Тем не менее — достает, блин! Скользко, сыро, снежная каша под ногами и мокрый снег лепит в рожу. Ну почему так сразу и так много? Снега в смысле? Нет, чтобы сначала подморозило, потом припорошило, а уж после… Троллейбусы встали на Нахимовском проспекте, и мне пришлось ехать на метро в объезд. Целый час потерял. В общем, плохо как-то. Хорошо только, что топят нормально. И дома, и на работе. А то бы совсем пропал.
Сегодня вообще день выдался для меня неудачный. Началось с того, что у моего правого ботинка распоролся шов. И не ботинки-то не старые вроде — недавно покупал, а вот на тебе! Шов разошелся на протяжении сантиметров десяти, видимо еще вчера, и просто этого тогда не заметил, а обратил внимание только сегодня утром, когда надевал. Пришлось вытаскивать предыдущие, прошлогодние, оставленные на всякий случай, такие же «по формату», но со стертыми каблуками. От этого они скользкие, и ходить в них стало уже неудобно.
Диалог онлайн: Iron_Avrora — Felix_98
Iron_Avrora: Привет. Ты давно не говорил с Ольгой?
Felix_98: Привет Ларис. Давно не говорил. Она мне не отвечает:(
Iron_Avrora: Она теперь никому не отвечает.
Felix_98: Почему?
Iron_Avrora: Она в больнице. Ты что, разве не знал?
Felix_98: Откуда? Что с ней?
Iron_Avrora: Что-то с кровью. Что-то очень нехорошее. Она на Советской лежит:(((
Felix_98: На Советской это — что?
Iron_Avrora: Это Институт переливания крови.
Felix_98: Давно?
Iron_Avrora: Давно. Слушай, ты бы сходил к ней что ли, а? После твоей молниеносной поездки к нам она только о тебе и говорила. Почти до самой больницы. Все уши нам прожужжала. Не знаю, что у вас там произошло, но она вдруг стала замкнутой и нервной. А потом ее положили…:(
Felix_98: Так что с ней?
Iron_Avrora: же тебе уже сказала — не знаю! Сначала думали, что просто ангина, а потом…
Felix_98: Ты у нее была?
Iron_Avrora: Была вчера. Приезжай, посмотри сам.
Felix_98: И как она?
Iron_Avrora: Хреново она. Плохо ей, и выглядит просто ужасно:(((
Felix_98: У меня работа…
Iron_Avrora: Поезжай в выходной. Ты ей нужен сейчас.
Felix_98: Это она тебя просила?..
Iron_Avrora: Нет! Это я сама. Даже не думай, она ничего не знает. И не говори ей, что это я тебя просила. Мы последний раз тебя даже не упоминали. Но ты ей нужен, я это чувствую. Просто поговори с ней, и все. Только заранее с врачом договорись, поэтому запиши телефоны ее лечащего врача— +7 911 965 98 31 это — мобильный в Петербурге, а рабочий городской — 274 56 16. Код города не забудь.
Конец диалога
Один билет взять легко, даже в день отъезда. Вот.
Я снова в Питере. Прежде чем идти в эту клинику, решил пройтись по старому городу. Он всегда действовал на меня успокаивающе.
Иду по осеннему Петербургу. По центру города. Очень люблю старые каменные питерские дома со странными барельефами, знаками и символами на стенах. Кощунственно реставрировать дома на питерских проспектах бульварах и улицах, они приобретают слишком четкие очертания. То, что разрушено, делится на то, что нужно ремонтировать и на то, что не стоит, ибо так оно выглядит гораздо лучше и несет в себе больше информации. Если стереть древнюю пыль, отреставрировать снаружи дома и переиздать книги — из них исчезнет пошлое и уйдет время.
Иду по старому Питеру. Тишина покой и свежий снег под ногами. И хотя здесь кого-то убили вчера, а кого-то убьют завтра — к вящему ужасу обывателей в уютных креслах — не найти в мире лучшего места для альбома по истории архитектуры и дискуссии о сущности мировых религий. И это несмотря на то, что встречные прохожие — не нестоящие люди, а на соседней улице готовится война во имя какого-то другого бога, а в парке, где прогуливался час назад, ночью соберутся язычники или сатанисты. Что в этих черных мешках за деревьями бульвара? Отрубленные головы или кочаны белой капусты?
Низкое северное солнце играет на окнах и стенах старых домов, опутанных сеткой проводов Интернета. Кажется, здесь мир достиг предельной концентрации, еще немного — и вся эта плавильная печь разлетится к чертям собачьим, разбрасывая вокруг осколки архитектуры и ошметки человеческого материала, и тогда сам Создатель предстанет перед всем миром в одном своем истинном лице, но уже некому будет возрадоваться и возликовать.
Я трясусь в переполненном метро, потом в неторопливом питерском трамвае, размышляю об этимологии слов и о бездомности среди домов. И судорожно силюсь придумать что-то новое, исторгая из себя сплошным потоком бессильные перед неизбежным слова. Растрачиваю свое невосполнимое время на бессмысленные действия, раздариваю окружающим части своей души и трачу жизнь на дурацкие попытки зачем-то оставить о себе хоть какую-то память.
Иду по старому Петербургу. По центру города. Моя цель — Вторая Советская улица, дом шестнадцать. Российский НИИ гематологии и трансфузиологии. Или, по-русски — Институт переливания крови.
— Не утомляйте ее, — сказала мне врач, — она очень слаба.
— Ваш прогноз?
— Неблагоприятный. Уже третья химиотерапия. Последний раз, когда нам пришлось увеличить дозу лекарств, основные показатели крови начали стремительно падать. Мы были вынуждены снять препараты. Сейчас она под капельницей — вводим комплекс для поддержания жизнедеятельности организма.
— Сколько?..
— Неделя. Две это — максимум. Если произойдет чудо — то месяц. Но чудес не бывает. Проходите, только недолго.
То, что я там увидел, не поддавалось никакому описанию. Ольга стала другой. В лице не было ни кровинки, губы сделались серыми, глаза запали и вокруг них возникли глубокие тени. Кожа обтягивала череп, а руки настолько исхудали, что лежали бессильными плетьми. К левой руке пластырем была прикреплена трубочка капельницы. Вторая трубочка была вшита куда-то около ключицы, а место подключения промазано зеленкой. Даже некогда пышные мягкие волнистые рыжие волосы, так восхищавшие меня своим блеском и медным цветом исчезли — ее голову закрывала лишь черная банданка. От былой красоты осталась только бледная тень в моей памяти.
— Оль, привет! — старался придать голосу веселость и оптимизм, — ну, ты как?
— Ты видишь, как я… — она, казалось, совсем не удивилось моему приходу. — Что молчишь? Только не ври мне! У тебя все мысли в твоих глазах. Ты испугался, когда меня увидел.
Во мне возникло ощущение дежа вю. Что-то похожее уже было. Со мной? Или с кем-то другим? Или не было?
— Я хотел сказать…
— Не надо ничего говорить! Волосы выпали… Я и так про себя все знаю, и мне не нужны твои слова.
— Держись, ты же можешь, я знаю. Ты — сильная.
— Нет, я уже устала. От пустых слов, от бесконечного вранья, от лекарств, от этих нескончаемых процедур, от боли от всего… Я уже смирилась — все-таки я прожила интересную жизнь, хоть и короткую. Ты знаешь, я иногда утрачиваю ясность мысли, а временами теряю сознание и впадаю в какую-то вязкую муть. Может это и хорошо? Скорее бы все это кончилось. Я измучилась, Феликс, я так больше уже не могу…
Ее лицо сморщилось, и она беззвучно заплакала.
— Хочешь, расскажу тебе сказку? Ты раньше любила слушать мои сказки.
Она едва заметно кивнула, а я начал рассказывать. Рассказывал я недолго, и сюжет с удивительной легкостью рождался и развивался по ходу моего рассказа. Я увлекся сам, но сказка тем и отличается от реальной истории, что имеет вполне оформленное окончание.
Моя сказка закончилась.
56. Ольга
Моя сказка закончилась, наступила реальность. Передо мной высокая, но узкая черная дверь. Вхожу — дверь сзади сразу пропала, а впереди — голая гладкая стена. Комната большая, но темная, без окон. Я оглядываюсь. На равном расстоянии друг от друга, на холодном цементном полу размещаются три больших деревянных объекта. Они очень смахивают на невысокие столы. Или на длинные тумбочки. Но — нет, это гробы. Страха нет. Просто незначительное разочарование. Рядом с каждым — маленькая тумбочка и телефон. Аппараты самые различные: две сотовые трубки, одна из которых довольно большая, устаревшей модификации с антенной, белый кнопочный телефон и красный с наборным диском.
Подхожу к самой крайней тумбочке. Смотрю на черную крышку рядом с ней. Никаких опознавательных знаков. Открываю крышку, заглядываю внутрь…
Я не кричу, потому, что не могу. Но если бы смогла, то меня услышал бы даже безнадежно глухой. Мертвым взглядом на меня смотрит один из моих лучших друзей. Нет сомнений в том, что это действительно он — Макс. Его любимый джинсовый костюм, с которым он почти никогда не расставался, две серьги в левом ухе, короткий hair, вечная ухмылка губ. Это был друг навсегда, для любой ситуации. Мелькают смутные образы в моей голове. Один за другим: «…Моя певица умирает назавтра..»., пессимизм, Шопенгауэр, всегда холодный чай. Почему я не могу сложить осколки разбитого зеркала? Робко издает сигнал радио трубка. Три, может четыре раза. Я нажимаю на кнопку ответа. «Здравствуй..». — доносится из телефона. Я не могу произнести ни одного слова. Меня точно парализовало на месте. Смотрю на бездыханное тело, на стеклянные неживые глаза.
Я не кричу, потому, что не могу. Но если бы смогла, то меня услышал бы даже безнадежно глухой. Мертвым взглядом на меня смотрит один из моих лучших друзей. Нет сомнений в том, что это действительно он — Макс. Его любимый джинсовый костюм, с которым он почти никогда не расставался, две серьги в левом ухе, короткий hair, вечная ухмылка губ. Это был друг навсегда, для любой ситуации. Мелькают смутные образы в моей голове. Один за другим: «…Моя певица умирает назавтра..»., пессимизм, Шопенгауэр, всегда холодный чай. Почему я не могу сложить осколки разбитого зеркала? Робко издает сигнал радио трубка. Три, может четыре раза. Я нажимаю на кнопку ответа. «Здравствуй..». — доносится из телефона. Я не могу произнести ни одного слова. Меня точно парализовало на месте. Смотрю на бездыханное тело, на стеклянные неживые глаза.
«Как поживаешь? Ты меня окончательно забыла. Не звонишь совсем. Ладно, не оправдывайся, я же знаю, что у тебя всегда много дел и проблем».
Я знаю точно, что именно эти слова должны слетать с уст моего друга, но его губы неподвижны. Пытаюсь что-то сказать в ответ, объяснить, почему надолго пропала, расспросить его обо всем, но бесполезно…Голос расстроился, сбежал и заблудился в самом темном углу комнаты.
«А ты, наверняка, в своем репертуаре: депрессия, мистика, да? Ну, мне, собственно, наплевать, но, знаешь, я тебе всегда советовал в таком случае только одно. Оптимизм! Опять смеяться будешь, но скоро ко мне родители вернутся, нужно еще что-нибудь приготовить, в квартире убраться. Ты звони, не теряйся…»
Короткие гудки.
Бегу ко второму ящику. Открываю. У девушки с белыми, почти седыми волосами в красном свитере с нескромной надписью «Your Personal Day of Death is..».. Глаза закрыты. Кнопочный телефон. Звонок.
«Привет. Не спишь еще? Я вот уже ко сну отхожу. Олька, представь, сегодня ко мне цыгане опять привязались. Три цыганки. Та, что постарше попросила у меня волос, сказала, что за спиной у меня бесы. Я, собственно, не удивилась, это ж я! Денег они не взяли, но все что-то говорили по-своему. В общем, я чего-то жутко боюсь, чего-то очень нехорошего. Тебе не стоит со мной поддерживать знакомство». — Опять малопонятные, разрозненные, но болезненные воспоминания: сочный смех, сигаретный дым… — «Будем надеяться, что у тебя все великолепно? А то ты смотри, если что не так, я приду и всем по рожам надою. Понимаешь, у меня есть одна подруга, и мне самой плохо, когда у нее дела не ладятся, поэтому ты не возражай тут! Ладно, Олька, мне нельзя долго разговаривать, так что давай..».
Снова короткие гудки. Голова вот-вот разлетится на мелкие кусочки. Я не понимаю, что происходит. Но стук становится еще громче и отчетливей. Не знаю, каким образом мне удавалось смотреть на все происходящее. Наблюдать лучших друзей, спящих мертвецким, в прямом смысле этого слова, сне. Что-то должно было меня зацепить, заставить саму умереть от страха и боли. Но это что-то, возможно, потеряло всякий смысл.
Пищит телефон. Последний. Я не могу пошевелить рукой, чтобы взять его. Прилагаю максимум усилий, но рука, словно каменная, не желает переместиться в другую точку пространства. Наконец, мне удается поднести трубку к уху. Смех прилетел из трубки и ударил по барабанным перепонкам.
Поднимаю крышку последнего гроба. Хетана. Кожа потеряла цвет и стала безнадежно бледной.
«Привет. Ну, как тебе зрелище? Впечатляет? А ведь это твое болезненное воображение нашептывало мастеру, что изобразить. Только не оправдывайся, что, мол, себя не контролируешь, ничего не помнишь, ничего не знаешь. Ты — это ты, и никто больше. И доски для гробов сколачивала ты, и телефон с того света проводила ты, и убила всех нас по-своему. Только ты, никто другой. Те, с кем болтала сейчас, и сами знают, что ты с ними сделала, из жалости к твоей больной натуре они не стали тебя ни в чем упрекать. В противном случае, ведь ничего уже не вернешь. А мы когда-то очень хорошо общались. Вспомни концерты, клубы, кино, выставки… Я знаю, что для тебя мир теперь — это вечная череда комнат. В одной из них мы потеряли жизнь. А ведь я предупреждала, что Он не даст тебе покоя. Я просто уверена, что ты до такого безумия додуматься не смогла бы. Он ненавидел нас. Что? Ты, наверное, хочешь узнать, как такое могло произойти? Если интересно, спроси у других. Ты не можешь говорить, знаю, но все устроено так, что через линию можно улавливать твои мысли. Только без истерик, пожалуйста, и не кричи… Оля, Оля… Я, пока не забыла твоего имени. Больше не хочу с тобой разговаривать…»
Я не верю. Все понимаю, но ничему не верю! Все иллюзия! Почему я? Зачем они? Вдруг налетело столь сильное чувство безнадежности, что я упала на каменный сырой пол. Я готова была разорваться на месте. Ко мне вдруг вернулись внутренняя боль и страдание. Стук по двери становится настолько учащенным, что, кажется, вот-вот, она разлетится на мелкие кусочки. Что-то мокрое почувствовали мои ресницы, осталась последняя надежда…
57. Феликс
Осталась последняя надежда — питерский портал. Найти его просто. Да и не один он в Петербурге. Как и в Москве, их много, но я знаю только один. Не доезжая на Литейном до поворота, я выхожу из трамвая и иду немного вперед. Затем поворачиваю вправо и перехожу на другую сторону небольшой улицы, отходящей под прямым углом. Улица Белинского, дом одиннадцать. Подъезд. Парадное, как принято говорить здесь. Справа и слева от дверей, ложные двери, под тупым углом ко входу в дом. Даже не двери, я намек на двери. Будто архитектор хотел и передумал. Или наоборот — двери были, но их заложили кирпичом и заделали цементом. Мне нужна правая «дверь»…
— Итак — история повторяется. Ты снова пришел ко мне просить за нее.
— Да.
— И ты понимаешь, что я откажу тебе.
— Да, и все-таки прошу.
— Поздняя лейкемия. А ты знаешь, что и тогда, и в Средние Века люди тоже умирали от этого? Такого слова не существовало, но болезнь-то была! И в те времена у твоей протеже было то же, что у ее воплощения сейчас, только она ничего еще об этом не знала. Как ты думаешь, почему она так чувствительна и всегда столь остро воспринимала чужие страдания? Почему она так хорошо разбирается в людях и буквально видит их насквозь? Тебя таким сделал я, а она… она стала такой в результате своей болезни. И смерть по приговору инквизиторов была совсем не худшим для нее выходом. Это было лучше, чем то, что ждало ее потом.
— Но сейчас не Средневековье. В наше время…
— И в твое время она повторила свой путь. Только инквизиции на этом пути уже не оказалось.
— Спаси ее.
— А как я спасу ее? Ты знаешь, что такое поздняя стадия? Уже опустошен костный мозг, селезенка заняла всю брюшную полость, у нее уже нет ни сил, ни желания сопротивляться болезни, она не перенесет никакого лечения.
— Но есть же что-то… — неуверенно мямлю я.
— Ничего больше нет! И потом, зачем мне все это надо? Ты еще можешь мне что-то предложить? Нет! Ты даже с тем, что на тебя возложил и то справляешься еле-еле. Плохо и с трудом.
Я плюнул на все и решил высказать давно накопившиеся мысли. Мне стало уже все равно. В тот момент я просто расхотел жить.
— А тебе все это нравится, да? — зло выпалил я. — Ты смотришь нескончаемый спектакль, под названием — «Человеческая Комедия»? Неужели так трудно помочь хотя бы отдельным людям? Их что, обязательно всех прессовать? Проверять на прочность? Не верю, что тебе это действительно для чего-то нужно.
Мой темный собеседник молча ответил мне тишиной. Его молчание в тот момент было красноречивее слов.
— Ты одинок и жесток в своем одиночестве, — продолжал долбить я. — Никакие чувства не ведомы тебе, поскольку ты один. Тебе ничто и никто не нужен, только твои игрушки иногда дают тебе возможность ощутить свою значимость. Это тебе помогает существовать? Развлекает тебя? Но ты дал нам сознание, и рассудок. Мы ощущаем и осознаем себя, а твои эксперименты жестоки и отвратительны. Они чудовищны. Тебе так интереснее?
— …
— Неужели не смогу тебе больше ничего дать? — долбил я. — Спаси ее, ты это можешь. Спаси, и я пойду на все.
— На все? — неожиданно изрекла темная фигура.
— Д-а-а-а-а-а!!! — закричал я.
— Мне нужна она.
— Мы и так все твои, — тихо ответил я. Звук моего голоса не имел здесь никакого значения.
— Ты не понял. Мне нужна она. Вся, целиком.
— Как я?
— Нет, — прозвучал отклик. — Не как ты. Больше.
— Не понимаю, — я был растерян и подавлен.
— А тебе и не надо ничего понимать. Ты просто мой инструмент. Средство получения результата. Вспомни свой аквариум. Ты сажал туда улиток, чтобы они съедали ненужную зелень и остатки корма, ты запускал креветок, чтобы они убирали лишних червей, ты пользовался сачком и специальными инструментами, чтобы не лазить туда руками. Ты — мой сачок. Креветка. Или улитка.