По имперскому абсолютному времени прошло десять лет с тех пор, как он видел ее в последний раз. Но пока вершились фокусы ускорения, Воришка-Время похитило более восьми из этих лет, и поэтому воспоминания Зая о цвете ее глаз, о ее запахе остались свежими. А Нара тоже порой останавливала для себя время. Будучи сенатором, она часто проводила перерывы между сессиями Сената в холодном сне, окутывала себя непроницаемым для времени коконом. Ее образ – образ ожидавшей его спящей принцессы – помогал Заю на протяжении последних относительных лет. Он раздумывал над романтическим понятием о том, что любовь побеждает время, что она длится на протяжении долгих и холодных десятилетий разлуки, неуязвимая, равнодушная к коловращению вселенной.
Так казалось. Зай был возвышенным, бессмертным. Нара была сенатором, и ее непременно возвысили бы, если бы она отказалась от своего секуляристского стремления к смерти. В конце концов, от этого отказывались даже самые «розовые» из всех «розовых» политиков. Они оба были бессмертны, им не грозили капризы времени, а от долгих разлук их оберегала сама относительность.
Но похоже, время было не единственным их врагом. Зай открыл глаза и посмотрел на маленький черный пульт.
В руке он держал смерть.
Смерть была самым настоящим вором. Она всегда была такой. Любовь в сравнении с ней выглядела настолько хрупкой и беспомощной. С тех пор как люди впервые обрели самосознание, их всегда пугал призрак исчезновения, обращения в ничто. И с тех пор как первый человекоподобный примат научился тому, как проломить другому череп, смерть стала самым могущественным атрибутом власти. Неудивительно, что Воскрешенному Императору поклонялись как богу. Тем, кто служил ему верой и правдой, он даровал спасение от самого заклятого врага человечества.
И требовал смерти для тех, кто обманул его ожидания.
«Лучше поскорее покончить с этим», – подумал Лаурент Зай. Нужно было соблюсти традицию.
Он сложил ладони – так, словно собрался помолиться.
У него свело спазмом желудок. Ему казалось, что от его рук исходит запах стыда – из детства, из того дня, когда он молился Императору о том, чтобы тот даровал ему одноклассников ростом повыше. Он почувствовал, что к горлу поднимается желчь – как тогда, на футбольном поле, когда он упал на колени, по-детски уверенный в том, что это он – он виноват в эпидемии на планете Крупп-Рейх. До сих пор он ощущал на себе отголоски грубо сработанной ваданской пропаганды. От его рук пахло блевотиной.
И вместо того, чтобы помолиться Императору, вместо того, чтобы произнести ритуальные слова перед самоубийством, он шептал и шептал одну и ту же фразу:
– Нара, прости меня.
Он крепко, до боли сжимал в руке пульт, но все еще не мог нажать клавишу смерти.
Послание для капитана Зая, – мелькнула вдруг строчка в поле вторичного зрения.
Зай открыл глаза и недоуменно покачал головой.
– Хоббс… – вздохнул он. А ведь он специально распорядился. Неужели эта женщина не даст ему умереть?
Но старший помощник не отвечала. Зай пригляделся к парившей у него перед глазами строчке и сглотнул подступивший к горлу ком. Послание предназначалось только для личного прочтения, его вскрытие посторонним лицом каралось смертью. Оно миновало командный отсек, оно искало его и только его – это послание, снабженное сенаторской печатью.
Сенаторской.
Нара. Она все знала.
Положение дел на Легисе-XV относилось к категории наивысшей секретности. Десантники блокировали планету в первые же часы кризиса и захватили полярный центр связи, с помощью которого осуществлялась сверхсветовая передача сообщений. Даже вездесущий риксский гигантский разум был отрезан от остальной Империи.
В Сенате только избранные могли знать о том, что Императрица мертва. Пропагандистская машина Политического Аппарата должна была очень аккуратно подготовить широкую общественность к этому известию. Но по всей вероятности, Нара все знала. Похоже, сенатор Оксам за эти десять лет достигла высокого положения в рядах своей партии.
А может быть, это послание – просто совпадение? Но нет, это было маловероятно. Нара не стала бы просто так отправлять ему послание, вскрытие которого было чревато смертью для посторонних. Значит, она знала о его ошибке.
Ему не хотелось вскрывать послание, не хотелось читать слова Нары, порожденные его поражением, его исчезновением. Лаурент Зай обещал вернуться – и обманул ее. «Включай пульт, – мысленно говорил он себе. – Избавь себя от этой боли».
Однако сенаторская печать несла в себе зачатки разума. Послание «понимало», что благополучно добралось до «Рыси» и что Зай еще жив. К Наре отправится сообщение о том, что он не стал читать ее послание. Печать расскажет ей о его последнем предательстве.
Он должен был прочесть. Все прочее было бы слишком жестоко.
Лаурент Зай вздохнул. Всю жизнь он служил традиции, но, похоже, ему не суждено было умереть просто и ясно.
Он расправил пальцы и протянул руку, словно ожидал подарка, – этому первому интерфейсному жесту учили маленьких детей.
Перед ним распростерлась сенаторская печать, обрамленная ярко-алой полосой, знаком Вастхолда. Третичным зрением Зай едва рассмотрел официальные титулы Нары Оксам.
– Капитан Лаурент Зай, – проговорил он, не спуская глаз с печати.
Печать не вскрылась. Искусственный интеллект, ведавший ее системой безопасности, не был удовлетворен этим ответом. Тонкие лучи лазеров «Рыси» омыли руки Зая, покрыли их блестящей красноватой патиной. Он повернул руки ладонями вверх, чтобы лазеры прочли рисунок линий на его ладонях и подушечках пальцев. Лучи поползли выше, коснулись его глаз.
Печать по-прежнему не вскрывалась.
– Проклятье! – выругался Зай. Сенаторская безопасность работала круче военной.
Он прижал запястье правой руки к нашивке на левом плече. Металл нашивки слегка задрожал, тестируя его кожу и пот. Еще пара мгновений ушла на анализ ДНК, феромонов и крови.
Наконец печать вскрылась.
Послание появилось перед глазами Зая – белые сенаторские значки на черном фоне космоса. Они повисли в пустоте, неподвижные и безмолвные – ясные, как нечто весомое и прочное. Одно-единственное слово.
Послание гласило:
Нет.
Зай моргнул и покачал головой.
Он так и думал, что легко не получится. Что теперь уже никогда и ничто не получится легко.
Старший помощникВ командирском кресле Кэтри Хоббс казалась себе совсем маленькой.
Она созвала офицеров на мостик, чтобы командный состав был на своих местах, когда прозвучит сигнал боевой тревоги. Никто и не подумал возражать. Когда все пришли, то, конечно, заметили, что Кэтри заняла место капитана. Реакция была безмолвной: офицеры на миг встречались взглядом с Кэтри и рассаживались по своим местам.
Хоббс гадала, все ли офицеры согласятся с тем, что обязанности капитана будет исполнять она. Она никогда не чувствовала себя своей на борту «Рыси». Утопианское воспитание нет-нет да и выдавало себя, да и из-за пластических операций, которые у нее на родине были в порядке вещей, здесь, на «серой» «Рыси», ее красота слишком сильно бросалась в глаза.
Как бы то ни было, вид у офицеров был подобающе серьезным. Хоббс установила на мостике температуру в десять градусов по стоградусной шкале – это был знак, хорошо знакомый каждому члену экипажа. Еле-еле виднелись подсвеченные красными аварийными огоньками клубы пара около губ. Хоббс знала, что никаких промахов во время тревоги не будет, а извлечение тела из космоса пройдет гладко. Как бы аппаратчики ни обставили спасательную операцию, члены команды знали, что хотя бы в одном они подвели своего капитана. И все решили, что больше не подведут, – в этом Хоббс не сомневалась.
И все равно, капитанское кресло казалось ей гигантским. Воздушных экранов вокруг нее здесь было меньше, чем на посту старшего помощника, но они были сложнее и буквально испещрены значками систем блокирования, шунтов обратной связи и «иконками» команд. Воздушные экраны на прежнем боевом посту Хоббс предназначались только для мониторинга, а у этих была власть. Сидя в этом кресле, Хоббс могла управлять каждым квадратным сантиметром «Рыси».
Такой потенциал власти пугал ее. Ощущение напоминало то, что испытываешь, когда стоишь на скале над краем пропасти или наводишь ракету с тактической ядерной боеголовкой на большой город. Одно прикосновение к пульту управления, одно резкое движение – и слишком многое могло случиться. Необратимо и непоправимо.
Кресло стояло выше остальных, и Хоббс был виден главный воздушный экран целиком. На нем виднелась «Рысь» в малом масштабе, который должен был увеличиться сразу же после того, как капитан Зай пустит в ход свой «клинок ошибки». Один лишь рост потребления энергии увеличил бы размеры изображения на порядок. «Рысь» должна была вздрогнуть, как какое-то испуганное жесткокожее существо, когда энергия из ее главного генератора хлынет к орудиям и генераторам защитных полей, когда будут готовы выплеснуться гейзеры плазмы, когда приготовятся к запуску шеренги дронов. Но один мягкий орган этого смертельно опасного организма не будет участвовать в общей перестройке – так, словно о нем забудут. При отключенном поле интегральности обсервационный блистер лопнет, как детский воздушный шарик.
Ее капитан окажется в открытом космосе и умрет.
Хоббс мысленно перебрала шаги, которые предприняла для спасения капитана. Она зажмурилась – и снова увидела все кадры короткой перестрелки. Вместе с офицерами-тактиками Хоббс участвовала в построении физической модели дворца. Они скрупулезно проследили за передвижениями всех боевиков и десантников во время операции. Хоббс точно знала: должно было существовать что-то такое, что могло оправдать Зая, снять с него ответственность за происшедшее. Она верила, что непременно разыскала бы эту зацепку, если бы искала дольше и старательнее, если бы было время построить еще несколько моделей и имитаций случившегося. Ей и мысли не приходило, что она никакой зацепки не обнаружит.
Но вот Хоббс вспомнила лицо Зая в то мгновение, когда он выгнал ее из блистера, и ее охватило отчаяние. Его гнев что-то в ней надломил – что-то такое, о существовании чего она не догадывалась, чему она так глупо позволила родиться и вырасти. А самым горьким и стыдным было то, что она и вправду поверила, будто бы Лаурент может спасти себя ради нее, ради Кэтри Хоббс.
Но уже через несколько минут об этой глупости можно будет забыть навсегда, как и о капитане.
Хоббс до боли сжала руками широкие подлокотники капитанского кресла. Столько власти – только руку протяни, но еще никогда в жизни она не чувствовала себя такой беспомощной.
Она снова посмотрела на изображение «Рыси» на воздушном экране. Скоро корабль перестроится и примет боевую конфигурацию, приобретет внезапную и жуткую красоту. То, чему суждено произойти, произойдет. Хоббс почти хотелось, чтобы сигнал тревоги раздался поскорее. Хотя бы этому несносному ожиданию придет конец.
– Старший помощник.
Голос прозвучал у нее за спиной.
– Позвольте мне занять это место.
Разум Хоббс был готов взорваться, и все же выучка и привычка к субординации сделали свое дело. Она послушно встала, развернулась и почтительно отступила от кресла, которое ей не принадлежало. Ее поле зрения по краям покраснело, как при начале перегрузок.
– Капитан на мостике, – с трудом выдавила она.
Ошарашенные офицеры вскочили и застыли по стойке «смирно».
Зай кивнул и уселся в командирское кресло, а Хоббс чуть ли не на цыпочках вернулась на свой обычный пост. Все еще не до конца придя в себя, она скользнула в знакомые контуры кресла.
И посмотрела на Зая.
– Учения, о которых мы говорили, отменяются, Хоббс, – проговорил он негромко. – Не откладываются, а отменяются.
Хоббс ошеломленно кивнула.
Зай повернул голову и посмотрел на воздушный экран. Хоббс заметила, как поспешно отвернулись все остальные офицеры. Некоторые вопросительно воззрились на нее. Она же только облизнула пересохшие губы и продолжала не мигая смотреть на капитана.
Зай обвел взглядом изображение «Рыси» и улыбнулся.
Если Хоббс правильно понимала, Лаурент Зай только что отбросил все понятия о чести, достоинстве и традициях, с которыми родился и вырос.
И при этом он выглядел… счастливым.
Значит, ее слова все же возымели действие. Еще одно, невыразимо долгое мгновение Хоббс не могла отвести глаз от его лица.
А Зай вдруг нахмурился и резко зыркнул на нее.
– Хоббс?
– Сэр?
– Скажите на милость, почему у меня на мостике такая жуткая холодрыга?
На десять лет раньше (по имперскому абсолютному времени)
СенаторЛаурент совершенно неожиданно заговорил о Дханту.
Нара ощущала его раны, странные пустоты в его теле. Протезы она не могла чувствовать эмпатически, но психологические фантомы конечностей покрывали их, парили над ними, будто призраки. Одна рука, обе ноги, даже полость искусственного пищеварительного тракта излучали сверхъестественное свечение, и Лаурент представал перед ней, как вручную заретушированный фотоснимок.
Вызывавший апатию препарат постепенно рассасывался в крови Нары и терял свое действие, и с каждым часом эмпатия проявлялась все сильнее. Эмпатический дар Нары после химического подавления восстанавливался в два этапа: сначала чувствительность давала о себе знать резкой вспышкой, а потом увеличивалась постепенно. Так робкий зверек выбирается из норки после грозы.
Даже здесь, в своем полярном убежище, в тысячах километров от ближайшего крупного города, Нара опасалась совсем отказаться от лекарства. Присутствие Лаурента вводило в ее жизнь фактор неизвестности. Он был первым гостем, приглашенным в это жилище на полюсе, первым человеком, рядом с которым она рискнула высвободить свой эмпатический дар после того, как поселилась на главной имперской планете.
Она гадала о том, что заставило ее привезти сюда этого «серого» воина. Почему она так откровенно рассказала ему о своем детстве? По сути, он был одним из ее врагов. Теперь Нарой овладела растерянность. От долгого разговора о ее болезни во рту у нее остался неприятный металлический привкус. А слова Лаурента «Это безумие» очень больно ужалили ее.
Теперь она молчала. Ее мысли блуждали, в камине догорали дрова.
Полярное поместье Нары было царством безмолвия. Здесь, на безлюдном крайнем юге, действие ее эмпатического «радара» могло простираться на километры и искать человеческие эмоции, как лоза ищет воду. Порой ей казалось, что она способна проникнуть в холодные, медленные мысли растений, населявших выращенные домом многочисленные сады. Вдали от столичных толп Нара словно бы возвращалась на промозглые пустоши Вастхолда.
Но когда капитан-лейтенант Лаурент Зай начал свой рассказ, эмпатический настрой Нары покинул эти пустоши и сосредоточился на этом сдержанном и напряженном человеке, на застарелой боли, жившей внутри него.
– О том, чтобы на Дханту отправили карательную экспедицию, запросила местная губернаторша, – сказал Зай, глядя на далекий водопад. Струи воды падали на поверхность величественного ледника, язык которого тянулся к дому с восточной стороны. Из-за разницы температур от ледника на фоне заходящего солнца поднималась туманная пелена.
– Потом выяснилось, что губернаторша была пособницей врагов, – продолжал Зай. – Она происходила из добропорядочного семейства, ее предки относились к числу первых союзников Императора на Дханту. Но с самого детства у нее бродили изменнические мысли. Она обо всем написала перед тем, как ее казнили, проболталась о том, что лишь ненависть заставила ее добиться поста губернатора-префекта. Оказалось, что нянька с колыбели растила ее в презрении к Императору в частности и к оккупантам вообще.
– Рука, качающая колыбель, – задумчиво проговорила Нара.
Лаурент кивнул.
– У нас на Ваде не принято держать слуг.
– На Вастхолде тоже, Лаурент.
Он улыбнулся ей. Может быть, вспомнил о том, что спартанский образ жизни на его «серой» планете не слишком сильно отличается от аскетичной меритократии секуляристов. Будучи полярными противоположностями с политической точки зрения, ни те ни другие не походили на обитателей Утопии. И монахи, и атеисты ходили босиком по голому полу.
Нара обратила внимание на то, что Лаурент употребил слово «оккупация» для определения того, что было принято именовать «Освобождением Дханту». Конечно, он своими глазами видел издержки прямого императорского правления и то, как это правление сказалось на Дханту, поэтому не нуждался в эвфемизмах.
Зай сглотнул подступивший к горлу ком. Нара почувствовала окутавший его холодок, дрожь, пробежавшую по фантомным конечностям.
– Губернаторша направила нас к месту тайной сходки участников сопротивления, где, по ее словам, должны были состояться переговоры фракций на высшем уровне. Туда был послан отряд десантников, поскольку, как мы полагали, речь идет о горстке вождей мятежников.
– Но это оказалась ловушка, – припомнила Нара.
Капитан-лейтенант кивнул.
– Стены ущелья были тщательно подготовлены, природные запасы железа сконфигурированы таким образом, чтобы отталкивать наш микроскопический разведывательный флот и замаскировать засаду. И когда партизаны появились перед нами, создалось полное впечатление, что они возникли прямо из воздуха.
Нара стала вспоминать подробности событий на Дханту. Тогда все средства массовой информации целый месяц только об этом и трещали, заливаясь на все лады, – особенно на Вастхолде, не скрывавшем своего отрицательного отношения к оккупации.
– Но ведь ты не был в составе приземлившейся группы, Лаурент?
– Верно, не был. В отряд входили только десантники. Кольцо окружения быстро замкнулось, прозвучало всего несколько выстрелов. Наблюдая за происходящим из космоса, мы видели по данным микроразведчиков, что наших десантников уничтожат, если они вступят в бой. И мы отдали приказ выжидать. – Он вздохнул. – Но рядовой Ананте Варгас был убит в первой перестрелке.
Нара кивнула. Теперь она отчетливо вспомнила данные официальных сообщений. Герой Зай обменял себя на погибшего рядового.