– Да, сэр. И все же несколько раз связь ненадолго устанавливалась. Этого вполне достаточно для проведения диагностики оружия и даже для получения кое-какого изображения.
Зай пристально посмотрел на Хоббс. Отрешенное, философическое выражение наконец покинуло его осунувшееся лицо. Хоббс догадалась, что ее сообщение вызвало у капитана интерес.
Капитан обязательно должен был посмотреть на видеозаписи, сделанные камерой, вмонтированной в шлем Лао. В ходе проведения операции «Рысь» поддерживала постоянную связь с оружием и бронекостюмами десантников. Фиксировались наличие боеприпасов, состояние здоровья десантников, изображения с поля боя. Камера шлема передавала монохромное изображение с низким разрешением и скоростью всего десять кадров в секунду, но при этом осуществляла обзор на триста шестьдесят градусов и порой «видела» больше, чем сам десантник.
Зай обязательно должен был просмотреть эти записи, прежде чем распорет себе живот ритуальным «клинком ошибки». Старший помощник Кэтри Хоббс решила позаботиться об этом.
– Сэр, входное отверстие раны на теле боевика-рикса выглядит как прямое попадание.
Ну вот. Она сказала то, что хотела сказать. Хоббс почувствовала, как у нее по спине потекла струйка пота. Она стояла по стойке «смирно», и между шерстяной тканью формы и кожей оставалась тонкая прослойка воздуха. Тщательный анализ этого разговора, который в один прекрасный день мог предпринять Аппарат, мог бы, наверное, склонить его служащих к тем же самым предположениям, какие возникли у Хоббс и некоторых офицеров во время анализа данных. Предположения ну очень забавные.
– Старший помощник, – проговорил капитан, выпрямившись во весь рост, – вы случайно не пытаетесь… спасти меня?
Хоббс была готова к этому вопросу.
– Сэр, «разбор состоявшегося сражения не менее важен, чем разбор грядущего». Сэр.
– Не «сражения», а «баталии», – поправил Зай. Наверное, он предпочитал более ранний перевод. Но вроде бы порадовался – как радовался всегда, когда Хоббс цитировала древнюю военную сагу анонимного автора, числящегося под номером сто шестьдесят семь. Капитан даже ухитрился улыбнуться – впервые с момента гибели Императрицы. Однако его улыбка тут же стала горькой.
– Хоббс, у меня в руке – в некотором роде «клинок ошибки».
Он разжал кулак. На ладони у него лежал маленький черный квадратик. Одноразовый программируемый пульт управления.
– Капитан?
– Малоизвестный факт: возвышенный имеет право выбрать любую разновидность «клинка». Вспомните, к примеру, Рикарда Тэша и вулкан.
Хоббс нахмурилась, припомнив древнее предание. Одна из первых Ошибок Крови – сражение, проигранное во времена объединения Родины. Она никогда не задумывалась о том, почему Тэш избрал для себя такое необычное самоубийство. Перспектива заживо свариться в кипящей лаве не казалась столь уж заманчивой.
– Сэр? Я не уверена…
– Этот пульт дистанционного управления запрограммирован на приведение всего вооружения «Рыси» в состояние боевой готовности в обход всех ограничений, – объяснил Зай и повертел пультик в руке, будто миниатюрный шокер. – На самом деле – стандартная последовательность команд. Очень удобно при блокаде.
Хоббс прикусила губу. Может быть, она чего-то недопонимала?
– Но капитанский блистер не относится к боевой конфигурации «Рыси» – правильно я говорю, Хоббс?
У Кэтри Хоббс снова закружилась голова, будто корабельная система гравитации неожиданно сработала в диаметрально противоположном направлении. Она закрыла глаза, стараясь удержаться на ногах, и принялась проговаривать в уме последовательность включения боевой тревоги: снятие пломб со стволов орудий, ручное оружие – на предохранители, энергетический отсек – готовность к расходованию всех резервов, а еще – выкачивание атмосферы из всех временных, чувствительных к ускорению отсеков – таких, как этот блистер. Конечно, существовали ограничители режима боевой тревоги, но их можно было обойти.
Хоббс казалось, что она падает, кувыркается в пространстве с этим человеком, стоящим на пороге смерти.
Когда она открыла глаза, оказалось, что Зай шагнул к ней. Он заботливо смотрел на своего помощника.
– Прости, Кэтри, – негромко проговорил он. – Но ты должна была знать. Когда придет время, командование на себя возьмешь ты. И никаких попыток спасения, понятно? Не хочу очнуться в камере автомедика с лопнувшими глазными яблоками.
– Конечно, сэр, – выдавила Хоббс. Голос ее прозвучал хрипловато, словно она вдруг простудилась. Она сглотнула подступивший к горлу ком и попыталась не думать о том, как будет выглядеть лицо капитана после декомпрессии. Такое превращение попросту не могло произойти. Она непременно должна была спасти его.
Зай прошел мимо Хоббс, шагнул в открытый люк шлюзовой камеры – с черного звездного поля на прочный металл. Хоббс вошла в люк следом за ним и включила механизм задраивания люка.
– А теперь, – сказал капитан Зай, когда открылся наружный люк, – мне хотелось бы взглянуть на эти видеозаписи. «Ни одно из свидетельств военного времени нельзя сбрасывать со счетов, каким бы незначительным оно ни казалось». Правильно, Хоббс?
– Правильно, сэр.
Снова – аноним под номером сто шестьдесят семь.
Шагая вслед за капитаном в командный отсек и радуясь тому, что подошвы ее ботинок касаются прочного, надежного гиперуглеродистого сплава, Кэтри Хоббс позволила себе полюбоваться крошечной искоркой надежды.
Гигантский разумАлександр «потянулся» и ощутил, как волны его воли распространились по инфостуктуре Легиса-XV.
Кризис с заложниками на время прервал нормальное течение информации. Остановилась торговля на бирже, закрылись школы, управление вместо робкой гражданской ассамблеи взял на себя исполнительный парламент. Но теперь, когда имперские войска отбили у риксов дворец, по артериям планеты вновь потекла кровь данных, между ее органами закипел обмен сведениями.
Ближайшие дни наверняка должны были стать днями траура, но пока смерть Императрицы держалась в строжайшей тайне. Легис-XV пережил короткое риксское вторжение, и в данный момент здесь царило чувство необычайного облегчения, нервная энергия высвобождалась и распространялась по сложно переплетенным системам торговли, политики и культуры.
Пока инфоструктура не паниковала по поводу присутствия Александра. Как только мирное население планеты обнаружило, что телефоны, компьютерные блокноты и домашняя автоматика не ополчились против людей, гигантский сетевой разум стал вызывать скорее любопытство, нежели ощущение угрозы. Как бы ни буйствовала пропаганда «серых», «призрак из машины» еще не успел выказать своей враждебности.
Словом, планета пробудилась к жизни.
Александру это нарастание активности придало бодрости и азарта. Первый день самоосознания стал для него необычайно волнующим, но теперь гигантский разум по-настоящему чувствовал и понимал истинную суть Легиса-XV. Бурное возвращение планеты к обычной, повседневной жизни: мерцание деятельности миллиардов человек, вспышки торговых операций и политических решений – все это гигантский разум ощущал так, будто для него снова закончился период тени. Потоки данных из систем вторичного зрения и слуха, стройное функционирование устройств, управлявших транспортными потоками, водоочистными сооружениями, контролем климата – и даже подготовкой местной гражданской обороны к новой атаке. Все это было подобно состоянию после приема утреннего бодрящего напитка.
Конечно, поборники Империи предприняли запоздалые попытки уничтожить Александра. Они запустили в инфоструктуру информационные шунты и «охотничьи» программы, попытались стереть последствия распространения гигантского разума, разорвать самоосознающую обратную связь, которая теперь царила в информационной сети планеты. Но все эти попытки запоздали. Риксы это поняли давно, а тугодумы-империалисты никак не желали смириться: гигантский разум – это так естественно. Когда Риксия Хендерсон проводила теоретические изыскания во времена запуска «Амазонки», она установила, что все системы достаточного уровня сложности тяготеют к самоорганизации, экспансии и в конце концов – к самоосознанию. Вся история биологии и техники для риксов представляла собой отражение этого главнейшего закона, такого же неизбежного, как энтропия. Философия Риксии Хендерсон вытеснила такие понятия, как социальный прогресс, невидимая рука рынка, «дух времени». Все это было мелко и тщетно. Да и сама история существовала исключительно для того, чтобы выработать единственный закон: человечество – это всего лишь сырье для создания более совершенных разумов. Поэтому, уж если Александр зародился, уничтожить его было нельзя – только вместе со всей технологической цивилизацией на Легисе-XV.
Гигантский разум глубоко вдохнул ощущение собственного существования, обозрел колоссальные энергетические резервы своих владений. Наконец-то риксы проникли в Империю Воскрешенных, принесли сюда свет сознания.
Единственными районами на Легисе-XV, остававшимися недоступными для Александра, были анклавы «серых» – города мертвых – крапинки на поверхности планеты. Ходячие трупы презирали технику и потребительство, поэтому от этих городов в сознание Александра не поступали ни телефонные звонки, ни данные о приобретениях или о передвижении транспорта. Эта жизнь после смерти создавала только возмутительное отсутствие шума и трения. Нужды, поддерживающие технику: потребность покупать, продавать, общаться, вершить политику, спорить – все это не существовало в анклавах «серых». Воскрешенные безмолвно и одиноко прогуливались по садам своих некрополисов, занимались примитивными искусствами и ремеслами, отправлялись в замысловатые и бесцельные паломничества по Восьмидесяти Планетам и всем своим существованием подтверждали клятву верности Императору. Но у них не было борьбы, не было ничего такого, на почве чего мог бы зародиться истинный искусственный интеллект.
Александра озадачивала эта до странности разделенная культура. Живые граждане Империи были включены в процессы безудержного капитализма, искали экзотических наслаждений и престижа, а воскрешенные вели уединенную, аскетичную жизнь. «Теплые» участвовали в политической жизни, представлявшей собой невероятно раздробленную многопартийную демократию, – «холодные» единогласно поклонялись Императору. Два общества – одно хаотичное и живое, другое статичное, монокультурное – не только сосуществовали, но ухитрялись поддерживать продуктивные взаимоотношения. Вероятно, оба этих социума являли собой необходимые грани глобальной политики: перемены и их противовес – стабильность; конфликт и его противоположность – согласие. Но разделение было ужасающе жестким, поскольку барьером между двумя культурами было не что иное, как сама смерть.
Культ риксов не признавал жестких границ – в особенности границ между живым и неживым. Рикс-женщины (или просто риксы, поскольку понятие рода риксы отвергали как ненужное) свободно передвигались по континууму между органикой и техникой, брали и выбирали лучшее и сильнейшее из того и другого. Бессмертие риксов не зацикливалось на точном моменте смерти, они предпочитали постепенную трансмутацию-апгрейд. И конечно же, риксы преклонялись перед гигантскими сетевыми разумами – этой восхитительной смеси человеческой активности, опосредованной машинами, высшей степени слияния плоти и металла, на почве которого и возникал Разум с большой буквы.
Александр размышлял о том, что из-за этих разногласий в восприятии действительности Империя и риксы будут воевать вечно. Застойные традиции «серых» являлись антитезой самому существованию гигантских разумов, ведь воскрешенные противились конкуренции, активности, проявлениям жизни, переменам. Мертвые тормозили прогресс Империи, истощали почву, на которой риксы могли бы сеять семена своих божеств.
Мысли гигантского разума вернулись к тем данным, которые он почерпнул из «поверенного» Императрицы – странного устройства, вплетенного в тело мертвой девочки. Сама девочка теперь была навсегда, безвозвратно уничтожена из-за глупости кого-то из спасателей, но Александру не давали покоя мысли о ней. Гигантский разум никак не мог определить предназначения «поверенного». Александр был способен проникнуть в любой компьютер, засечь любой процесс пересылки сведений, перехватить любое послание, он обладал неограниченным доступом к базам данных планеты, к тому бульону, в котором вызревала информация, кристаллизовалось ее значение. Но это устройство выглядело бессмысленным: ни руководства по использованию, ни принципиальной схемы, ни списка медицинских противопоказаний – ничего этого для него не существовало. Нигде. «Поверенный» не содержал частей, выпускаемых в условиях массового производства, и сохранял собственные данные в уникальном формате. «Поверенный» был лишен смысла или, вернее, был наделен отрицательным смыслом, и это ужасно раздражало Александра.
После того как Александр обшарил базы данных всех библиотек на планете и ничего не обнаружил, он начал догадываться, что этот «поверенный» – тайна. Единственное в своем роде устройство, и к тому же – невидимое. Никто на Легисе-XV никогда не патентовал и не приобретал ничего, хотя бы смутно напоминающего этот прибор. Его не обсуждали в новостях, никому не пришло в голову нарисовать его эскиз в рабочем блокноте, никто не упомянул его даже в дневниковых записях.
Короче говоря, это была тайна глобального – вероятно, Имперского – значения.
Александр ощутил теплый прилив интереса, всплеск энергии, подобный флуктуациям в курсах семи собственных валют планеты при открытии рынков ценных бумаг. Он знал – пусть только из миллионов романов, пьес и игр, питавших его ощущение драматизма: когда правители хранят тайны, они обречены.
И вот Александр приступил к более тщательному анализу скудных данных, которые он успел выкачать из «поверенного» в те краткие мгновения, когда захватил власть над этим устройством. Оно явно было предназначено для управления телом Императрицы – странный аксессуар одной из бессмертных мертвых. Ее здоровье должно было быть извечно совершенным. Для Александра записи из памяти «поверенного» представляли собой сплошной шум. По всей вероятности, все исходные данные были внесены в одноразовый «блокнот». Этот «блокнот» должен существовать где-то на Легисе – где-то вне планетарных сетей. Гигантский разум запомнил те несколько секунд, которые он провел внутри «поверенного», прежде чем устройство само себя уничтожило во избежание захвата. Один миг Александр смотрел на мир «глазами» этой машины.
Итак, начав от этой хрупкой ниточки, он принялся не воссоздавать таинственное устройство, а, скорее, деконструировать его в попытке определить предназначение.
Вероятно, Александру предстояло поучаствовать в захвате еще одного заложника – здесь, на Легисе-XV. Нужен был новый рычаг, с помощью которого можно было попытаться свергнуть Империю, заклятого врага всего риксского.
ПосвященнаяТело чернело и поблескивало на анатомическом столе. Только по расположению конечностей, туловища и головы можно было догадаться, что оно принадлежало человеку. Виран Фарре отступила. Обугленный труп пугал ее – ей казалось, что погибшая может дернуться, произвести какое-то движение и тем самым укорить тех, кто не смог ее уберечь. На других столах лежали трупы еще троих людей и одной женщины-рикса. Эти пятеро погибли в зале Совета.
Посвященная Фарре и адепт Тревим затребовали официальное разрешение на доступ к этим телам – на тот случай, если какое-то из них окажется годным для воскрешения. Но ни о какой реанимации и речи не шло. Чудо симбианта здесь совершиться не могло. Эти люди были разрушены. Истинная цель аппаратчиков состояла в том, чтобы произвести вскрытие трупа Императрицы и убедиться в том, что все свидетельства Тайны Императора ликвидированы.
У Фарре неприятно засосало под ложечкой. Там образовалась пустота, заполненная только жутким трепетом – страхом, какой ощущаешь при неожиданном падении с большой высоты. Фарре не раз занималась пересадкой симбианта и мертвые тела видела часто. Но из-за столь осязаемой близости к Тайне Императора Фарре ощущала что-то вроде протеста, какой-то странной войны со всем, чему она была обучена, к чему была подготовлена как посвященная. Ей хотелось заслониться от вида изуродованного тела Императрицы, выбежать из комнаты, приказать, чтобы здание сожгли дотла. Но адепт Тревим велела Фарре успокоиться и взять себя в руки. Здесь необходимы были медицинские познания посвященной. А Фарре была воспитана в послушании старшим.
– Какой из этих резаков вам подать, Фарре?
Фарре сделала глубокий вдох и заставила себя окинуть взглядом огромный набор моноволоконных скальпелей, вибропил и лазерных резаков, разложенных на патолого-анатомическом столике. Инструменты были рассортированы по виду и размеру. Самые дальние лежали на верхней полочке ступенчатого столика и были похожи на судейскую коллегию. Все вместе они напоминали удаленные зубы какого-то древнего ископаемого хищника, сгруппированные по форме и функции: клыки, резцы, коренные моляры.
– Я бы предпочла не пользоваться лазерными резаками, адепт. И моноволоконными инструментами мы с вами не слишком хорошо владеем.
«Поверенный» был изготовлен из нервной ткани, его извлечение следовало провести деликатно. Нужно было вскрыть тело наименее разрушительным способом.
– Тогда – вибропилу? – предложила Тревим.
– Да, – с трудом выговорила Фарре.