Единственное, на что я надеялся, что наш идеологический пресс, в отличие от советского, все-таки более конкретный, привязанный к повседневной жизни людей, отчего он был более понятным каждому человеку, и соответственно легче им воспринимался - не набивал оскомину своими пустыми лозунгами, а закалял характер, давал подпитку, когда встречающиеся трудности начинали превышать возможности конкретного человека. Мы старались добраться до активного начала каждого человека, старались его пробудить и направить на достижение нужных обществу целей и отвлечь от ненужных. Проблема была в том, что у каждого человека свои побудительные мотивы к действию - кто-то верит в светлое будущее, кто-то хочет, чтобы на его улице было чисто и горело освещение, а кто-то - просто чтобы не искать еду и в доме было тепло и сухо. И к каждой группе подходили свои доводы, мы лишь пытались совмещать их в одних статьях и радиопередачах. Но делали это постоянно, день за днем, чтобы у людей стержень нарастал в нужную нам сторону.
Естественно, мы полагались не только на пропаганду в газетах, по радио, на собраниях и в разборе бытовых ситуаций. Основным средством нашей пропаганды я считал конкретные дела. Вся наша система обучения была направлена на то, чтобы снизить энергетические затраты человека в конкретных ситуациях. Ведь чем меньше человек подготовлен, тем непривычнее для него обстановка и тем меньше его способности к адаптации - слишком много новых факторов распыляют его внимание и он просто теряется - мозг не успевает обработать поступающуюу информацию - ведь по каждому факту надо сделать множество вещей - распознать его, оценить степень опасности, выработать алгоритм противодействия или использования в своих целях. Естественно, даже если все это множество факторов приятно и полезно, человек все-равно впадает в ступор - "столько много счастья !!!". Что уж говорить, когда эти факторы опасны - напряжение в человеке нарастает, его психика истощается - тупо перестает хватать нейромедиаторов, вырабатываемых мозгом - человек внешне начинает "тормозить", хотя по-просту у него перестает хватать химических веществ для передачи сигналов и выстраивания в мозгу новых связей, которые будут обрабатывать конкретные ситуации.
Поэтому мы вводили новобранцев, в том числе и из освобожденных из плена и уже повоевавших бойцов, в новую для них среду постепенно. С первых же дней службы они приучались к рваному ритму жизни - постоянные тревоги, марши, сборы, во время которых мы старались максимально воспроизвести постоянно присутствующую опасность - делали холостые взрывы, организовывали заход нашей авиации в атаку на маршевые колонны и окопавшиеся подразделения, производили танковые атаки на расположение - только заранее предупреждали противотанкистов и зенитчиков, чтобы те не приняли учебную атаку за настоящую. Имитация действий диверсантов, распускание слухов об успешных действиях противника - все было направлено на то, чтобы человек привыкал к звукам, запахам, ощущениям боевой обстановки, учился быстро выбирать правильную последовательность действий. Учебное поле должно быть более зловещим, чем поле боя. Дым, сжигание покрышек и ведер с бензином, резкие хлопки взрывпакетов, звук пуль, которые пролетали поверх голов, немецкие трупы - настоящие, и наши - в виде муляжей, "ранения" товарищей с фонтанирующей кровью - мы старались воспроизвести поле боя как можно точнее. Но вводили все эти элементы постепенно, по одному-двум за раз, чтобы человек смог сначала с ними познакомиться, а потом, после повторений, если и не привыкнуть, то хотя бы смириться с их наличием. Темп тренировок также постепенно наращивался до запредельного - командами, вводными, имитацией появления противника - командиры учебок день ото дня все быстрее и быстрее грузили бойцов этой информацией, постоянно изощрялись в продумывании все более злокозненных тренировок. Дым, пыль, шум от взрывов, который перекрывает команды и звук летящих снарядов, выстрелов, свиста пуль - все это дополнительно мешало воспринимать команды и обстановку. Так боец выстраивал в своем мозгу цепочки из нейронов, с помощью которых затем быстрее, практически на автомате распознавал разные факты и ситуации боевой обстановки, и уже не тратил время на них, просто отмечая фоном "это мне известно, как действовать - знаю". Все - на выработку психологической устойчивости.
Ведь чем больше энергетических усилий требует ситуация для своего распознавания, тем больше снижается психический ресурс. При экстремальных нагрузках человек просто не знает как поступить и цена неудачи для него очень высока. Все из-за того, что новое - это неизвестное, оно пугает своей неизвестностью, возможными страданиями, ущербом. И мы своими тренировками старались зародить в бойцах ощущение того, что новое таит неожиданности, с которыми человек справится, так же как он и раньше справлялся с другими неожиданностями. Ожидание успешного действия в неожиданной ситуации, или - в ожидаемой, но неизветно когда именно наступящей, а потому внезапной - это и было целью всех этих тренировок. Мы старались снизить напряженость - предвосхищение негативных последствий, уменьшить негативное ожидание, постоянно держать чувство позитивного ожидания, что все будет хорошо. Ождание удачи, успеха - вот что было целью всех тренировок.
И тренировки "ощущениями" дополнялись теоретическим и практическим материалом. Негативные состояния ведь возникают и при отсутствии навыков адекватной оценки критических ситуаций. И КМБ включал рассказы про различные поражающие факторы и как их избежать. Про обстрел снарядами - бойцам объясняли поражающие действия снарядов и у человека появятся знания, как их избежать. Про ранения - как происходят ранения, к каким последствиям они приводят, как минимизировать негативные последствия - главное - не потерять много крови, треть - вполне допустимо - тут рассказывали про депо крови в печени и селезенке, за счет которого организм частично компенсирует резкую потерю крови при ранениях. Про стрельбу - учили оценивать - откуда могут стрелять, как уйти от выстрела - двигаться перебежками, чтобы противник не успел прицелиться, и зигзагом, чтобы затруднить прицеливание и заставить взять неверное упреждение, использовать укрытия, чтобы или бойца просто не было видно немецкому пулеметчику, или чтобы пули попадали в землю и изменяли траекторию или хотя бы теряли энергию. Рассказывали, как бронежилет снижает вероятность серьезных поражений за счет снижения энергии осколков и пуль и сколько энергии нужно, чтобы серьезно повредить человека.
То же - про танки - что нужно сделать, чтобы танк был подбит и был поражен экипаж - о мертвой зоне, в которой бойца не видно из танка, о непростреливаемой зоне, из которой бойца не достать, об уязвимых местах - как гранатой порвать гусеницу или сбить каток и тем самым обездвижить танк, как закинуть бутылку с зажигательной смесью на жалюзи двигателя, чтобы горящая смесь протекла вниз и сожгла, расплавила уплотнения и трубопроводы, подпалила топливо и масло, или - просто закинуть на те же жалюзи гранату, чтобы она перебила топливопроводы осколками и взрывной волной. То есть в процессе подготовки мы старались сформировать у воина максимальное количество образов действий и ситуаций, с которыми он может встретиться на войне, в этом случае эти ситуации уже не будут для него новыми и он не впадет в ступор или еще какие-то неадекватные действия.
А при адекватной оценке ситуации снижается и стресс - у более-менее обученного новобранца попадание в боевую обстановку приводило уже не к ступору, а к обычному мандражу. Тут уже начинали работать методики по саморегуляции психики и поддержка коллектива. Так, бойцов обучали отслеживать свое внутреннее состояние, и, как только оно станет непривычным - тут же пытаться выяснить, что именно не так. Сам по себе стресс - это нехарактерный набор реакций на внешние раздражители. Соответственно, отследив, что он вдруг стал вести себя как-то по-другому, боец понимал, что у него наверняка стресс - само наблюдение уже частично его разрушает, и оставалось только подкорректировать свое состояние поиском подходящих ощущений, чтобы более-менее придти в норму. Каждого учли приему - отследить появление мысли, ощущения - страха, скованности - и подумать - "а с чего это он появился ? из какой области мозга ?" и найти - откуда он появился, понаблюдать за ним - от этого страх тает. И при тренировках - бойцов внезапно спрашивали - какие он испытывает ощущения, где именно - так у них в голове откладывалась привычка следить за своим состоянием, знать, в каких именно ощущениях проявляется страх. И учить преобразовывать его в приятное чувство. Бесстрашие - не отсутствие страха, а его преодоление. Каждый воин должен определить - как именно он ощущает страх, что он при этом чувствует, и затем преобразовывать его в ощущения радости, подъема. "Страх - это радость !" - бойцы справлялись со страхом в том числе и такими мантрами, вбитыми им в голову многократным повторением - ведь не всегда есть возможность сосредоточиться на ощущениях, и тогда такие якоря давали временную передышку. Тем более что мы постоянно твердили бойцам, что страх - это нормальная реакция, не надо бояться, что кто-то увидит что вы боитесь - ваша задача - победить врага несмотря на свой страх. Если это получится - вы молодцы. "Cтрах не может помешать", "Страх не мешает", "Страх. Мне. Не. Мешает.". "Убить источник страха". "Убьешь источник - страх пропадет". Приветствовалось для снятия страха и подшучивать над собой. Можно и над знакомым, если знаете друг друга уже давно и у вас хорошие взаимоотнощения - тогда он не воспримет это как оскорбление.
Естественно, такое возможно только при умеренных нагрузках, которые со временем приводят к адаптации. Чрезмерные же нагрузки быстро приводили к срывам - за этим уж следили более опытные товарищи и психолог. Они первое время отслеживали состояние новичка и, заметив странности, заводили с ним разговор, чтобы он выговорил свои переживания, тем самым освободившись от них, пусть и частично. Тут главное сильно не давить - мягкий обволакивающий разговор, и уже в конце - можно немного и встряхнуть человека. Тогда уж он и сам был способен взять себя в руки. Вообще, большинство новичков сначала перед выполнением заданий боялись и нервничали, но уже через некоторое время шли на то же самое уже с шуточками. Страх скорее всего оставался, но уже не мешал боевой работе. А командир и психолог следили, чтобы на новичка не наваливать сразу слишком много - ведь ситуация для него новая, ему еще неизвестны или непривычны пути ее преодоления, и если к нему применить слишком высокие требования, у него возникнет дисбаланс между этими требованиям и недостатком собственных возможностей, пусть и мнимым - дело-то субъективное, и если нет веры - нет и возможностей. Поэтому новичков вводили в дело постепенно - каждый раз требовали все больше и больше, но не намного - только чтобы человек взял следующую планку, такую, которая кажется достижимой. А для этого ему обясняли, почему она уже достижима - исходя из его текущего опыта и прежних достижений - и как он может улучшить свои действия, чтобы взять новую высоту.
ГЛАВА 7.
Собственно, именно так мы выстраивали и нашу армию - постепенно, мелкими шажками, от простого к сложному. Новичков ведь тоже не бросали сразу в пекло - сначала просто побыть под обстрелом, бомбежкой, посмотреть на них со стороны или переждать в надежном укрытии, потом - поучаствовать в отражении атаки в задних линиях. Было замечено, что уже в четвертом-пятом бою влияние внезапности, неожиданности, опасности, новизны снижается в полтора-два с половиной раза, так что достаточно перетерпеть первые два боя - и тревога упадет на треть, пять боев - в два раза, десять - уже в четыре. Главное - обкатать новобранцев в этих боях - не ставить их на опасные направления, пусть успеют привыкнуть.
Парни в общем были такими же, как и в мое время - кто-то не испытывал страха и рвался в бой, кто-то наоброт трусил, но крепился, чтобы не потерять лица. Так что все разговоры про то, что вот раньше были люди, а в мое время - трусы - ерунда. Так было всегда. Да и разговоры, что в Великую Отечественную повыбили весь генофонд - тоже странные. Про Гражданскую тоже говорили, что повыбили лучший генофонд, но кто же тогда победил фашизм во Второй Мировой ? Вот так-то. Да и потом герои не переводились. Так что всегда на смену одним придут другие. Главное - идеология и настроение общества.
Эти два момента тоже уже активно использовались в воспитании бойцов. И мы усиливали мотивацию к бою на всех трех уровнях мотивов - социальных - любовь к родине, ненависть к врагу, чувство долга; коллективных - товарищество, взаимовыручка, страх группового презрения, и индивдуальных - премии, награды, возможность повысить свой статус, испытать свои силы. Проще всего вырабатывались коллективные уровни мотивации - коллектив как никто другой мог оперативно оказать влияние и воздействие на индивида. Но уже от них боец рос и до социальных, а уже если подключались еще и индивидуальные из направленных на личностный рост, то можно было считать, что психолог, командир и коллектив поработали просто отлично. Наши мотивы, цели, настроения, воля должны были быть сильнее, чем у противника.
Социальные факторы, как наиболее доступную для массовой пропаганды сторону психологического воспитания, мы продвигали всеми способами - статьи в газетах, выступления на радио, кинофильмы, спектакли - каждая единица культмассовой продукции поднимала те или иные стороны и вопросы - составление правильного - священного и освободительного - образа войны в глазах общества, правильного, нацеленного на победу над врагом, отношения к войне - все эти вопросы раз за разом поднимались и разжевывались в многочисленных произведениях и статьях. Отмечу, что в первые недели и месяцы войны эти образы в глазах людей были достаточно негативны - и по причине наших поражений, и по причине особенностей, и это мягко сказано, поведения значительного количества прдставителей советской власти. Поэтому-то и приходилось преодолевать отсутствие энтузиазма - настрой был негативный, и мы его выправляли фразами "вот суки что делают, ну ща мы им вломим, раз не хотят по-хорошему". К армии и к нам отношение тоже было негативным, у многих она потеряла доверие, ее воспринимали как нахлебника, который не смог справиться с врагом, хотя ее так много кормили. Поэтому по-началу в отношении к нам бывали и такие настроения, что "вы тут воюете, а нас потом из-за вас убьют". С такими разговорами мы справлялись в легкую - "не, дед - убьют тебя не из-за нас, а из-за того, что они на нас напали".
Образ немцев тоже по-началу был не слишком-то и мрачным, и нам приходилось бороться с этим образом культурной европейской нации - "да они сжигают дервни и расстреливают раненных", с образом братского пролетариата - "этот пролетариат только и ждет, чтобы стать барином - им обещали наделы, а ты на них будешь горбатиться батраком - вот и будет тебе пролетарское братство. Ты пойми - они сейчас отравлены своей буржуазией - та влила им в уши, что их жизненное пространство на востоке - думаешь, почему они подержали Гитлера ? А вот - захотели землицы. Ну мы им обеспечим ... пару метров - больше-то и не надо" - "А-гагагагга". Так мы постепенно растили образ ненавистного врага, посягнувшего на нашу свободу. Правда, на это тоже находились возражения - "А у нас можно подумать больше свободы" - "Так ты же за нее не дрался - так с чего тебе немцы ее дадут ? Дерись - и будет тебе свобода". Против возражений "эта война нужна только коммунякам" делалось возражение, что "гитлеровцы воюют не против коммуняк, а против народов СССР - им нужно жизненное пространство независимо от того, есть ли здесь коммунисты, и мы тут в любом случае - лишние - им не нужно столько людей, чтобы обслуживать новых помещиков. А разговоры что они воюют против коммуняк - это их пропаганда, чтобы разделить наше общество - выделить самых нестойких и сделать из них предателей. Ты хочешь быть предателем ? Хочешь предать соседа, брата ? Чтобы твоя сестра прислуживала немцам ?". Так, постепенно, уже к зиме сформировался прочный настрой нашего общества на победу, который был подкреплен и нашими успехами.
И эти успехи базировались не только на обеспечении и тренировках, они базировались и на том, что мы прививали бойцам особый настрой - давить врага всеми силами и средствами, не считаясь ни с какими законами человечности. Врага надо убить. Точка.
Постепенно мы пришли к тому, что объектом противобороства для нас стали не сами немцы, а прежде всего их способность и воля к сопротивлению. Именно на подавление воли были направлены множество акций - массированные и короткие обстрелы, снайперский террор, когда одну часть загоняли под перекрестный огонь снайперов, и не давали выйти из-под него несколько часов, вместе с тем не позволяя другим частям фрицев прийти к ним на помощь. А потом отпускали выживших, чтобы они разносили панические настроения. Дополнительно до немцев довели, что если случится попадание в санитарный БТР или в госпиталь - уничтожаем всю часть и пленных не берем. И это работало - за все время было уничтожено под корень только три немецких полка. И еще два - из-за расстрела пленных. Причем если немец переходил в другой полк - на тот полк тоже распростарнялось проклятие - про него доводили до немцев. С летчиками разговор тоже был коротким - если хоть одна бомба упадет на жилое здание - в течение недели уничтожается вся эскадрилья - перекидывали на этот участок фронта усиление и вырезали, уничтожали их снайперами, засадами, фугасами. Даже раненных из этих частей. Сбивали в воздухе выпрыгнувших с парашютом. Правда, это удавалось не всегда - последнего летчика из последней такой эскадрильи унитожили только в 1969 году, в Сиэтле.
И боевая устойчивость немцев после этих акций начала снижаться - если вначале они были боеспособны при потерях до 70%, то к весне 42го уже и 20% потерь выводило из боя все подразделение - они просто знали, что если уж пошли такие потери, то за них принялись всерьез, и просто остаться в живых, пусть даже и в плену, будет чудом. Тем более неизвестно - вдруг кто-то из их полка накосячил, вот нас из-за него и мочат - все эти слова немцы уже отлично знали из листовок, в которых мы рассказывали - кого и за что конкретно замочили. Был период, когда мы и присочиняли истории - тогда фронт немецкого полка порой рушился после первых же выстрелов. Но продолжалось это недолго - расстрелами и отправками в штрафбаты немецкое командование снова заставило солдат бояться себя больше, чем нас. Но и то хлеб.