликс». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1916–1917 гг. М.; Л., 1927. Т. V. С. 206)
Для них мой арест был полной неожиданностью. Князья Андрей и Федор решили, что они не поедут в Крым и останутся со мной, а князь Никита отправится со своим воспитателем.
Мы пошли провожать наших отъезжающих. Полиция последовала за нами, как будто боялась, что я сяду в поезд и уеду.
Картина нашего шествия по вокзалу была, по-видимому, незаурядная, так как публика останавливалась и с любопытством нас разглядывала.
Я вошел в вагон поговорить с князем Никитой. Полицейские снова заволновались. Я их успокоил, сказав, что никуда от них не скроюсь, а лишь хочу проститься с уезжающими.
Поезд тронулся, и мы пошли обратно к автомобилю.
«Странно чувствовать себя арестованным, – думал я, возвращаясь домой, – что со мной будет?»
Дома были очень удивлены нашему возвращению и недоумевали: что бы все это могло означать?
Я чрезвычайно устал за день и, очутившись в своей комнате, лег отдохнуть. По моей просьбе со мной остались князь Федор и Рейнер; они оба были взволнованы и опасались за мою судьбу.
Во время нашего разговора вбежал в комнату князь Андрей[280] и объявил о приезде великого князя Николая Михайловича.
По свидетельству великого князя Николая Михайловича:
«17/XII в 5 1/2 часов два телефонных звонка – один от княгини М.А. Трубецкой, другой от английского посла Бьюкенена – мне сообщили, что прошедшею ночь убит Григорий Распутин и что подозреваемые убийцы – князь Ф.Ф. Юсупов и мои племянники Федор и Никита. Такое неожиданное известие меня ошеломило, и я помчался в автомобиле в дом брата Александра на Мойку, чтобы узнать, в чем дело. Застал лишь одного Никиту за уроком, а ни Федора, ни Феликса, жившего (без супруги) у них, не оказалось дома. Я был озадачен и взволнован и решил дождаться возвращения другого племянника, Федора, так как прислуга сообщила, что Юсупов вернется поздно. Федор вернулся в начале седьмого часа, заметно сконфузился, когда меня увидал, и на мой вопрос: “Что случилось?” – ответил, что ничего положительного, кроме слухов, не знает, а дает слово, что он к убийству непричастен. Это меня отчасти успокоило, и, не дождавшись Юсупова, я пошел обедать в клуб, где все только и говорили об исчезновении Гришки. Под конец обеда появился вел. князь Дмитрий Павлович, бледный как смерть, с которым я не разговаривал, так как он сел за другой стол, а я, успев спросить Трепова о правоте случившегося и получив ответ, что все это ерунда, доказывал во всеуслышание, что это новая провокация Протопопова. Между тем Дмитрий Павлович заявил другим, что, по его мнению, действительно Распутин или исчез, или убит. Мы сели играть в quinze (“пятнадцать” – фр.), а Дмитрий Павлович уехал во французский Михайловский театр.
На другой день, 18-го, я узнал, все еще не видав Юсупова, что он и оба племянника уезжают вечером в Крым и что из ст. “Медведь” вернулся старший племянник Андрей. Но за день толки не умолкли, и А.Ф. Трепов мне по телефону сообщил, что действительно Распутин, вероятно, убит и что упорно называют Юсупова, вел. князя Дмитрия Павловича и Пуришкевича – как замешанных в этом убийстве. Племянников я снова навестил и простился с ними, а в 9 час. вечера мне дали знать, что они благополучно отбыли в Ай-Тодор. Я вздохнул свободно и сел безмятежно играть в quinze, радуясь, радуясь, что этот мерзавец, наконец, не будет больше вредить, но опасался, что все сведения Трепова неверны и что вся эта mise en scene [мизансцена (фр.)] затеяна Протопоповым.
Каково было мое удивление, когда около 10 1/2 ч. меня вызвал к телефону Юсупов, говоря, что жандармский офицер его задержал на Николаевском вокзале и что он очень просит меня заехать к нему, в дом брата. Когда я приехал к нему, Феликс уже лежал в кровати, и два племянника, Андрей и Федор, были около него. Я пробыл у него до часа или 1 1/2, слушая его откровения. Он казался утомленным, глаза его блестели особенным блеском, но, видимо, брал на себя, чтобы произвести впечатление по полному спокойствию духа и даже какой-то невинности. Слушал я его повествование молча и редко перебивая, и, когда он кончил, я сказал следующее: как Николай Михайлович – я не смею ему не верить, но – как М. Лекок (из романа “Рабство”) весь его роман не выдерживает критики, и что, по мнению M. Lecoqu’a, убийца – он». (Великий князь Николай Михайлович. Записки. / Гибель монархии. История России и Дома Романовых в мемуарах современников. XVII–XX вв. М., 2000. С. 66–67)
Это позднее посещение не предвещало мне ничего хорошего. Он, очевидно, приехал, чтобы подробно узнать от меня, в чем дело, и приехал как раз в то время, когда я устал, хотел спать, и когда мне было не до разговоров.
Великий князь Николай Михайлович совмещал удивительные противоречия в своем характере. Ученый-историк, человек большого ума и независимой мысли, он в обращении с людьми иногда принимал чрезмерно шутливый тон, страдал излишней разговорчивостью и мог даже проболтаться о том, о чем следовало молчать.
Он не только ненавидел Распутина и сознавал весь его вред для России, но и вообще по своим политическим воззрениям был крайне либеральный человек. В самой резкой форме высказывая критику тогдашнего положения вещей, он даже пострадал за свои суждения и на время был выслан из Петербурга в свое имение в Херсонской губернии, Грушевку.
Едва успели князь Федор и Рейнер закрыть за собой дверь, как вошел в комнату великий князь Николай Михайлович. Он обратился ко мне со словами:
– Ну, рассказывай, что ты натворил?
Я сделал удивленное лицо и спросил его:
– Неужели ты тоже веришь всяким пустым слухам? Ведь это все сплошное недоразумение, в котором я совершенно ни при чем.
– Да, рассказывай это другим, а не мне! Я все знаю, со всеми подробностями, знаю даже имена дам, которые были у тебя на вечере[281].
Эти последние слова великого князя показали мне, что он ровно ничего не знает и лишь нарочно притворяется осведомленным, чтобы легче меня поймать. Я ему подробно рассказал все ту же историю о вечере и о застреленной собаке.
Великий князь как будто поверил моему рассказу, но на всякий случай, уходя, хитро улыбнулся[282].
Мне было ясно, что он не в курсе дела и в душе очень сердится и досадует на то, что ничего от меня не узнал.
После отъезда великого князя Николая Михайловича князья Андрей и Федор и Рейнер снова пришли ко мне[283]. Я им сказал, что завтра утром перееду в Сергиевский дворец к великому князю Дмитрию Павловичу, чтобы быть вместе с ним до определения нашей участи. Затем я подробно объяснил им, что они должны отвечать в случае допроса. Все трое обещали мне точно следовать моим указаниям и, простившись со мной, ушли.
Долго я не мог уснуть. События предыдущей ночи проносились передо мною, мысли сменяли одна другую…
Наконец голова моя отяжелела, и я заснул.
XVIII
На следующий день, рано утром, я переехал в Сергиевский дворец[284]. Великий князь Дмитрий Павлович, увидев меня, очень удивился, так как был уверен, что я уехал накануне в Крым.
Я сообщил ему о своем аресте и о решении переселиться к нему, ввиду осложнившихся обстоятельств и возможности всяких репрессий в отношении нас обоих. Рассказал я ему также о всех своих встречах и разговорах. Великий князь в свою очередь передал мне во всех подробностях, как он провел свой день накануне и как вечером отправился в Михайловский театр, откуда ему пришлось уехать, так как его предупредили, что публика собирается устроить ему овацию. По возвращении из театра домой, он узнал, что в Царском Селе его упорно считают одним из главных участников убийства Распутина. Тогда он позвонил по телефону императрице Александре Федоровне, прося его принять, но она наотрез отказалась его видеть.
По воспоминаниям князя императорской крови Гавриила Константиновича: «В ночь с 16 на 17 декабря был убит Распутин. Конечно, весь Петроград только и говорил об этом. Говорили, что он был убит кн. Юсуповым и Дмитрием Павловичем. В городе было страшное волнение и ликование. Публика сделала Дмитрию Павловичу овацию в Михайловском театре». (Великий князь Гавриил Константинович. В Мраморном дворце. Из хроники нашей семьи. СПб., 1993. С. 212)
Побеседовав еще немного с великим князем, я прошел в отведенную мне комнату, послал за газетами и стал их рассматривать, ища откликов печати на совершившееся событие. Но в газетах ничего не было, кроме короткого сообщения о том, что «в ночь с 16 на 17 декабря убит старец Григорий Распутин».
Газета «Биржевые ведомости», в вечернем выпуске от 17 декабря 1916 г. было помещено объявление:
«Смерть Григория Распутина
Сегодня, в шестом часу утра, в одном из аристократических особняков центра столицы, после раута, внезапно окончил жизнь Григорий Распутин-Новых».
По воспоминаниям жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича:
«Государыню письмо не обмануло и не ввело в заблуждение, на что рассчитывали его составители. Оно лишь явилось беспощадной характеристикой, написанной себе самому князем Юсуповым. Императрица приказала отправить письмо министру юстиции, министр Протопопов был поставлен в известность о невыезде Юсупова из Петрограда.
Вечером Государыне показали вечерний выпуск газеты “Биржевые ведомости”, где было напечатано: “Сегодня в шестом часу в одном из аристократических особняков центра столицы после раута внезапно окончил жизнь Григорий Распутин-Новых”.
Последняя искра надежды исчезла. Из Петрограда передавали, что там среди интеллигенции настоящее ликование, что совершившееся – лишь начало террора, что готовятся новые покушения, что следующей будет Вырубова.
Государыня приказала ей остаться ночевать во дворце. Лили Ден попросила переночевать у Анны Александровны и утром явиться во дворец и выполнять, что надо по части приемов.
Вечером была получена телеграмма от Государя с советом обратиться за помощью к Протопопову. Около десяти вечера Протопопов доложил по телефону, что приказ относительно задержания отъезда Юсупова выполнен, что князь Юсупов, приехавший на Николаевский вокзал с князьями Федором Александровичем, Никитой Александровичем и Андреем Александровичем, чтобы уехать в Крым, жандармскими офицерами был задержан, вернулся во дворец великого князя Александра Михайловича, где и живет». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Мн., 2004. С. 418–419)
Утро прошло спокойно, но около часа дня, во время нашего завтрака, командующий Главной квартирой генерал-адьютант Максимович позвонил по телефону и заявил великому князю, что он по повелению императрицы арестован, и просил его не покидать своего дворца. При этом генерал Максимович обещал вскоре приехать сам для объяснений.
Императрица Александра Федоровна тем временем сообщила супругу в Ставку:
Телеграмма № 116.
«Царское Село – Ставка. 18 декабря 1916 г.
15 ч. – 15 ч. 45 м.
Его Величеству. Срочно.
Приказала Максимовичу твоим именем запретить Д[митрию] выезжать из дому до твоего возвращения. Д[митрий] хотел видеть меня сегодня, я отказала. Замешан главным образом он. Тело еще не найдено. Когда ты будешь здесь? Целую без конца.
Аликс». (Переписка Николая и Александры Романовых 1916–1917. Т. 5. М.-Л., Госиздат, 1927. С. 207)
Из воспоминаний жандармского генерала А.И. Спиридовича об обстоятельствах убийства Г.Е. Распутина и ходе следствия по этому делу:
«Районная полиция и охранное отделение уже все знали. По приказанию Протопопова специальное дознание вел жандармский генерал Попов. Это обеспечивало полное беспристрастие и независимость от каких-либо влияний. Таким образом, министр внутренних дел Протопопов имел полную осведомленность о случившемся преступлении, не хватало только самого трупа. Судебные власти из-за непростительной оплошности министра юстиции Макарова бездействовали.
18 декабря принесло много нового. Накануне 17-го числа вследствие честного исполнения своего служебного долга городовым Власюком, слышавшим ночные выстрелы во дворе князя Юсупова, начались розыск и дознание. Вечером, когда во все отдаленные участки дошла циркулярная телеграмма о розыске трупа, выспавшийся после трудной ночной службы городовой района Петровского моста доложил, что утром 17 декабря проходившие рабочие говорили ему, что на мосту много следов крови. Обследовать что-либо из-за наступившей ранней зимней темноты было невозможно. Вот почему полиция начала осмотр Петровского моста на рассвете 18 декабря, обнаружив следы крови, а по ним уже обнаружила и одну калошу-бот, которую показали дочерям Распутина и те опознали ее.
Были вызваны водолазы и начались поиски трупа около моста. Из квартиры Распутина позвонили Вырубовой. Протопопов доложил о находке императрице, подчеркнув при докладе, как накануне министр юстиции не позволил власти начать судебное следствие и он, Протопопов, должен был ограничиться своим дознанием генерала Попова. Он же доложил вскоре, что Юсупов переехал жить во дворец великого князя Дмитрия Павловича. Ясно было, что, исчерпав вчера все средства, чтобы доказать властям свою невиновность, князь ищет теперь защиты в неприкосновенном великокняжеском дворце Дмитрия Павловича. Императрица распорядилась, чтобы генерал-адъютант Максимович, исполнявший обязанности министра двора, отправился немедленно к великому князю Дмитрию Павловичу и сообщил ему, что он арестован. Максимович все исполнил. Великий князь просил было, чтобы императрица приняла его, но Ее Величество ответила категорическим отказом. Ему, как и князю Юсупову, во дворце уже не верили». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Мн.: «Хорвест», 2004. С. 421–422)
Великий князь после этого разговора вернулся в столовую очень расстроенным.
– Феликс, – сказал он мне, – я арестован по приказанию императрицы Александры Федоровны… Она не имеет на это никакого права; только Государь может отдать приказ о моем аресте[285].
Пока мы обсуждали этот вопрос, приехал генерал Максимович. Его провели в кабинет великого князя. Когда великий князь к нему вышел, генерал встретил его следующими словами:
– Ее Величество просит ваше высочество не покидать вашего дворца…
– Что же это, значит, арест?
– Нет, это не арест, но Ее Величество все-таки настаивает, чтобы вы не покидали вашего дворца.
Великий князь повышенным голосом ответил:
– Я вам заявляю, что вы имеете в виду меня арестовать. Передайте Ее Величеству, что я подчиняюсь ее приказанию.
В дневнике великого князя Андрея Владимировича имеется запись: «18 декабря днем Дмитрий Павлович телеграфировал нам, что он арестован. Генерал-адъютант Максимович ему передал приказ Аликс, хотя и сознавал, что не имел права без разрешения Государя это делать. Итак, Дмитрий сидит под домашним арестом». (Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). М., 2008. С. 202)
По воспоминаниям князя императорской крови Гавриила Константиновича:
«Дмитрий был арестован у себя дома по приказу Императрицы. Я очень волновался за него и был чрезвычайно огорчен случившимся.
На следующий день на курсах в Академии только и говорили, что о Распутине, и я даже сцепился с ротмистром Дубенским, споря о роли Дмитрия в этом убийстве: Дубенский уверял, что Дмитрий убивал Распутина, а я утверждал, что не убивал.
Из Академии я поехал к Дмитрию Павловичу. Он сидел в своей спальне перед туалетом, и его стриг парикмахер. Дмитрий был в духе и уверял, что в убийстве Распутина он неповинен». (Великий князь Гавриил Константинович. В Мраморном дворце. Из хроники нашей семьи. СПб., 1993. С. 212–213)
Простившись с генералом Максимовичем, великий князь вышел из кабинета.
В течение дня великого князя Дмитрия Павловича по очереди посетили все члены Императорского дома, находившиеся в тот момент в Петербурге. Они все были взволнованы арестом великого князя и превышением власти со стороны императрицы Александры Федоровны, которая приказала лишить свободы члена Императорской фамилии на основании только одного предположения о его причастности к убийству Распутина.
По воспоминаниям княгини О.В. Палей: «На следующий день, в воскресенье, Россия и весь мир знали, что Распутин исчез. Распутинские домочадцы, не дождавшись его и зная, что увез его Феликс Юсупов, сообщили в полицию. Подозрение на Юсупова пало еще и потому, что во дворе на Мойке стреляли. Выстрелы слышали прохожие и городовой. Государыня от тревоги сходила с ума. Она поставила на ноги всех и вся и велела живым или мертвым найти старца любой ценой. Распутинки в бешенстве рвали на себе волосы. Несколько раз я телефонировала Дмитрию. Держала его в курсе последних сплетен. Назавтра, в понедельник, должен был вернуться муж». (Палей О. Воспоминания о России. С приложением писем, дневника и стихов ее сына Владимира. М., 2005. С. 16)